качай извилины здесь!

автор:

Книга «Бесконечность»

Глава 9. Имя царя(год двадцатый, месяц двенадцатый 1)

На персидский престол взошел Дарий Третий, сумевший перехитрить и отравить самого Багоя.

В Пелле готовилась свадьба, призванная восстановить узы родства между Македонией и Эпиром.

* * *

– Павсаний, кого ты собираешься принести в жертву новому золотому идолу Македонии? Жениха, невесту или родственника новобрачных?

Чтобы попасть в Трою, Агамемнон пожертвовал дочь2. – Азия требует сына?!

– Ты о чем, Александр?

– Только ты пришел на свадьбу моего дяди и моей сводной сестры с длинным дельфийским ножом.

– Просто похож… Я ведь телохранитель царя.

– Точно, это тело в очередной раз прикрылось тобой, хоть и успело сдать твою задницу в аренду Атталовым рабам-извращенцам.

– Откуда ты знаешь?!

– А ты думал, такое зрелище, как мужеложство с пьяным Павсанием в главной роли, сохранят в секрете? Ты для них ничто… Хоть и спасал жизнь царя. Я тоже спасал. Но, как видишь, такие долги погашаются с кредиторами.

Павсаний грязно выругался.

– Кстати, ты видел, кто ждет тебя возле спрятанной лошади? Сходи – посмотри прежде, чем резать царевичей. Растерзать убийцу «вновь обретенного сына» – хороший способ избавиться от надоедливой жертвы царских развлечений3.

Ты же горец, Павсаний! Где твое чутье? И где твоя гордость?

Мне противно тебя убивать! И ни к чему. Можешь – уйди, не можешь – умри достойно. Сам.

* * *

Вдоль главной улицы древней македонской столицы Эг шел Филипп в окружении двух Александров (нового зятя и возвратившегося сына) и двух Клеопатр (жены-царицы и дочери-невесты). Над шикарной процессией плыл еще один Филипп, отлитый из золота, подобный Богам и героям.

Двадцатилетняя царица сама несла и постоянно показывала клокочущей толпе новорожденного Карана4 – своего долгожданного сына, названного в честь основоположника династии Аргеадов. Рядом грудастая кормилица тащила на руках первенца царской четы – годовалую Европу. Следом, сторонясь друг друга и глядя под ноги, плелись менее удачливые родственники «Гегемона эллинов».

Перед входом театральной арены, где зрители занимали места еще накануне вечером, Филипп величественным жестом приказал своим спутникам остановиться и захромал в гордом одиночестве, демонстрируя гостям и подданным, кто главный герой этого празднества – настоящий мужчина, не нуждающийся в охране даже во время войны с Персией.

Лучшие ораторы Эллады изготовились в волнительном предвкушении собственного славословия. «Любого афинянина, который хотя бы помыслит худое о Филиппе, постигнут изгнание и забвение!» - подобострастно гундосил Эсхин, посчитавший, что на правах «близкого друга» царя-гегемона можно репетировать, раздражая коллег, обделенных высоким покровительством.

…Из тени арки навстречу Филиппу вынырнул Павсаний. Какой-то вопрос готов был сорваться с дрожащих губ царского телохранителя. Но царю ситуация показалась крайне нелепой, и он рубанул грубо и непристойно:

– Что ты тут делаешь, безмозглый педераст?

Ругательство решило судьбу грубияна – царское сердце рассек дельфийский нож, выданный накануне для придания особой значительности запланированному закланию. Вместо сверхсекретного жертвоприношения сына получилось нелепое самопожертвование…

Убийца что-то крикнул и побежал в сторону городских ворот. Этим и привлек внимание окружающих. Какие-то люди, вооруженные копьями, бросились в погоню. Павсаний нервно оглядывался, и преследователи видели его лицо, дрожащее и мокрое от слез.

Когда беглец споткнулся о виноградный корень и рухнул ничком, его не стали ни поднимать, ни допрашивать. Решительные удары обагрили вздрагивающую спину.

Изрешеченное тело цареубийцы распяли на городских воротах в назидание всем невыявленным злоумышленникам. Но к вечеру кто-то из этих «преступников» исхитрился украсить голову мертвого Павсания почетным лавровым венком победителя, а к утру труп вообще исчез5.

* * *

Македонию наводнили слухи. Никто не считал личные обиды Павсания настоящей причиной цареубийства. Все искали и легко находили признаки хорошо продуманного политического заговора. По мнению большинства, не обошлось без злых чар мстительной Олимпиады.

Нашлись свидетели, слышавшие, как Павсаний разговаривал с Александром, и тот, переиначивая слова Еврипида, убеждал оскорбленного телохранителя последовать примеру Медеи. Мол, «отмщенье всем: невесте, жениху, их роду»6. Тем, кто не понимал сказанного, люди сведущие по секрету объясняли: отомстить можно было только жениху – Филиппу, невесте – Клеопатре и родственнику невесты – Атталу. Ведь именно после царской свадьбы Аттал развлекал гостей гомосексуальным представлением с использованием Павсания.

В подтверждение виновности Александра указывали: именно друзья царевича Пердикка и Леоннат первыми набросились с копьями на злосчастного цареубийцу.

Каждый, кто доносил такие слухи самому Александру, слышал одно и то же:

– Заговор?! Убийство чужими руками?! Эти малохольные судят по себе! Мы с бабушкой ненавидим прятаться за чужими спинами. Если бы я хотел избавиться от отца, я бы привел сюда армию, а не жалкого Павсания с дельфийским ножиком.

В то же время по приказу Александра публично казнили трех орестийских наемных убийц, ждавших Павсания у городских ворот. Пойманные признали себя соучастниками в самом начале пытки, произведенной Пердиккой перед народом на площади. У них же нашли кошельки, набитые персидскими золотыми монетами. И появился новый слух: убийство Филиппа оплачивал Дарий.

Официально распространялось: «Царица Клеопатра от горя покончила с собой, предварительно умертвив собственных детей». Но никто не сомневался, причиной богомерзкого кошмара было не горе, а Олимпиада, уже объявившая себя царицей-матерью и самовольно обосновавшаяся в царском дворце. Рассказывали: ведьма прислала Клеопатре на выбор яд, веревку и кинжал – бедолажка была вынуждена выбрать кинжал для своих малюток, а веревку для себя. При этом рассказчики неизменно добавляли: «Правда ужасней слухов! Гораздо ужасней!»

Самопровозглашенная царица-мать, единственная из обвиненных сплетниками, вела себя так, будто ей приятно слышать о собственной причастности к цареубийству. Она явно стягивала все обвинения на себя, отвлекая внимание от своего детеныша.

Но «сын кровопиицы» считался опороченным навсегда и в претендентах на престол не числился. Ждали, освободившееся трон снова займет Аминта Третий, отрекавшийся в пользу своего дяди Филиппа, или, на худой конец, старший сын Филиппа, Каран – послушный и тихий любимчик всей македонской знати. И вдруг оказалось, оба уже убиты, как и все остальные мужчины Аргеады и Линкестиды, кроме трех: второго сына Филиппа — малоумного толстяка Арридея и двух Александров («эпирского выродка» и зятя Антипатра из рода Линкестидов).

* * *

Пока Македония сплетничала и готовилась к затяжной борьбе за власть, Александр, не дожидаясь похорон отца, покинул Эги, собрал в Пелле всех своих друзей и стянул преданные войска.

В сопровождении регента Антипатра и юных гетайров бывший царевич появился на центральной площади.

– Ничего не изменилось! – крикнул он зловеще застывшему войску. – Ничего – кроме имени царя! Так назовите же это имя регенту!

– Александр!!! Александр!!! Александр!!! – грянула площадь хорошо поставленным речитативом. Солдаты вскидывали копья и молотили ими по щитам. Казалось, грохот этого решения разносится по всему миру.

Александр победно вскинул руки, а потом так же резко опустил их и повернулся к Антипатру. Регент возложил золотой царский венец на голову вождя, избранного македонской армией, вручил перстень с государственной печатью и провозгласил:

– Да здравствует царь Македонии Александр Третий!

–Ала-ла-ла!!! – неслось в небо из тысяч глоток, как после самой славной победы в истории Македонского царства.

* * *

В ту же ночь многочисленные враги Александра расстались с жизнью. Никогда прежде не было такой стерильной и массовой чистки, к тому же проведенной всюду одновременно.

Среди казненных по царскому указу был и Аттал, изрубленный в собственной палатке над письмом, где пытался умилостивить Александра словами раскаянья и клятвами о преданности. Дядю бывшей царицы прикончили подчиненные Пармениона после того, как безусый гвардеец Гекатей передал старику устный приказ нового царя: «Мерзавца Аттала живого или мертвого!» Опытный царедворец был к этому готов и решил: выдать мертвого зятя правильнее и… милосерднее.