качай извилины здесь!

автор:

Книга «Бесконечность»

Глава 31. Не дожидаясь(год тридцать второй, первые восемь месяцев 1)

– У полукровки брюхо – опасней персидских стрел! Аттические симпозиумы переродились в пьянки! Слыхали, сколько Ваш Бог тратит на собутыльников? Десять-двенадцать тысяч полновесных серебряных драхм2 едва ли не каждый вечер. Вернутся жирней Эсхина и развращенней шлюх.

– Не всем, Демосфен, повезло родиться худым, завистливым и сдержанным поневоле, – отшучивался Демад.

А толстый Эсхин обиделся:

– Демосфен проболтал всю жизнь, но не понял и слово «тысяча». Вот и пугает числами, дутыми, как и он. Не дается, видать, арифметика, когда ты на четверть скиф!

– Зачем мне она, Эсхин? Меня ж не снабжают золотом за преданность Македонии – мне нечего пересчитывать! А ум, как живот, не делится на четверти никогда!

Афиняне молча прослушали брань знаменитых ораторов, а потом без дискуссий присвоили «Благородному казначею» и другу царя Гарпалу самый почетный титул – «героя Афин Аттических» с возведением прижизненной статуи.

Это была признательность за раздачи бесплатного хлеба. Четыре года подряд в городе не голодали даже бродячие псы, несмотря на сильнейшую засуху и упадок афинского рынка.

* * *

Гарпал обожал деньги трепетно, самозабвенно. В сущности, бескорыстно.

Не добывать и тратить, не накоплять и прятать, а наблюдать за ними, отлаживать их движенье – в этом нашел призвание застенчивый, умный мальчик, обделенный красивой внешностью, наделенный кривою ножкой и бессильным, «куриным» телом.

Пока остальные дети упражнялись на стадионах, «ущербный» срывал листочки и тщательно их засушивал. После, укрывшись в нишах, сочинял себе взрослые игры. Изощренное воображенье дорисовывало на листьях надписи, номиналы, портреты Богов и героев. Придумывал курсы обмена, цены, товары, ссуды. Весьма кропотливо раскладывал свои шелестящие стопочки. Записывал, пересчитывал, двигал их с места на место. А, подведя итог, шел запасать листву, «востребованную обменом».

Держал свои игры в тайне, так как и дети, и взрослые зубоскалили, обижали, не давали мечтать и думать. Но царевичу Александру3 удавалось и невозможное. Он не только не стал смеяться, но и запросто подружился с кривым, нелюдимым подростком. Не играл, но давал советы, зачастую довольно дельные. Горстями дарил монеты – самые настоящие. Как-то раз затащил к Аристотелю – и Гарпала сразила хремастика4. Наизусть ее всю заучивал, чтоб потом превзойти Учителя, а, повезет, и друга. И уж точно Гефестиона – злого умника и красавчика, второго по всем предметам!

При своем кратковременном регентстве Александр поручил «казну», хоть тогда самому Гарпалу лишь исполнилось девятнадцать. Тут-то все и открыли рты, нарекли «Виртуоз финансов». Царь Филипп очень долго думал: прогонять ли «такого парня!» за контакты с опальным сыном. Но, в итоге, конечно, выгнал, опасаясь, что «этот гений все казенное сбагрит ведьме5».

Десять лет безупречной дружбы не прошли для Гарпала даром. В двадцать три, необычно юный, он командовал казначейством Македонии и Эллады.

Умножая свои владенья, царь умножил влиянье денег. И когда бы не этот Кратер, не придирки Гефестиона, то вторым после Господа-Бога стал, естественно б, Казначей.

Он еще собирал гербарии, принимал от вельмож «подарочки» в виде высушенных диковинок. Только страсти уже не чувствовал, номиналы на них не грезились – все способности без остатка пожирало «большое дело». Неприметный хромой затворник подчинял своей воле рынки. Неустанным трудом Гарпала создавалась «Система мира».

«Мозг финансового обмена» запустил в оборот богатства, прозябавшие в недрах Персии, истребил натуральные сделки и неденежные повинности. Драгметаллы в горах Нумидии6 выплавлялись в любом количестве. Ручейки превращались в реки, орошавшие ойкумену.

Даже там, где царя Александра не считали своим владыкой, доминировали портреты, отчеканенные Гарпалом. Потому что служили лучше: без избытка и недостатка, без малейшего колебанья7. Обязательность и стабильность обеспечивались повсюду! За неполное пятилетие Экбатанское казначейство в двадцать раз нарастило эмиссию, средние ж цены при этом не поднялись и на обол.

При умелом вливании денег все казенные мастерские8 избавлялись от конкурентов, побивая ценой и качеством.

Да, налоги при Александре не для всех и гораздо ниже. Но казна наполнялась гуще, чем во дни процветания Персии. Где Багой9, ободрав до нитки, получал в лучшем случае тысячу, казначей каждый раз – четыре, никогда никого не насилуя: все охотно платили сами, восхищаясь фискальной мудростью, обеспечившей процветание.

К окончанью Индийской кампании годовые доходы империи превышали семьдесят тысяч талантов золотом10, а в одном только главном хранилище11 накопилось их триста тысяч12, несмотря на безумные траты.

Скудное детство13, годы изгнания, долги и долги до победы у Граника приучили Гарпала не тратиться. Да и толку швырять их без выгоды?! Потому-то неистовство друга раздражало — терзало до крайности. Убивала хваленая щедрость – измышленье льстецов и хамов. Даже нуждавшихся в драхме Александр одарял талантом14: меньше, мол, «не по-царски». Да и военные акции редко себя окупали: чаще рубили и жгли то, что сулило доходы.

Но ЕМУ ж ничего НЕ докажешь! – Приходилось бессильно плакать от танталовой этой муки15. И однажды б иссох Гарпал над столбцом «непомерных трат», не ворвись в его жизнь она, юная, жизнерадостная – ливнем живительных ласк, солнцем слепящего счастья.

До нее казначей «прибегал» к услугам другой гетеры – навязчивой, дряблой и скаредной «тетушки Пифионики». И каждодневно искал спасения от ее ненасытности: точивших речей и взглядов. Ощущал себя слабым, выжатым, не способным ее унять и, тем более, отказаться. И какая бы – задарма, если ты хилый, кривой и скучный?!

Только случилось чудо: мерзкая померла, нежная появилась – чуть ли не в тот же день. Там, где еще вчера корчила рожи тварь, рыхлая, жидковолосая, способная вымогать даже в момент соития, – вспыхнула КРАСОТА, страстная, бескорыстная! Сочная, жгучая девочка! Предугадывавшая желанья!

Гликера, как свежий мед16, вливалась в пустую душу, питая сама собой разбуженные мечты! Впервые «слуга богатств» поработился счастьем. Впервые лучи любви затмили мерцанье денег.

Ошарашенный казначей упорхал в небеса взаимности: «прекраснейшая из жриц Божественной Афродиты» отбросила ради него Афины, богемную жизнь, великолепных любовников…

– Сладенькая моя, ты оставила Ахиллеса?! Такой богатырь! Богат! Божественный с ним считается! Я ж – урод на казенном довольствии… «Дрессированная застежка недоступного кошелька», «сын вислоухого фаллоса», «златосрущая хромоножка» – так называют меня.

– Глупенький, перестань! – Разве любовь зависит от качеств и пошлых ругательств? А те, что с тобою так, не раз еще пожалеют!

– И я! И я для тебя… Ты слышишь?! – Я сделаю все!

И, действительно, многое сделал. Не щадя ни себя, ни казну, отдавал ей талант за талантом. Реставрировал Тарский дворец.17 В Анхиале отстроил заново размозженный «приют сладострастников»18, чтобы в этот «волшебный сад» поселить свою «райскую птичку». И все чаще спешил туда из «казенного заточенья» или звал ее в Вавилон – город сладостного безумства…

* * *

Поздравив царя с днем рожденья19, Кратер умчался на север – туда, где его отряд уже забирался в горы.

Александр еще месяца два хозяйничал на побережье, готовя поход в Гедросию. Рядом скучал Неарх – флот дожидался осени, когда, по словам купцов, юго-западный, встречный ветер сменится на попутный.

– И все же в твоих расчетах изначально большая брешь – они ни на чем не основаны! – заговорил моряк, как только обмозговал все свои «важные доводы». – Избранный путь смертелен для такого огромного войска. Тысяч сто пятьдесят – насколько я понимаю! Кир шел туда с меньшею армией – выполз с семью полумертвыми. Семирамида была расчетлива и осторожна, всего заготовила вдоволь – вывела двадцатерых. Больше попыток не было. На что же ты опираешься, планируя выживанье?

– Планирую не для всех. Ленивые или слабые, трусливые, непослушные – заведомо обречены. Зато уцелеют способные подчиняться моим расчетам.

– Как подчиняться? Слепо?!

– Слепо – если слепцы. Зрячие могут проверить точность подобных планов. Каждый нашедший промах будет вознагражден. Прочим проверим прочность – вышколим подчиняемость.

– То есть опять не братья? – Общий поход не сблизил «умников» и «глупцов»…

– Металл и песок не сблизить, даже века бессильны. Пора раскалить, расплавить. Гедросия будет тиглем…

– Сколько погубишь шлака?! Многие-многие тысячи? Тебе никого не жалко?!

– Лучших уводит Кратер. Тебе и твоим оставим колодцы, склады продовольствия. С прочими буду рядом – дойдут, если станут слушаться…

– А непослушные знают, что их обрекли на Гибель?

– Никто им не говорил… И говорить не надо. Пустыня дает им шанс, а дезертирство – крест20.

* * *

Безлюдные21 скудные земли индийских племен арабитов казались преддверьем Гедросии. Но через восемь дней местность преобразилась, пошли плодородные нивы, а после долины Арабии.22 Здесь проживали ориты, напоминавшие персов своим языком и обычаями.

Отловили десятерых странствующих проповедников, похожих одновременно и на индийских брахманов, и на сирийских волхвов.

– Уж пробуждается Брахма! Тают земля и небо!23 Раскрыты врата нирваны! Покайтесь, пока не поздно, войдите в юдоль блаженных. Очиститесь от греха! – витийствовали они, но называться жрецами отказывались категорически.

– Кто ж вы на самом деле? – интересовался царь. – Говор почти персидский, Калан говорит – «свои»…

– Мы ученые-прорицатели, гармонически сочленившие ширь эрудиции Запада и духовную глубь Востока. Мы связующее звено между персидской практичностью и индийскою созерцательностью.

– То-то вы не бежите – сами под ноги лезете. А почему юдоль предназначена для блаженных?

– Потому что в горниле мук очищаются от греха!

Бежать же нам в сущности незачем! Страх нам внушают звери мелкие и ничтожные, такие, как крысы, змеи, блохи и скорпионы. Большие (слоны, к примеру) страшны лишь своим обидчикам. Наиболее почитаемы могущественные настолько, что не внушают страх. Именно ты таков. Потому квинтэссенция мудрости приготовлена для тебя.

Тут «сочленившие знанья» стали усердно топать, вызывающе наблюдая за реакциею царя.

– Не пойму! У меня на Родине даже очень простые мысли выражаются на словах, а загадки ногами-жестами хороши для детей-бездельников…

Но у вас это, видимо, принято, чтоб сильней впечатлить собеседника, убаюкать его мельканьем. Вот и Калан недавно топтался по скрюченной шкуре, чтоб показать: Правителю лучше покоиться в центре – иначе его владенья корчатся и трещат.

– Ты же не попытался! Здесь же глубокая мудрость: любому отведено места на две подошвы. Оторвался – и все утрачено. Завоеванья – блеф…

– Если бы наши мысли имели размер сандалий, то скорпион с блохою были б мудрее нас. «Тонкий» намек на скромность, может быть, и уместен. Только не для меня!

– Будешь идти к величью той же неверной тропкой – убивая намного больше, чем убившие до тебя?!

– А вы «попытались» хоть в этом найти не наглядный смысл? Вдруг за горами трупов притаилась иная мысль, созидательная по сути?!

– Мы пытались, но поиск смысла – бесполезная маета! Далеко уводящий разум вечно мечется и двоится, не давая себя поймать.

Есть проблемы совсем простые. Вот, к примеру, один вопрос: где живет самый крупный зверь: на земле или в море? Можно сказать: «На суше», если моря – лишь лужи. Можно: «Конечно, в море!», если считать всю землю гигантскою черепахой, плавающей в воде. Но Не выяснить, ведь за морем, вероятно, отыщут сушу, а любая земля, возможно, – только крошечный островок. Точно так же непостижимо: день или ночь в начале, ибо нам не дано увидеть, где и как это началось.

Есть вопросы – куда серьезней. Что достойнее: «быть бессмертным» или «совсем не жить»? «Вечность» ищет мудрец на западе, а брахман выбирает смерть. Потому, что для одного только бренное и возможно, а второму оно – тщета, равносильная истязанью.

Бесконечны ли единицы или там по краям нули – как прикажешь об этом думать? Да и стоит ли? Мы не рвемся. Два ученья объединяя, получаем весьма простое: мы – бессмертны, доколе смерть не покажется лучше жизни. И приятно и гармонично! При таком сочетании мыслей: не боишься ни пасть бесследно, ни пресытиться бытием.

– Мой вопрос не такой серьезный: где живет самый хитрый зверь?

– Неизвестно, ведь он таится!

Царь покатывался со смеху. Но не выдержал – возразил:

– Как прокормишься, затаившись? А прикинешься мудрецом…

– Лучше Богом…

– Намек – отважный! Только как притворяться Богом, не подставившись под удар, сокрушающий даже сильных? Нет, хитрец предпочтет другое…

– …чтоб подумали: «Это Бог!» Сделает нечто особенное – непосильное для других – и потребует поклонения, превратив в наслажденье власть…

– Непосильное? — даже глупость?! Вот, к примеру, отрубит голову наимудрейшему среди вас? Необычно и непосильно для бесхитростного ума.

– Нет мудрейшего среди равных. Каждый, к тому же, глуп: в чем-то своем по-своему.

– Превосходно! Тебя и выберем за такой «превосходный ум».

А, говорите, прячется этот «коварный» зверь. – Шастает между мыслями, балуется шарадами, черным рисует снег. Только о чем не спросишь – скажет: «И так — и сяк!». Мудростью промышляя, не выберет, что мудрей.

– Мудрость и есть «не ведать»…

– Ладно, идите прочь!

* * *

Ориты долгие годы теснили аборигенов24, прибирая к своим рукам прибрежные тучные поймы. Одержанные победы вселяли самонадеянность.

Жалкие арабиты с лета нафантазировали «приближенье конца Вселенной, вместе с озлобленным воинством Тьмы, пробуждающей Брахму». Но «Ориты Непобедимые» россказням не поверили. Потому македонское войско застигло страну врасплох. Даже столица Ора (Рамбакия по картам Скилака)25, твердыня над устьем Арабии, пала почти без боя с нетронутыми складами.

На этот запас продовольствия Божественный и рассчитывал, планируя марш в Гедросию. Наместником в новой провинции назначил Аполлофана26, поручив ему здешний порядок и снабжение продовольствием уходящей в пустыню армии.

Впрочем, за то же самое отвечал и сатрап Кармании27, добросовестный перс-перебежчик Астасп, назначенный Александром года четыре назад.

* * *

На прощальном пиру в Оритии афинских послов Эсфиальта и Кисса, соскучившихся в дороге28 и разомлевших от выпивки, распирало от свежих сплетен. А была на слуху Гликера, превращавшаяся из шлюхи в полновластную Госпожу Малой Азии и Эллады.

– Сначала комедианты шутили над ней, дерзили. Но ее это не заботило. До времени, разумеется. Врагов убирала тайно. Влиятельных подкупала. Рассовывала повсюду преданных: подруг и своих любовников.

А теперь, утопая в золоте, не знает ни в чем отказа. Поэты спешат восславить. Скульпторы, живописцы видят ее Богиней. Любые капризы «Сладкой» выполняются моментально. Все чиновники, как собачки, и Гарпал среди них первейший! Казна для нее распахнута! – разглагольствовал пьяный Кисс, пока не обжегся взглядом, полыхнувшим подобно горну.

– Паршивец! И ты поспел при всех оплевать Гарпала! А он вас, лентяев, кормит!

– Божественный, это правда! – выкрикнул Эсфиальт, труся не меньше друга.

– Правда?! По-вашему, правда, что бережливый Гарпал тратит казенные деньги на непотребных шлюх?! Отправьте-ка их в Афины… под конвоем и в кандалах! Пусть сограждане разберутся.

– Сам разберись сначала, – вмешался Гефестион.

– И что же тут разбираться? Вообрази Гарпала таким, как они сказали?! А пялят глаза, как честные!

– Гарпала?! С трудом, но можно и не таким представить. Помнится, Пифионика…

– …тратила личные деньги. Но из казны ни крошки. Гарпал ее ненавидел. Предан делу, к тому же умный. Он бы умер от казнокрадства.

– Но объелся любовным «медом» и помирать раздумал!

И не он в этом деле главный. Назвала себя Афродитой… Вот портреты ее на дėньгах, и орнамент ее же – соты. Так зачем же послам смущаться, говоря тебе «Это правда»?! Ты однажды уже не верил, что Гарпал убежал под Иссом.

– Вот же – помнишь: все время трусил. И ужасно стеснялся женщин, развращенных, красивых, наглых. Как же стал он таким бесстрашным – не боится суда и смерти?

– Если умный, чего бояться, ты же вступишься, как обычно.

– Хорошо, разберусь на месте… Отпустите вы этих пьяниц! Им теперь уже не до сплетен.

…Проверить Гарпала стоило, но непременно лично – потому что любой другой уничтожил бы казначея. К сожаленью, возможности не было. Не оставить же целую армию в испытательных топках Гедросии.

* * *

Десять дней напряженных маршей по бесплодным солончакам. Попадались кусты-колючки, кактусы, стаи шакалов. Под вечер слетались тучи прожорливой мошкары. Мелкая едкая пыль забивала глаза и ноздри, проникала под все одежды.

Запасы воды и пищи иссякали быстрее, чем следовало. Караваны из Рамбакии почему-то не приходили. Наместник, срывая графики, на приказы не реагировал.

Пришлось выбираться к морю, экономя еду и силы. Царь отослал Леонната с гвардейскою сотней и тысячей конных индийцев выяснить: что там в Оритии.

Полмесяца топали медленно, не отходя от берега: ловили морскую рыбу, рыли в песках колодцы, пока не пришли верблюды с остатками продовольствия и мрачным письмом Леонната.

Друг сообщал о бесчинствах в Оритии, в Нижнем Инде… Как только промчался слух: «Сияющий ужас в Гедросии» – индийцы вернулись мстить, отвоевывать территорию. Аполлофан погиб. С ним большая часть гарнизона. Рамбакия была захвачена. Склады в основном разграблены. Пифона от той же печальной участи спасли моряки Неарха, поднявшись к Александрии29.

Леоннат отбил Рамбакию и теперь выпрашивал подкрепления, чтоб выдержать бешеный натиск возвращавшихся дикарей. Царь отослал к нему десять тысяч отборной пехоты и остатки индийских солдат.

На дромедарах в Карманию помчались гонцы с приказом «Провизию слать немедленно».

Того, что прислал Леоннат, хватило бы на полмесяца и пару складов продовольствия, оставленных для Неарха. Поэтому только с запада могло подоспеть спасение для голодающей армии и досрочно отплывшего флота.

Дорогу вдоль побережья преградили отвесные скалы30. Обходя их, пришлось углубиться в бездорожье материка.

Божественный не сомневался: Персия, не Орития – там опасаться нечего – караваны уже близки.

Но на западе не спешили, потому что сатрап Кармании получал иные инструкции от «Царицы своей души»…

* * *

Не раз подтвержденное правило приводило к бесспорному выводу: Александр исчерпал назначенное, остановленный на Гифасисе не отказом уставших войск, а по воле Самой Судьбы.

В Элладе о «Славной смерти» болтали не меньше года. Она представлялась многим логичным итогом «жизни», назревшим уже давно. Повсюду без видимых поводов оракулы предрекали «Великое Погребение».

И грянуло «Агаласса!» - но слух оказался ложным. Видно, такую смерть Мойры сочли комичной, а припасли трагедию, грандиознее и страшней.

К этому все и шло, когда разнеслось «Гедросия!» Сцена Великой Смерти, где погибали персы, сирийцы, вавилоняне – была, несомненно, лучше любых подходящих мест…

В слухах летели месяцы. И ни единой весточки, подтверждавшей, что из пустыни кто-то выкарабкался живым.

Великий пропал бесследно, прихватив с собой целую армию – «тысяч двести или пятьсот!!!» – как полагалось Богу философии и войны.

Непобедимое Солнце грозно взошло с Востока, но на Западе не зашло! В самом зените славы! В доблести! на века! – провозглашали в храмах торжествующие жрецы.

Сомневающиеся были. Но им затыкали рты:

– В этих песках за месяц растрескиваются алмазы! Они ж без воды и пищи. Величайшее самосожженье «Бог ваш» выдумал сам, запретив и друзьям, и подданным посылать хоть кувшин воды. Чтоб и один кувшин не испортил Апофеоза!

Так развеивались сомненья. И все чаще звучали речи, что подобный конец – наилучший, что о большем нельзя мечтать!

– Друг Гарпала ушел на небо, чтоб вернулась свобода людям, изнывавшим под Божеством!

…Очень кстати, поскольку люди обходились и без него. И, что важно, – гораздо лучше!

* * *

Олимпиада сочла Гликеру неизбежным, но мелким злом. К тому же недолговечным, как всякий большой разврат. А коли ты – Богородица, удалившаяся в Эпир, то нельзя никого отталкивать – подношения отвергать. Хоть бы и от гетеры, перепачкавшейся в грехах! Надежда на очищение – одна, и она для всех.

Шлюха хитра и лжива, зато щедра и услужлива, знает про всех на свете, болтлива, как секретарь… А попробует забрыкаться, так нетруден и укорот! Да и куда ей, маленькой, с ее лошадиной похотью?! «Хромой» заработал больше, чем ей суждено сожрать!

Потому «Эпирская ведьма», не доверяя «сладенькой», принимала ее охотно, пополняя свои шкатулочки и с сокровищницами, и с досье.

Все «кувыркнулось» резко. Еще накануне вечером Гликера просила встречи, примчавшись издалека. Но спозаранку бросила: «Планы переменились» и ускакала прочь. С этого дня от сына – ни одного письма. А из Афин сообщили: Гликера отбыла в Тарс. Был ясен конец маршрута – Экбатанское казнохранилище – брать под уздцы Гарпала.

Царица себя почувствовала нерасторопной бабой. А от подобных мыслей она становилась злой. Ведь двор замирал от ужаса, когда Госпожа рычала: «Ну что, прозевала стерву!»

Гонцы разлетались птицами. К Гликере – самых невидимых. К внуку с «наивной дурочкой»31 – самых преданных и надежных…

В худшее мать не верила, Александра погибшим не видела. Однако эпирскую армию не захотела ждать: раздав приказанья помощникам, умчалась на белой лошади – в Пеллу, сражаться за власть. По самой короткой дороге – сквозь опасные горы Тимфеи32.

Впрочем, сражения не было: Антипатр уступил без боя, а дочери, по привычке, во всем поддержали мать.

* * *

В городах Согдианы и Бактрии гарнизоны охотно верили: царь, наконец-то, сгинул, – и… побрели домой. На границах многие крепости33 стремительно опустели. А большие дороги заполнились разухабистой солдатней.

Чтоб выжить и прокормиться, дезертиры сбивались в стаи, выбирали себе вождей – сильных, но неуживчивых.

Больше других прославился некий Афинодор. Бывший Эфесский конюх назвался «Народным Царем», а «своему народу» клятвенно обещал: счастье за счет богатых. Этим прельстились тысячи любителей легкой наживы34. Но «главный визирь» Викон, посчитавший себя обиженным при дележе награбленного, прирезал «людского друга» на первом «победном пиру». «Всенародное царство» закончилось повальной резней пирующих.

Фракийский сатрап Зопирион два раза просил разрешения на большую войну со скифами. Теперь разрешил себе сам. Собрал и легко угробил тридцать тысяч наемных воинов.

После подобных бедствий солдаты пошли подыскивать правителей понадежней. И тут оказались кстати вести из Экбатан: новый «Великий царь» нанимал колоссальную армию, гарантировал щедрую плату и прекращенье войн!

Естественно, царь Гарпал отдавал предпочтение эллинам. Однако у азиатов сыскался собственный «шах»35. Бариакс – тот, что долгие годы потрошил по степям купечество, – теперь захватил Пасаргады, обчистил гробницу Кира36, назвался «царем царей», потомком Мидийской династии, изгнанной узурпатором — худородным Ахеменидом37.

* * *

Гарпал: «Он был для меня щитом, надежным и безотказным.

Впервые в тринадцать лет я выкрикнул это имя – и замолчали все смешливые острословы, отъявленные задиры попрятали кулаки. Иначе бы им не выжить – я видел его глаза.

Как только они узнали, кто за моей спиной, я мог через всю столицу хромать со своими листьями, и никаких насмешек, затрещин или толчков. Напротив, уже обидчики подходили такие робкие, пополняли мои гербарии. Я сам перестал стесняться природных моих изъянов. Напротив я их выпячивал почетной охранной грамотой, отличавшей меня от всех.

С растерзанием Пармениона отношения изменились.

Даже бежав под Иссом, я не трясся с такою силой, не погружался в ступор, не вскакивал по ночам. Старика искромсали в клочья фактически в собственном доме. Не по злобе, а по приказу – потому что ОН так решил.

Сначала кромешный ужас, потом появлялась мысль

Ты нужен – и Он спасает. Мешаешь – тебе конец. Простая пружина действий, и нет ни любви, ни дружбы в расчетливой голове.

По той же бездушной схеме: влюбившийся казначей – испорченная монетка, которой пора в расплав. Вот-вот подойдет и скажет:

– Гарпальчик, ты любишь шлюху больше моей казны?!

Тут же пырнет, как Клита, не слушая ничего. Может, всплакнет попозже, но не простит ни разу, чтобы «другой такой же» не испортился, как и я.

Впрочем, какой я Клит?! Как Пармениону, скажут «Открой – письмо!» и, похватав кинжалы, распотрошат с ухмылкою в мелкие лоскутки!

– Гликера!!! Скорей! Мне плохо… Спасение мое – Гликера! Как же я без тебя! Я ж не мешок с деньгами?!

В сущности, ОН не прав. Разве Гликера – шлюха?! Она как жена, как мать… Как тысяча казначеев. Полезней, чем эта тысяча – и мне, и казне, и ЛЮДЯМ. Ни единому казнокраду не скрыться – она их видит. Надежного – вмиг отыщет. Прилежного – наградит…

Какие ее растраты?! – менее половины розданного царем Аде и Сизигамбес. В карийке – хоть капля проку, совет иногда полезный, а персиянка – дура, как непотребный куль.

Маленький Тарский замок, пригородный раек38 – в сравнении с его полисами сущие пустяки. Он их настроил тысячи! А живут недостойные сесть с Гликериными друзьями.

Но он все равно придет!!!

– Гликера! придет!!! Мне страшно!

– Не беспокойся, миленький! ОН Не придет никогда! Сам потащился в пекло – оттуда не возвращаются. Теперь он безвреднее пара: рассеялся без следа. Будет таким, как скажем, этот «Великий Бог»!

– Значит, придут другие, чтобы отнять ключи… вместе с моею жизнью!

– Они захотят прийти, только теперь не смогут – я тебе помогу!

Толку быть крепким Кратером; умненьким Гефестионом, любимчиком Птолемеем, терпеливейшим Антипатром, коварным, как мразь, Пердиккой… Все это мнимые качества. В мире царит корысть!

А у тебя в руках – Миллионы! Тысячи тысяч – кто же тебя сильней?! Мы понакупим друзей, сколотим любую армию. Спляшут на задних лапах перед моим Гарпалом – щедрым царем и любящим, способным карать и миловать. Время Богов прошло – ныне Любовь и Деньги…

– Наша с тобой ЛЮБОВЬ!

Страсть врачевала нервы…

После приезда милой раскалился чеканный пресс, изрыгая монеты градом. На аверсе – «царь Гарпал», Эрот и бочка меда, на реверсе – Афродита, закованная в броню, воинственная донельзя39».

* * *

Кратер не понимал, почему Александр не пишет. Лезли дурные мысли… Чтоб развеять их, гнал отряды, обозы, слоновье стадо40 по заснеженным горным тропам, по безжизненным плоскогорьям, мимо брошенных городов.

На спуске к Систанскому озеру его дожидались сатрапы Арахозии, Дрангианы и Арии с превосходящею армией41. Соблюдая все правила тактики, они окружили спускавшихся, однако же просчитались, предлагая сложить оружие по причине царевой гибели. Кратер не выл от горя, а набросился точно бешеный: разметал и порвал противников, как медведь неумелых псов.

Но и потом, под пытками, подтвердились слова «изменников»: Александра со всею армией уморили в пустыне голодом, и повсюду теперь усобицы, и надежда одна – Гарпал.

Кратер еще надеялся, но собирался действовать, будто худшее произошло. Предстояло пресечь восстания, а предателей наказать. Но вначале, конечно, выяснить, с кем ты и против кого?

Разослав самых ловких разведчиков, отошел на восток подальше. На досуге построил город – Александрию Клеопию42, как память и памятник другу.

Все донесенья – скверные. Везде бушевала смута с Гликерою в главных ролях. Даже из Западной Индии тащили Филиппову43 голову, чтоб подольститься к ней – «новой владычице мира».

Вполне сознавая бессмысленность дальнейшего промедленья, Кратер не мог составить «добротного плана действий». Запутанность ситуации превышала его способности. И тут получил письмо со змеями на печати.

«Если ты с нами, Кратер, – а ты, несомненно, с нами, – то начинай расчистку со своего угла. Где бы он нынче ни был, в Гедросии, на Олимпе, с Амоном на небесах – время пришло прибраться. Вернется и будет счастлив, что справились без него!» – писала царица-мать, жившая всем назло.

* * *

Из гонцов, ускакавших в Карманию, к царю ни один не вернулся. Провизии не прислали. Но возвращаться в Индию было и стыдно и … поздно.

И он приказал «Вперед!» – наискосок по пустыне к ближайшему городу Пуре.44

Как только прибрежные скалы скрылись за горизонтом, налетела песчаная буря. Безумствовала три дня. Когда же она утихла, проводники сообщили: ориентиров нет.

Отряды, как корабли, качались в бескрайних волнах однообразных дюн.

Царь приказал сжигать все, кроме самого нужного, закалывать вьючный скот, вялить побольше мяса.

Обозы сжигали часто, только на этот раз решительно воспротивились торговцы из Финикии. Нехоженая пустыня сказочно обогатила превосходными миррой и нардом45. Подобные благовонья ценились дороже золота.

Обнимая свои сокровища, финикийцы дрались и плакались:

– Наши мешки и мулы! Все собирали сами! Никто не имеет права! Лучше убей сейчас!

– Тогда оставайтесь сами, – ответил им Александр. – Будьте для всех примером самоотверженной скупости.

И ту же издал указ: «Не пускать «благовонцев» в лагерь. Ничего им не продавать!»

Избегая убийцы-солнца, ковыляли-плелись по звездам, как безмолвные тени умерших. И повсюду заботливым живчиком сновал неуемный царь.

Впрочем, спасал не всякого. Непокорные и ленивые, не поделившие пищу, плохо организованные, друг другу не помогавшие – отпадали мелкими группами и пропадали в песках.

То ли царская диагональ оказалась такою длинною. То ли шагали медленно. То ли звезды слегка лукавили…

Хотелось хотя бы к морю, но и с этим не повезло…

Вода уходила все глубже, становясь солоней и горше. А мученья рытья колодцев умножались ужасной пыткою – погруженьем сожженных ног в раскаленный наждак барханов.

Всюду таилась смерть. Юркие мелкие змеи и пустынные скорпионы убивали быстрей индийских. Во все более редкой порослях содержались лишь вонь и яды.

Обычный дневной привал закончился катастрофой.

Лагерь стоял в тени высохшей котловины. Туда и пришел потоп, хлынувший ниоткуда46.

Солдат он застал в строю, и обошлось без паники. Однако снесло обоз, верблюдов, обозных женщин. Многое не спасли, многие утонули.

А от большой воды остались четыре лужи, исчерпанные в момент.

Кто-то, опившись, умер. Рядом стояли слуги, истерически хохоча. Это обозная челядь радовалась тому, что вода унесла обузу: громадные сундуки, набитые царскими свитками47.

За губительною водой лагерь накрыли вихри. Они разметали все и надломили волю. Никто не хотел идти, умоляя о быстрой смерти.

Александр изменил маршрут на прямую до побережья, но не вдохнул в бойцов никакого энтузиазма. Говорил, что недалеко. Только ему не верили – впервые «категорически».

Правду пришлось доказывать. Пока «расхотевшие жить» скрывались в тени от солнца, царь убедил друзей, сам отобрал верблюдов и ускакал туда, где обещалось море. И… оказался прав. Ночью они вернулись с кувшинами очень вкусной, почти родниковой воды. Еще привезли кокосов, несколько крупных рыб. Доставленного хватило только на выживших женщин. Но встрепенулись все.

Ночью за два перехода выбрались к побережью – туда, где вода и пальмы.

Десять ближайших дней опустошали оазисы, делая марш-броски от одного к другому. Флоту везде оставили оборудованные колодцы, часть запасенного мяса, финики и кокосы.

Повстречали персидских купцов. И те во имя спасения своих сундуков и верблюдов указали большой караван48, везущий «зерно с сокровищами».

Так отловили кочевников, грабивших Рамбакию, возвратив себе часть провизии, половину оритских верблюдов и талантов пятнадцать золота49

В бочонке среди драгоценностей обнаружилась голова сатрапа Аполлофана в благовониях и меду согласно эллинским обычаям – несомненно, в подарок эллину…

Третью часть зерна Александр оставлял Неарху. Но беззащитный склад стал приманкой для бесхарактерных. Сотен пять, улизнув тайком, прибежали наесться досыта. Посрывали замки, печати50 и сырое зерно горстями позапихивали в себя.

А потом умирали в муках, ухватившись за животы.

Оазисы стали реже, и воды не хватало снова. Возле впадин с протухшей жижей и опустевших котлов временами случались драки.

– Да бросай ты их всех – ублюдков! Какие из них солдаты?! – взмолился Гефестион.

– Недостойные гибнут сами. Замечательный здесь отбор. Очень редко дает промашки воспитательница-пустыня. Не приходится исправлять. Да и нам бы с тобой терпенья. Закалить и самих себя…

И, как мог, продолжал закалку: шел со всеми, питался скудно, помогая самозабвенно всем, кто, слушаясь, не роптал.

И все тверже, и все сплоченней становилось, редея, войско. На глазах долгожданным чудом совершалось преображение.

Неожиданно хлипкая зелень потеснила бесплодные дюны. Замелькали нелепые хижины из облезлых костей и ракушек. В этих кривых хибарах укрывались косматые варвары – бедные и ленивые. Ходили в звериных шкурах с оружием из камней. Впрочем, имелись овцы, тощие и вонючие, кучки сушеной рыбы, горсточки рыбьей муки.

Но обирать убогих не стал ни один солдат – Гедросия воспитала стойкое отвращенье к дракам из-за еды. Наоборот, подкармливали. Знаками объясняли, что колодцы, навесы – общие, только склады с припасами – для того, придет из вод.

На исходе третьего месяца после «пропажи без вести» вышли к цивилизации – у городка Гвадара51, отмеченного на картах.

Всюду персидский говор, обработанные поля, вдоволь нормальной пищи и питьевой воды.

Ухоженная дорога вела к долгожданной к Пуре, где до индийской кампании был размещен гарнизон.

Красивым парадным маршем одолели последние стадии.

Распахнулись ворота Пуры, как в изумлении рты. Словно из бездны мрака кроился за рядом ряд, возникал отряд за отрядом… И сверкал над холмами царь, принимавший парад воскресших…

Из полтораста тысяч, покинувших Рамбакию, добралось восемьдесят пять52. Из эллинов – каждый десятый, из прочих – каждый второй остался в песках Гедросии.

Костлявые, почерневшие катились единой массой, способной сметать преграды и не заметить смерть.

– Когда наше тело мечется от жажды до пресыщения, телесное иссякает, духовное – никогда! – ораторствовал Владыка. Ему отвечали ревом, похожим на торжество.

Меж тем, почтовые лошади уже разлетались с новостью: «Возвращается Александр». Звонким копытным цокотом дрожал изумленный мир.

* * *

В ознобе, почти бесчувственный, несчастный сатрап Кармании пытался изобразить, что все у него по-прежнему. Примчавшись к царю навстречу, вывалил кучи золота, присланного Гарпалом. Гляди, мол, какие ценности приготовлены для тебя – «как во дни покоренья Персии!»

При виде Гликериных денег Божественный хохотал:

– Накорми этим золотом пчел, потому что ни люди, ни лошади подобного не едят.

Наместник «развеселился», как будто услышал шутку, удачную и смешную.

– Почему же тебе так весело – неисполнившему приказ?!

– Никакого приказа не было! – твердо соврал Астасп, а сам попытался вспомнить, кто из «послов пустыни» мог еще уцелеть.

– Неужели из трех отрядов не выбрался ни один?!

– Я не вру! Никого не видели. Я не мог бы соврать царю! Мы тут все извелись, Божественный, не понимая причин и молчания, и отсутствия. Но мы нерушимо верили в мудрость твою и мощь! Тебя ли сломить Гедросии?! По-моему, никому…

Старался Астасп напрасно, не сговорившись с сообщниками, свидетелей не убрав. Разоблаченный сразу же, к вечеру на цепях раскачивался, раскаивался и беспрестанно выл.

Медлить царю не стоило – да он бы и не сумел. Всех лошадей в окрестностях поспешно конфисковали. Выбрав солдат покрепче, Божественный ускакал в столицу Кармании – Салм.

Все, кто остался в Пуре, выступили пешком. «Торопиться!» – приказа не было, а радость была у всех. Появилась возможность выпить – и многие напились.

Выстоявшие в пустыне валились в объятья шлюх, чтоб позабыть на время варево из людей. Измученные невинно не пытались себя унять. Больше всего завидовали утопившемуся в вине: он был извлечен из пифоса с такою блаженной рожею, что не хватало бочек желающим повторить.

Повсюду хмельные бабы несли на себе солдат. А те, что шагали сами, не знали, куда идут. Крики и винный запах распространялись вширь. Не войско, а вакханалия двигалась за царем.

Пресечь баснословный шабаш вернулся Гефестион, но только и сам вначале «наклюкался больше всех».

Александр обнаружил в Салме и врагов, и агентов Кратера. Заговорщики сдались сами. А радостные лазутчики доложили о планах друга, прорывавшегося в Карманию, сокрушая бунтовщиков.

Отовсюду стекались вести о заговорах и распрях, стремительно затухавших от страшного «ОН ИДЕТ».

Это давало время все обстоятельно взвесить и подождать друзей: Кратера с Гефестионом.

* * *

Олимпиада послала к сыну историка Феопомпа, обладавшего редким даром – излагать лаконично суть. Даже саму историю он плющил как мощный пресс, избавляя «сухой остаток» от «масла ненужных слов». Где другим не хватало свитка, он высказывался строкой. За это и уважали, особенно Александр.

Быстро и без эмоций был обличен Гарпал:

– …Итог: Голова Гликеры досталась царице-матери, а твоему «хромому» никто не мешал бежать.

Царь напряженно слушал и до конца молчал. Потом непривычно медлил, но был философски трезв:

– Любое уродство тела отражается на душе. Чувство неполноценности – смертельнейшая болезнь.

И… разослал приказ: «Гарпала! И можно мертвым».

* * *

Афиняне долго спорили про беглого казначея: «Пускать ли его с войсками?», «Пускать ли его без войск?» А тридцать больших судов болтались у самой гавани. На них изнывал Гарпал, шесть тысяч его наемников, пять тысяч талантов53 в трюмах…

Такие войска и деньги являлись реальной силой, Антипатр это понимал, предлагая переговоры втайне от «Богоматери». Но можно ли действовать тайно под контролем разгневанных женщин – тем более, шестерых? «Божественные мегеры» лишь распалились «шлюхой», резко усилив бдительность в поисках новых жертв. Любой уличенный в неверности «Богу — сыну и брату» обезглавливался в момент. Поэтому хитрый регент еле успел спастись. Сам перебил посредников и поднес их царице в дар.

Гарпала везде преследовало ее безголовое тело, подброшенное убийцами в хранилище Экбатан. Но иногда мерещилась и любимая голова. С нею и разговаривал. У нее и искал спасения. А «спасал» его Демосфен, предложивший свои подвалы за «небольшую плату» под «золотой запас». Благодаря оратору, казначея пустили в город – с золотом, но без войск. Что дальше – наемники поняли и подняли паруса. Деньги перетащили в оружейные мастерские, а «счетовода» – в суд.

Осужденный за казнокрадство и лишенный почетных титулов (но не афинского гражданства!) казначей угодил в тюрьму (городскую, не македонскую!).

Дополнительно порешили: «Деньги вернуть царю!» Однако не возвратили – Демосфен «потерял» ключи. Искали их очень долго – пока убежал Гарпал. И половину золота впоследствии не нашли.54

Спасли казначея кстати. Под вечер того же дня в город явилась Кина, не пожелавшая снять оружие у ворот. От горожан потребовала впустить «амазонок» в Аттику, чтоб отловить Гарпала и отослать царю.

Когда же ей доказали, что «казнокрад» уплыл, пригрозила вырезать позже «очертевшую дерьмократию», но все-таки убралась.

За нею Олимпиада вымогала «найти сообщников беглого расхитителя». Но кто бы их стал искать?! Постановили «Выявить» – и оставили на потом.

Гарпал заметался по морю, но не нашел убежища. Его самого ловили – тоже не удалось.

Недалеко от Крита казначея зарезал раб55. Убийце почудилось золото в пухлых мешках хозяина. А там оказались пачки высушенной листвы.

* * *

Выручать и спасать друзей – для Неарха предел желаний. В этом смысле прошедшая осень подарила немало возможностей: сперва помогал Пифону, осажденному в Александрии, после у стен Рамбакии слегка пособил Леоннату, атакованному оритами, к тому же своих солдат раздарил гарнизонам Оритии56.

Предчувствовал: это не все – удастся помочь Александру. Чем именно – не представлял, но видел: пропала точность в устройстве складов и колодцев, опрятность и царская щедрость тоже пошли на спад.

Дальше вообще повеяло голодным неподчинением: разграбленные склады, обрушенные колодцы, множество свежих холмов и просто забытых трупов. Явно войска царя шли к поголовной гибели.

Киник Онесикрит, взятый Неархом в замы, сделал такой же вывод:

– Паника и сумбур – бесспорные доказательства, что Философский Бог ситуацией не владеет. Жив ли ОН – непонятно!

Но посреди пути порядок восстановился: сразу же в полной мере. Чуть-чуть колебнулся, и вновь – нигде никаких следов пренебреженья службой.

Мрачный Онесикрит тут же развеселился:

– Видите, это ОН! Вновь победил стихию! Логика – просто блеск, строжайшая геометрия. Только снабжать геометра по-прежнему не хотят. Перешел на подножный корм, даже нам оставляет рыбу.

Вообще настроенье киника постоянством не отличалось. То вдумчиво замолкал, как полагалось «мудрому». То трещал, как сорочий хор, не взирая на собеседников. Его командир Неарх чаще других попадал в омуты красноречья. Особо длинная речь получилась про дикарей, заполнивших побережье. Лучше бы промолчать, но Неарх поделился мыслями:

– Такими же, говорят, были наши далекие предки. Эти застряли здесь от несчастной любви к нереидам. Кому ж повезло в любви – достигли цивилизации. Лишь гимнософисты и киники склонны к той же непритязательности.

Онесикрит занервничал, задергался, закипел, изрыгая слова, как пену. Весь день и всю ночь доказывал, что прибрежные дикари не родичи древним эллинам, а крайние антиподы, а киникам – и подавно:

– Почему ж ты, Неарх, не видишь, что причина подобной жизни – урожденная лень и тупость?! Были б и мы такими – до сих пор бы ходили в шкурах с палками-ковырялками, раздирали еду ногтями, подъедали подохших рыб, прикармливали овец рыбьею требухой.

Сытно есть, наслаждаться удобствами – любят не меньше нашего. Расхитили половину оставленных нам припасов. Пьют из наших колодцев, забыв свои слизкие рытвины. Бросили грязные хижины из полусгнивших костей, спрятались под навесы, построенные солдатами. И ничему не учатся, вкалывать не хотят. Прибрать за собой не могут. Испорчено все, загажено! Не моются и не чешутся. Отсюда такая дикость, без сказок про нереид.

Киники (после Божественного) – самые убежденные и последовательные противники скотского нерадения. Мы за то, чтоб минимизировать все животные проявления, чтобы все человечьи силы отдавались духовным поискам.

А теперь посмотри на этих: не язык – обезьяньи крики, и ужимки, как у шакалов. Где? Какая у них культура? Даже петь и плясать не могут, лишь трясутся под странный грохот и ослиное завыванье.

…Лишь под утро возникла пауза в темпераментном монологе. И Неарх поспешил отречься от своих изначальных слов:

– Да, действительно, между варварами и воздержанными философами совпадений ничуть не больше, чем у Гомера с кротом!

Возбужденный своей победой киник бодро сновал по палубе и порадовал окружающих разгадкой происхождения необычайных костей, используемых в строительстве местными дикарями.

Сперва над спокойным морем забушевали струи. После открылись взорам гигантские существа – крупнее любой триеры57. Размеры и шум фонтанов сочли проявлением злобы. Неарх приказал «построиться для отраженья врага». Но гиганты миролюбиво обошли его стороной.

В Гвадаре догнали хвост своей сухопутной армии. Узнали: Божественный в Салме и помощь ему не нужна.

Флотоводец не то, чтоб радовался, но безмятежность обрел. Ночь просидел над картами, оставленными царем. Выбирая себе маршрут, предпочел Гармозий58, потому что оттуда к Салму не более дня пути.

* * *

Гонец из Гвадара сообщил, куда направлялась флотилия. Получалось, Неарх в Гармозии, как минимум несколько дней. Но Гармозийский наместник не обнаруживал флот.

Побережье прочесали от Гармозия до Гвадара – ни обломка, ни корабля. На обратном пути, у Салма наткнулись на шестерых – еле живых и грязных, похожих на беглых рабов. К ним командир разведчиков обратился по-арамейски:

– Бродяги, вы, верно, слышали про награду нашедшему флот царского друга Неарха…

– Я – Неарх! – на родном языке отвечал ему самый высохший и повалился в пыль.

Знаменитого царедворца сотник видел уже не раз. Разумеется, только издали, но запомнил его хорошо. Объявивший себя Неархом был нисколечко не похож. Да и прочие не имели ни единого доказательства, подтверждавшего их слова: лишь ошметки тряпья на теле и синяки от пут.

Но не бросить же соплеменников, умирающих на глазах, даже если они окажутся и бродягами, и жульем.

– Заберем! Разберемся после! И накажем того, кто врет!

Неарха узнали в Салме – кто-то из царских слуг. Разведчики были счастливы: награда за милосердие себя не заставила ждать. У них на глазах Божественный обнимал изнуренного друга, утешал за погибший флот.

Но удача – опять удача! Флот, как выяснилось, уцелел! Только четыре судна, отплывших из Рамбакии, до Гармозия не дошли. Гармозийцы же их не видели, потому что Онесикрит, высадив командира, отправился проверять: не Африка ли на юге59.

Чтоб порадовать Александра результатами путешествия, Неарх с десятью матросами (лучшими бегунами) намеревался за ночь налегке пробежаться в Салм. Ночь оказалась длинной. Налетела какая-то банда. Пятерых моряков убили, остальных увезли с собой. Восемь дней волокли в мешках, собираясь продать на рынке. Но потом почему-то бросили, обрекая на верную смерть. Однако Неарх по праву гордился отменной памятью, знанием астрономии и уникальным чутьем. Он отыскал дорогу без карт и проводников.

Узнав про такие подвиги, царь не жалел наград и тем, кто бежал с навархом60, и тем, кто его нашел. А самому Неарху вручил золотой венец, как у царей и героев.

Награды ошеломили. Только один матрос61, возвращая бесценный перстень, решительно прохрипел:

– Я не о том мечтал. Хочу обогнать тебя. Если можно, позволь мне это – остальное же ни к чему!

– Мне придется тебе поддаться?! – улыбнулся довольный царь.

– Я и так обгоню тебя! Я мечтаю об этом с детства. Умоляю, не откажи!

Александр обещал забег: тот же путь от Гармозия к Салму – разумеется, без поддавков, но не ранее, чем матрос восстановит свое здоровье. Только юноша не поправился: на ногах загноились раны, ну, а он, не позволив резать, предпочел инвалидности смерть.

– С кем теперь побежать на равных?! – зарыдал над покойным царь.

* * *

Зима62, но с прибытием Кратера выступили в поход, свернув невеселый праздник «второго пришествия в Персию».

Александр разделил войска на привычные три отряда63. Все они направлялись в Сузы, но маршруты имели разные.

Гефестион на юге двигался вдоль побережья, тащил за собой обозы, обеспечивал флот Неарха, направляющийся в Евфрат.

На севере люди Кратера восстанавливали порядок, распугивали кочевников, отстраивали города и в опустевшие крепости ставили гарнизоны.

Царь маневрировал в центре с легкою кавалерией, успевая во все столицы и центральные города.

В Пасаргадах была задержка. Оскверненье гробницы Кира вынуждало к суду и следствию. Суд над «шайкою Бариакса — самозванца и осквернителя» был решительным и недолгим, потому что и сам мидиец сознавался: Ахеменид недостоин такой могилы. Очень долго искали тело «Величайшего Азиата». Отыскав на какой-то свалке, возвращали весьма помпезно в перестроенный мавзолей. Даже в годы своих триумфов вряд ли видел подобное Кир.

А у солдатских костров обсуждали слова Лагида: «Не украсили б – не украли!» За подобную непочтительность Птолемей схлопотал «по-царски», и валялся мертвее Кира. Но, очнувшись, «наелся всласть восхищенья простолюдинов».

* * *

В первые дни весны начальство собралось в Сузах.

Он, взошедший на древний трон, не казался коротконогим и застенчивым, как тогда – после «отдыха в Вавилоне». Был печален, велик и строг. И устало ронял слова в уши съежившимся вельможам:

– Заграждая мои пути, вы наделали тьму ошибок. Самая-самая глупая: думали, не вернусь…