качай извилины здесь!

автор:

Книга «Бесконечность»

Глава 16. Любимчик Тихе (до и после двадцати трех 1)

Мерзкая осень предвещала раннюю и промозглую зиму.

Утратив с падением Галикарнаса Эгейское побережье, Мемнон продолжал держаться за южный берег Малой Азии.

Но Александр решил заняться этим берегом до наступления весны. И вообще, пока все его враги привычно пережидали неблагоприятную для военных операций погоду, македонский царь спешил овладеть малоазиатским полуостровом и разобраться со всеми, кто там жил. В том числе с новоявленными поборниками независимости, рассуждавшими по трафарету: «За избавление от персидского ига Большое тебе спасибо, Гегемон эллинов! – А теперь мы как-нибудь сами».

Подобная самостоятельность совершенно не устраивала «Освободителя»: в ней он видел источник будущих распрей и усобиц. Поэтому правильным видом «благодарности освобожденных» считалась их безоговорочная капитуляция на царскую милость. Любое другое поведение воспринималось как «восстание» и подавлялось с циничной беспощадностью, словно истреблялись мыши, возомнившие себя хозяевами полуострова после изгнания персидского кота.

– Становись моим братом или пеняй на себя! – как-то крикнул Александр у стен очередной крепости.

– Наш царь очень любит братьев. Но только до тех пор, пока они ему безропотно повинуются, – пошутил по этому поводу Пердикка.

Царский крик и зловещий комментарий царедворца воспринимались в Малой Азии как программа грядущего мироустройства. Тот, кто добровольно соглашался на условия, предложенные македонским завоевателем, «наслаждался» хитроумной дипломатией Алхимаха – «медоточивого подпевалы во всех мирных переговорах, начиная с Херонеи». Тот, кто упорно стоял на своем, какое-то время «пререкался» с македонскими таранами и катапультами.

Хуже всех пришлось жителям северной части полуострова – там зверствовал Парменион, крайне раздраженный пребыванием на холоде среди слякоти в такое время, когда нормальные полководцы отдыхают у теплого очага. Старик люто ненавидел «всех упрямых ослов» и постоянно ворчал на какого-то «Торопыгу».

На юге шел Александр, и ему необычайно везло. Тридцать шесть портовых городов сдалось без боя. Стоило царю во главе небольшого отряда появиться в снегах Ксантийских гор2 – и аборигены в едином порыве понесли ему свои символы высшей власти. Когда наступил черед внутренних сатрапий, Александр дал месяц на раздумья, но многие полисы не стали так долго раздумывать…

«Это по-Александровски!» или «Этот из Александров» повелось говорить про всякого, чьи дела складывались наилучшим образом.

* * *

Город Книд3, несмотря на близость Родоса (родины Мемнона), добровольно перешел на сторону Александра. Но удостоился визита своего нового Повелителя не за это, а за сохранение знаменитой медицинской школы и астрономической лаборатории Евдокса4.

В школе увидели заботливого полководца, подыскивающего хороших врачей для своих солдат. В лаборатории – ненасытного завоевателя, желающего знать подлинные размеры планеты, засекреченные осторожными звездочетами.

Врачей Гегемон подобрал, а вот размерами Земли остался недоволен. Выданное учеными число казалось чрезвычайно завышенным. Получалось, длина Персии меньше земной окружности в десять раз (как минимум!), а ширина – почти в двадцать. То есть в неизвестности могло скрываться до сотни Персий.

«Если бы их, действительно, было так много, мы бы о них что-нибудь знали. Возможно, там дикие степи и бескрайние воды», – утешал Александр самого себя.

В Книде царил культ Афродиты, и «высоких македонских гостей» повели к ее главному храму, на цоколе которого блистала наготой чувственная скульптура Праксителя.

– Лучшие мужи Эллады оросили ее вожделенный лобок своим семенем, отважно балансируя на тонкой кромке постамента, – шептал слюнявый главный жрец прямо в ухо Александру. – Но у нас есть знамения, указывающие на тебя. Только твое семя вольется в лоно Богини.

– И что получится?! – содрогнулся Александр от нахлынувшего отвращения.

– Нечто мощное и божественно прекрасное…

– Вряд ли! От болвана, занимающегося мастурбацией на цоколе храма, только мрамор испортится.

На этот раз отшатнулся жрец, возмущенный то ли богохульством, то ли тем, что этот красивый мальчик лишил его долгожданного зрелища.

– Видя такую Богиню эллинов, персы могли считать столь же вызывающе распутной и всю Элладу! – рассуждал Кратер, стараясь не смотреть туда, куда пялились остальные.

– Надо послать кого-нибудь к Праксителю спросить, где он нашел такую худосочную бабу с недоразвитой грудью? – скабрезничал Пердикка.

– Говорят, это Таис Афинская. …Гетера такая. В последнее время очень популярная, – просветил друга Птолемей.

– А сколько ей лет? – уточнил Кратер.

– Кому?

– Твоей Таис.

– Чуть за двадцать.

– Тогда это не она. Статуе самой лет двадцать5. Скорее всего, это Фрина – прежняя пассия Праксителя.

– В Афинах меня уверяли: Таис. Может, она постарше…

– Уверяли, потому что каждая новая «прима» наследует «дела и славу» своей предшественницы.

– Скорее всего, нет и не было такой бабы вообще! Ее выдумал сам Пракситель. Старческие фантазии. Вам, молодым, не понять, – прорвало самого юного – Гефестиона.

Но тут Александр бросил оторопевшего жреца и вернулся к друзьям:

– Никто не хочет Богиню-любовницу из замызганного мрамора?… Тогда пошли! … Слушай, Пердикка, надо избавить мир от этого старого извращенца, а то он всю любовь сведет к публичному онанизму.

– Ты имеешь в виду Праксителя?

– Я не шучу. Надо убрать вот того слизкого жреца.

* * *

В городе Ксанте6 в день прибытия Александра случилось знамение, впечатлившее и местных жителей, и гостей – гейзер вынес на поверхность бронзовую пластину с причудливыми письменами.

Никто из ученых прочесть не смог, поэтому научная трактовка свелась к скучным гипотезам. Дескать, это могло быть чем угодно: и именем древнего Бога, и простым дорожным указателем. Но за дело взялись жрецы-прорицатели, и уже вечером в торжественной обстановке зачитали волю Богов: «Персия будет Александром побеждена».

– Почему вы, Аристандр, решили, что каждый значок переводится как целое слово? – спросил царь у придворного.

– Это же древняя надпись, а древние люди не успели изобрести алфавит и писали целыми словами. Долго запоминать – зато быстро писать и читать…

– Но, судя по всему, эллинское имя Александр они уже знали… Какая это фигурка?

– Вот эта!

– На вид ничего общего с известными мне Александрами.

– Так это же символ для посвященных, смысл которого раскрывается исключительно в Божественных откровениях. Сходство дается для всех – сокровенный знак только для тех, чьими устами говорят Боги.

Кстати, советую подумать: может быть, и нам вернуться к таким символам, дабы все наши знания сделать недоступными для дикарей и невежд. Нечего им читать книги и пользоваться человеческим духовным могуществом!

– Да, подумать, действительно, стоит, – задумался главный герой древних каракулей.

* * *

У жителей Фаселиды7, без остатка поглощенных морской торговлей, не оставалось сил для приведения в порядок собственного города. Поэтому улочки между тремя гаванями и пятью рынками были захламлены ветхими постройками и памятниками забытых времен. Впрочем, они никому сильно не мешали.

Но вот в городе появился македонский царь и притащил с собой целую толпу праздношатающихся эллинов. Пока полководец и его утомленные солдаты отдыхали, пользуясь купеческим гостеприимством горожан, на улицах вечерней Фаселиды появились хмельные гуляки с лавровыми венками на головах. Шумной толпой верховодил безвестный рыжий поэт, темпераментно декламировавший какие-то заумные стишата практически возле каждого памятника, обнаруженного среди портовых складов и торговых лавок.

Утром те из горожан, что не побоялись остановиться и послушать, утверждали: рыжий откликался на царское имя и орал, как это ни странно, не собственные вирши, а произведения статуй – в смысле тех, запечатленных неведомо кем и когда. Причем особого внимания удостоился автор, чье изваяние «фанаты поэзии» пометили редким именем «Теодект8», поскольку наутро памятник этого Теодекта был не только очищен и подписан, как все остальные скульптуры, но и красиво обложен венками, сброшенными бездельниками с собственных голов.

На рассвете грозный македонский царь покинул гостеприимный город и увез на телегах всю камарилью, поэтому городские весельчаки с самого утра передразнивали его тезку-виршеплета:

– И тогда он как рявкнет: «Руби мне руку! Для большего – мне меньшего не жалко!»9 – А что у него больше руки так и не показал. Может быть, на обратной дороге покажет, если не сопьется к тому времени окончательно.

– А что тут отгадывать. Большее – это ж опохмелка! За это любой алкаш руку отдаст! И не только руку!

Неуспевшая по-настоящему испугаться Фаселида повеселилась с купеческим размахом.

* * *

Разведка сообщила: Дарий пообещал тысячу золотых талантов10 за голову Александра. Желающих поохотиться за головой Гегемона не обнаружилось, зато нашлось множество желающих разоблачать заговорщиков среди македонских вельмож. Больше других преуспел бдительный Парменион. Ему некий перс Сисин под пытками признался, будто послан к Александру Линкестиду обменять на золото и титул сатрапа Скудры голову Александра Аргеада11.

Люди Пармениона выкрали Линкестида из лагеря фессалийской конницы, которой тот командовал, и в цепях притащили к царю. Но Главнокомандующий только рассмеялся:

– Пусть Парменион занимается своим делом. Выискивать заговорщиков – задача для Гегелоха. И вообще надо меньше болтать о тайных интригах! Они большая редкость! Потому что явное – намного проще, дешевле и эффективнее!

«Регент Антипатр – своему царю Александру. Благодарю тебя, не потому что Линкестид – муж моей дочери, а потому что мне надоели постоянные козни Пармениона. Если верить ему – в Македонии осталось четверо, не замешанных в заговорах: он и его сыновья. Так этот старый ловкач доказывал свою преданность Филиппу. Так пытается дурачить и тебя. И мне отрадно, что избранный нами царь выше пустых наветов.

Правда, близкие к этому кляузнику пишут домой, якобы ты пощадил последнего из Линкестидов только за совершенное им предательство родных братьев и отречение от македонского престола в твою пользу».

* * *

«Каллисфен – дяде своему Аристотелю. За время, весьма благоприятно прошедшее со дня моего последнего письма, неустрашимые эллины стремительными ударами сокрушили и покорили древнейшие и могущественнейшие полисы Финикэ12, Фаселида и Перга13.

О ходе молниеносных боев ты узнаешь из моего подробного отчета. А теперь я спешу сообщить о самом знаменательном из подвигов, совершенных благодаря сверхъестественному могуществу нашего Гегемона, Стратега-автократора Эллады.

Фаселиду с Пергой связывали две тропы – обе абсолютно непроходимые в зимнее время. Но Богоравный Александр решительной поступью преодолел и ту, и другую: прорубил широкую дорогу-лестницу в горах и прошел по затопленному побережью.

Скалы низвергали потоки и грохотали обвалами, но несокрушимая воля Александра превозмогла своеволие диких горных божеств. И никто из солдат, посланных Божественным торить тропы и рубить ступени сквозь скалы, нисколько не пострадал ни от болезней, ни от увечий.

И все-таки величайшим чудом стал не этот путь, возникший в поднебесье по царскому слову. Грандиознейшим, доселе невиданным свершением стало укрощение морской стихии.

Не имея достойных противников среди людей, Александр все чаще бросает вызов неистовым силам природы и легко побеждает их!

Нам говорили, только летом (при северном ветре и ярком солнце) можно пройти прибрежную отмель вброд по едва заметным донным выступам. Но предостережения смертных не смутили Божественного. Он повел нас сквозь воды прибоя. И мы покорно следовали за ним.

Люто свирепствовал ледяной южный ветер. Бешено пенились волны. Завидев людей, хищно взвыли морские чудовища и устремились к берегу, учуяв кровавую пищу.

Но тут ветер, море и чудовища узнали Александра и убоялись всемогущего властелина. Ветер бросился наутек, превращаясь из южного в северный. Сокрылись чудовища, пятясь на жирном брюхе. Одному морю некуда было бежать и прятаться – оно трусливо упало ниц, сморщилось и унизительно вылизывало пятки своему господину. Дорога была свободна, и солнце озарило ее. Мы шли, воспламененные увиденным собственными глазами. И никто не замочил ступней своих.

А впереди после изнурительной череды безжизненных теснин нас ждала плодородная и живописная Паморилийская долина14 – блаженное пристанище для усталых путников. Безмерно изумились местные жители, когда узнали, как мы прошли там, где многие из них не решались появляться ни разу за самую долгую жизнь!

Все эти подвиги с присущей ему скромностью Александр подарил своей заботливой и любящей сестре – Богине удачи Тихе. Так и сказал:

– Это просто Удача! Нечаянный фокус ветреной Богини.

Но именно эти слова убедили всех, что море, ветер и чудовища побеждены Александром без чьей-либо помощи. Ибо удача бывает там, где есть какие-то шансы. Здесь же для смертных не было ни малейших шансов.

Надеюсь, любезный дядя, ты теперь поверишь тому, что сила Александра не только разумна, но еще и сверхъестественна. Ибо, действуя вопреки разуму, он продолжает одерживать победы. С какой необычайной легкостью он опроверг самый разумный из известных тебе законов, согласно которому из ничего ничего не бывает! Многие свои свершения он творит именно из ничего.

Не могу не напомнить тебе ласточку, прилетавшую в Галикарнас к Александру. Сегодня многие говорят: своим щебетом она предвещала заговор Линкестида и даже помогла его предотвратить. Ранее говорили правдивее и основательнее, что это была сама Богиня Тихе. Ты же посмеялся над нами и писал, будто мы сами сочинили эту птицу, поскольку ласточка побоялась бы сидеть на голове у человека.

Но Он ведь и не человек. Именно поэтому птаха небесная так долго почивала на его темени. Так долго, что многие видели и были потрясены. Это ли не знак сверхъестественной сущности Александра, притягивающей добрых и отпугивающей чудовищ?

А ты упорствуешь: «Птицы, как и все прочее, подчинено неизменным закономерностям». Но чему тогда подчинена воля Александра, легко ниспровергающая всякую неизменность, любую закономерность?»

* * *

Город Перга был тем редким случаем, когда Александра не просто ждали, но и умоляли прийти поскорей. В нем видели спасителя от банды, засевшей в горной крепости и терзавшей своими набегами окрестных купцов и крестьян.

После второй облавы главаря уничтоженной банды привели к Александру. Приговоренный к смерти обещал поведать Гегемону эллинов нечто весьма важное, однако сказал только то, что не видит разницы между собой и «Великим македонским завоевателем».

– Мы оба грабим, чтоб разделить по-своему, то есть по справедливости. Я, как и ты, исправляю ошибки судьбы, сделавшей трусов богатыми, а отважных людей – бедняками. Разница только в масштабе: тебе принадлежит полмира, а мне – всего лишь окрестности Перги.

– Если бы все было так, ты бы не прятался в горах, действуя скрытно – ты бы стал правителем – добросовестным хозяином, а не вором. Но ты предпочел пользоваться этим миром, не возлагая на себя ответственность за его судьбу. Это первое.

Второе, ты все сводишь к богатству. И относишься к нему, как завистливый раб, которому постоянно кажется, будто господа его не докармливают.

И третье, по-своему и справедливо – часто не совпадают. Ты разорял умеющих пользоваться богатством, а кормил паразитов. Себя в первую очередь. Если это называется справедливостью – что тогда называется разбоем? Подлинная справедливость не в равенстве, а в воздаянии должного каждому. Каждому по заслугам! Твое ж – отобрать и проесть.

В этом разница между нами, которую ты не видишь. А масштаб – только следствие. Твой масштаб – масштаб хищника, ограниченного размерами собственных аппетитов. Мой масштаб – масштаб разума, стремящегося сделать разумнее весь этот мир.

– Каждому хочется казаться честненьким да чистеньким! Попадись ты мне – я бы тоже нашел тысячу умных слов, доказывающих, почему я благородный воин, а мой враг – гнусный воришка. Но это были бы пустые слова. Стоит ли придавать им значение?!

– Все, он твой! – бросил Александр палачу.

А когда разочарованного, но гордого разбойника уводили, мрачно добавил:

– Они не способны принять непонятное даже тогда, когда от этого зависит их собственная жизнь.

* * *

Граждане Аспенда15, испуганные сокрушением Галикарнаса, сразу же предложили Александру выгодные условия сотрудничества. Согласно подписанному договору Аспенд обязался ежегодно уплачивать пятьдесят талантов «союзных взносов»16 и поставлять всех выращенных лошадей исключительно македонскому войску. Гегемон эллинов со своей стороны предоставил Аспенду статус демилитаризованного города (без гарнизонов и призывов в армию).

Но, когда пришло время выполнять обязательства, народное собрание демократического Аспенда возмутилось собственной опрометчивостью и единодушно постановило: честно заработанные деньги оставить себе, а лошадей продать тому, кто больше заплатит.

– У него столько дел. Он давно забыл наш маленький городок, – успокаивали друг друга аспендские «смельчаки».

Но «он» не забыл и после Перги появился в Аспенде. «Народ» передумал снова! И постановил, заплатить налоги, а лошадей продать Александру. Но царь забрал весь табун, не заплатив ничего, удвоил налог и поставил в городе свой гарнизон. Потом подумал и приказал Аспенду вернуть соседям земли, отнятые во время прошлых войн и усобиц.

– Как гарнизон? Почему гарнизон? Это же вероломство! Почему мы должны возвращать оплаченное нашей кровью?– шумело народное собрание.

Александр бесстрастно выслушал и объяснил: города, неспособные исполнять собственные обязательства, не могут считаться самостоятельными и нуждаются в опеке, которая стоит дороже и требует присутствия вооруженных воспитателей. Расширенье же территории безответственного полиса – ошибка Мойр, подлежащая исправлению.

– Но, если вы не согласны, можете доказать свое право на самостоятельность прямо сейчас – с оружием в руках, либо в последующем – долгой и безупречной дружбой с нами.

Миролюбивое народное собрание, разумеется, предпочло продолжительную «дружбу» и по собственной инициативе выдало Александру «подстрекателей бунта»…

– Выбор достойный дойной коровы. И тебе опять повезло – корова совершенно не бодлива, – прилюдно сказал Гефестион венценосному другу. И, кажется, выразил общее мнение присутствующих македонцев.

* * *

Уже следующий город Телмесс17 оказался горной козой, задиристой и круторогой. Но с ним справились так ловко и безболезненно, что козу посчитали безвредной – достойной жить с обломанными рогами.

А случилось так. Защитники города, спрятавшись над горным проходом, целый день запугивали македонский авангард ругательствами, луками и дротиками. Ночью телмесцы отсыпались, а утром обнаружили в горах, над стенами города плотные ряды македонцев. Очень удивились тому, что враги не дремлют, и искренне захотели подружиться с такими недремлющими.

* * *

Защитники Сагаласы18 называли свою крепость «неприступной твердыней» и ни о каких Гегемонах слушать не захотели. Надеялись переждать эту войну, как и все предыдущие, – дождались штурма, который считали абсолютно невозможным. Вскарабкавшиеся по крутым склонам македонцы поработили выживших.

* * *

На главном перекрестке Малой Азии стоял город Келены19 – резиденция сатрапа Великой Фригии. Местный гарнизон отказался сдаваться, ссылаясь на клятву верности, данную персидскому царю.

– Верность данному слову – это по-человечески, – сочувственно кивнул Александр и вступил в переговоры.

– Можно ли быть верным слугой неверного господина? Ведь Дарий не сдержит свою клятву и не пришлет к вам на помощь ни одного своего солдата! – сказал он келенцам.

– Тогда город твой, и мы тоже твои.

– И сколько будем ждать?

– Месяц.

Александр дал два месяца и пошел дальше. Ровно через месяц Келены попросили Гегемона эллинов назначить своего наместника. Тот прислал Антигона, одноглазого полководца, похожего на царя Филиппа20.

* * *

Приближалась весна. Вместе с ней надвигалась новая большая битва. Дарий стягивал войска к Вавилону. Александр объявил общий сбор в городе Гордии.

Древняя столица Фригийского царства находилась в самом центре Малой Азии и считалась местом близким, почти родным для каждого македонца, поскольку эллинские легенды называли древних фригийцев выходцами из Македонии. Но сами местные жители величали свой город исключительно «центром Земли» и точно знали: македонцы (как и все люди) – выходцы из Гордия. Правда, злодейка-судьба на протяжении последних столетий глумилась, как хотела: столица Фригии вместе с торговлей переместилась в Келены, а о былом величии и утраченных богатствах напоминали только скудные следы ободранной позолоты.

Однако справедливость восторжествовала, явив зримое доказательство того, что все земные пути сходятся здесь. В Гордий яркими струями сверкающего металла хлынуло победоносное войско. А потом, как приятная истома по жилам, по улицам города разлилась торжественная тишина: стих грохот гигантских машин, узорчатой кольчугой сказочного богатыря застыли шестьдесят тысяч вооруженных эллинов, оцепенела толпа. Само Время замерло в поднебесье, чтобы впитать и запечатлеть происходящее, а потом восторженно встрепенулось и забило тысячами своих мощных крыльев.

– Александр!!! Александр!!! Александр!!! – загрохотала армия навстречу огненному всаднику на обугленном жеребце, плывущему в тумане всеобщего обожания.

Увидеть! Запомнить! Швырнуть свой крик в костер поголовной радости! Втиснуть глаза, руки, всего себя в тугие объятия народного ликования… Вот он, любимый брат Богини Удачи, получающий даже то, что кажется невозможным! Какой шанс – оказаться вблизи Властелина Удачливости, заразиться его везением! Здесь и сейчас происходит то, что навечно войдет в историю и возьмет с собой каждого присутствующего!

Крепчайшее «Ала-ла-ла-лааааааааа!!!» и оглушительное громыхание щитов. Гордий чувствует себя центром Вселенной. Каждый маленький человечек – часть этого центра.

– Вам принадлежит Малая Азия! Но она тесновата для вас! – кричит он.

И ему верит каждый способный слышать и верить в этом плотном, пульсирующем хаосе.

Когда экстаз встречи в Гордии выветрился, Малая Азия перестала казаться такой уж маленькой. Конечно, она попала в руки македонцев слишком быстро и удивительно легко. Но взять всегда проще, чем удержать. «Руки более способны хватать, чем нести!» – всплыла старинная поговорка, подтачивая бодрость духа бойцов Эллады.

* * *

Полный контроль Александра над малоазиатским побережьем запер Мемнона на Эгейских островах. Конечно, оставались еще порты Киликии и Финикии. Но чтобы пробраться оттуда, требовалось пройти вдоль южного побережья Малой Азии, заполненного македонскими дальнобойными катапультами либо выйти под гибельные волны открытого моря.

Только Родосец не сдавался, он решился на смелый план вторжения в Македонию с одновременным захватом и блокированием Геллеспонта, чтоб Александр не успел вернуться и помешать разгрому собственного царства. Реализации этого плана существенно способствовало то, что Дарий устал от затянувшейся войны и не жалел никаких средств для избавления от занозы по имени «Александр». Наемникам всех стран предложили столько, что они выстроились в бесконечные очереди. Войско и флот Мемнона за одну зиму разрослись так сильно, что перестали помещаться на островах.

В Элладе множились и богатели сторонники Персии. К Александру зачастили послы, под различными предлогами уговаривавшие «Гегемона эллинов» прекратить войну. Мол, все, что когда-либо принадлежало Элладе, отвоевано, и дальнейшее кровопролитие бессмысленно – пора мириться с Дарием и возвращать ему излишки завоеваний, ненужные европейцам. Особенно усердствовали афиняне, просившие одновременно и за тех, кто служил Гегемону, и за персидских наемников, попавших в македонский плен. Дескать, войне конец – пора отпустить и победителей, и побежденных. Но Александр только удивлялся:

– Чему конец-то? Мемнон воюет. Дарий собрал огромную армию. Пока враг не сдается – война продолжается.

Но в то, что враг может сдаться, верил один Александр. Конечно, самые восторженные оптимисты не исключали каких-то побед над персами, пока не придет их царь. Но остальные, как здравомыслящие, полагали: лучшего момента помириться уже не будет, поскольку со дня на день «Гегемоном» займутся всерьез.

Главнокомандующий Эллады делал вид, будто Эгейское море больше его не волнует, и готовился выступить на восток навстречу Дарию. Но люди серьезные были уверены, у Македонца просто нет сил для войны на два фронта, поэтому юным Гегемоном движут упрямство и отчаянье.

* * *

Еще с осени в Македонию на побывку возвращались «герои Граника», «сокрушители крепостей», «покорители Азии». Они хвастались своими подвигами, показывали дорогие трофеи, сорили деньгами и очень гордились своим полководцем, предоставившим отпуск каждому из них во время тяжелой зимней кампании по расчистке Малой Азии.

Особенно благодарили царя молодожены. Все, кто женился накануне азиатского похода, смогли вернуться домой к своим юным женам и нежиться в их страстных объятиях всю зиму.

Едва появившись в Гордии, Александр уединился со своим главным разведчиком Гегелохом.

– Так когда? – спросил царь.

– Через два месяца, – ответил Гегелох.

– Успеешь за два месяца?

– Смотря сколько?

– Пятьсот – тебе, шестьсот – Антипатру21. Больше не будет.

– Это и так щедрее, чем я рассчитывал. С такими деньгами стыдно не успеть.

– Но все-таки поспеши. Мемнон, как азартный игрок, не прекратит, пока не продуется вчистую. Чем скорее – тем проще с ним будет разговаривать. Вот это письмо передай моей матери без свидетелей.

«Александр – матери своей Олимпиаде. Твои советы очень разумны, но плохо учитывают наши обстоятельства. В любом случае ты права: возвращать Элладе Малую Азию без Эгейского моря, – ребячья неосмотрительность.

Разумеется, ты могла бы помочь. Никто другой не способен расшевелить Антипатра. Я отдал ему весь флот и посылаю шестьсот талантов золота22. Но старый скряга будет жаться и выжидать. В результате получит большую войну в Европе. Заставь его быть щедрым и решительным. Но не переусердствуй, пожалуйста, а то оставишь меня без помощников».

Мемнон неожиданно почувствовал, как бессильны персидские деньги перед жаждой подвигов, разбуженной македонскими отпускниками, как беспомощна армия в стычках с незримым врагом, как изменчивы мужчины под женским натиском.

Сети Гегелоха спеленали Эгейское море. Стоило каким-нибудь персидским кораблям отлучиться, как им навстречу невесть откуда вылетала сплоченная и беспощадная эскадра Антипатра. Стоило зазеваться гарнизону какого-то острова, как его немедленно уничтожали массированным десантом.

Казалось, Антипатра подменили: вместо своих традиционных (осторожных, тщательно опробованных) маневров он без подготовки наносил удары, неожиданные и хлесткие, как женская пощечина. Невольно верили слухам, будто Олимпиада немилосердно пинает старика, а тот летит, как горшок с полки, сшибая все, подвернувшееся в полете.

Мемнон не хотел верить тому, что его побеждают «аккуратный старичок» и «взбалмошная баба». Он убеждал себя и окружающих: на стороне Александра Богиня удачи Тихе. Мол, иначе не объяснить нескончаемый ряд случайностей, благоприятных для македонцев и губительных для персов.

И как бы в подтверждение Божественного вмешательства к лету началось самое страшное. Скопление войск на островах привело к стремительному распространению всевозможных эпидемий. Вслед за эпидемиями начались волнения и восстания: заболевшие сочли гарнизоны Мемнона единственной причиной массовой смертности.

– Ну и кто ему помогает, Олимпиада или Тихе?! – орал Родосец неизвестному оппоненту, отменяя высадку в Македонии для подавления восстания на острове Лесбос.

Это был последний крик полководца в штабе. Под Митиленой23 Мемнон подхватил смертельную заразу и за один вечер сгорел в мучительной лихорадке.

Умершего сменил сын Ментора, Фарнабаз. Он ругал Тихе не меньше дяди. Но капризная Богиня, как будто, обиделась и стала помогать Александру еще интенсивнее. Вылазки Антипатра превратились в сплошные облавы, а потом в тщательное прочесывание моря. За полмесяца персов выгнали из всех закутков моря.

* * *

Лето в Гордии длилось тягостно и уныло. Радость весенней встречи выгорела вместе с вешними травами. Небольшой отряд Пармениона ушел на восток – отслеживать передвижения Вавилонской армии Дария. Остальные изнывали от азиатского пекла, беспрерывных учений и гнетущего чувства затерянности на чужбине.

Расползались мрачные слухи о миллионах персидских воинов, собранных «Великим царем». Попытки начальства доказать, что у Дария нет и одного миллиона, привели к разговорам о «десятках миллионов».

Сверх неизбежных в таких случаях неприятностей Александр сумел обидеть местное жречество. Храмовники просили денег – царь отказал, причем грубо и оскорбительно. Тогда в городе и македонском лагере стали болтать про какой-то волшебный узел, посильный только подлинному владыке Азии. Шептались: Гегемон всячески избегает испытания этим узлом.

Когда пришли известия о внезапной кончине Мемнона и расчистке Эгейского моря, боевой дух армии воскрес. Солдаты ликовали: «Боги ЕМУ помогают! А значит, и нам – ведь мы его люди». Александр, наоборот, стал угрюм – впал в тягостные раздумья, как будто именно в него схлынуло уныние целой армии.

Было несколько объяснений тому, почему Гегемон не радуется столь очевидному подарку судьбы. Одни говорили, царь очень хотел лично расправиться с персидским наемником, но капризная Удача не посчиталась с желаниями счастливчика. Другие полагали, бесславный конец знаменитого Родосца навеял мрачные мысли о бренности земного существования. И только близкие друзья знали, какая трепетная греза скончалась вместе с несчастным Мемноном.

* * *

– Слушай, Гефестион, надо что-то делать.

– Мне?!!

– И тебе тоже. Жениться или завести подругу.

– С какой стати?

– Хотя бы потому, что наш «преданный друг» и бессовестный мерзавец Филоксен24 после категорического возврата присланных девочек предлагает нам с тобой купить «сравнительно недорогих, но очень красивых мальчиков» у какого-то тарентского25 распутника Феодора… При опте – скидка. И он не одинок, есть еще Гагнон26 из Коринфа с аналогичным предложением.

– Я их убью!

– Обязательно убей – если успеешь первым. Только мне не говори, а то мое слабое сердце и так завалено смертными приговорами.

– Так ты же сам их и сочиняешь. И вообще, спрятался тут от всех и строчишь больше, чем графоман и плагиатор Хрисипп27.

– Как можно?! Он же вставляет чужое целыми свитками, не разворачивая. Впрочем, лучше уж в Хрисиппах, чем в Ганимедах28. Даже на пару с таким очаровательным парнем, как ты.

– Смейся-смейся. Мальчики – это еще что! Я тут слышал, якобы ты редкостный однолюб – и тебе, кроме Буцефала, вообще никто не нужен.

– В каком смысле?

– В том самом, в том самом!

– С чего бы?! Я же здесь все время пешком хожу или бегаю.

– Значит, Буцефал забеременел.

– Так он же жеребец.

– А им-то что? Жеребец или кобыла – главное от кого.

– Ну, все – иду искать жену. А твой Гордиев узел пусть распутывают те, кто завязывал. Желательно длинными, изворотливыми языками.

– Этих языков слишком много: весь город и половина нашей армии. Многие уверены, ты боишься какого-то узла на ярме!

– Так ведь врут. Причем нарочно и зря! Я все равно не дам им денег на переименование храма.

– Ну, так хотя бы скажи, что у тебя в данный момент нет денег. Ждущие жрецы даже лучше богатых. И несравненно лучше обиженных.

– Эти жулики не получат ничего: ни денег, ни надежд. Превратили богослужение в какое-то вымогательство. Они уже сами не помнят, сколько раз переименовывали свой обшарпанный домик, и кто им за это платил. Теперь им хочется, чтобы уродливый истукан посреди облезлых колонн назывался Зевсом. Завтра выманят деньги у молящихся какой-нибудь жабе – и урода назовут «Лягушкой». Потом «Навозным жучком»…

Негодяев следовало казнить при первой встрече, но я пренебрег. Теперь придется ждать подходящего момента. Но кормить их до этого времени я не собираюсь.

– Значит, жди новых узлов. Завтра они скажут пастве: «Любой царь способен вбить гвоздь в небо!» А ты – ни узла, ни гвоздя. Какой же ты после этого царь?!

– А какая разница? Гвоздь в небо или этот узел – одинаковая глупость. Кизиловое лыко можно вязать и развязывать, пока оно сырое. Засохшее, точно камень, – можно лишь поломать.

Так и объясни всем, кто полезет к тебе с этим «неразвязным узлом». А еще укажи: все узлы Гордия давно истлели, а «царская колесница» в храме – всего лишь потасканная церковная повозка, ей от силы лет двадцать, а не четыреста пятьдесят. Кстати, с телегой они сильно осрамились – Гордий все-таки царь.

– Они уже исправились. Теперь говорят: Гордий, когда привязывал ярмо к дышлу, был бедным хлебопашцем, а потом поехал на базар, и там его уговорили стать царем. Так и бедноте больше нравится.

– Тогда почему их узел не стал золотым вместе с повозкой? Ведь все это трогал сын Гордия, Мидас, якобы превращавший в золото все, к чему прикасался.

– Твои умствования и «глубоко логичные» разоблачения никому не интересны. Толпа ждет чуда. Нет чуда – нет владыки Азии. У тебя единственный способ выкрутиться – заплати жрецам. Они заменят лыко веревочкой, а узел бантиком.

– Эх, а я чуть было не женил себя и друга. Ладно, идем, раз узел Гордия оказался важнее уз Гименея.

– Прямо сейчас?! Жарко ведь!

– Ничего, не испаришься!

– Тебе легко говорить. Ты вон какой мясистый.

– Александр! – пронеслось по городу.

Люди как-то сразу догадались, куда спешит царь в сопровождении своей малочисленной свиты. Многие тут же кинулись к храму Верховного Божества, настоящего имени которого не смог бы припомнить никто. А там, у новоявленной «священной повозки» уже суетились жрецы с лицами, распухшими от традиционного полуденного сна.

Александр в явном нетерпении прослушал последний вариант легенды про Гордиев узел. Потом поднял руку, как бы защищаясь от докучливой высокопарности.

– Значит, «справиться с узлом»? А вот так? – и резким движением той же руки сорвал ярмо.

Куски кизилового лыка брызнули в стороны, а ярмо с грохотом покатилось по щербатым плитам храма. Никто не ожидал подобной стремительности, никто не успел сосредоточиться на предстоящем зрелище. Поэтому всем хотелось понять, как это произошло. Жрецы страдальчески таращились на ошметки утраченного чуда. И только долговязый Гефестион возвышался над всеми29, как нудящийся взрослый среди суетливой малышни. А потом, как бы вспомнив о своих обязанностях, сухо провозгласил:

– Слава Александру – владыке Азии!

– Ваааааа!!! – охотно подхватила толпа.

– Теперь жрецы, – шепнул Александр Гефестиону.

– Может быть, попозже?!

– Нет времени на новые узлы! Зови Пердикку.

Вечером разразилась гроза.

– Великий Громовержец радуется тому, как его сын справился с древней загадкой! – провозглашалось новым Верховным жрецом в Главном храме, каковой, как теперь выяснилось, всегда носил имя Зевса.

– Боги гневаются на нечестивца – шипели в укромных закутках того же храма уцелевшие злопыхатели.

Каллисфен днем спал и ничего не видел, но уже ночью строчил длинные письма «с глубоким проникновением в суть вопроса». В его красочном изложении величавый царь живописно размахивал мечом, а тонкий скруток сухого лыка разрастался до размеров гидры, изрубленной Гераклом.

Прочитав одно из таких посланий, Аристотель не поверил, будто его лучший ученик бездарно сек оглоблю боевым клинком. Стагирит все детально осмыслил и «понял»: Александр подошел к загадке как хороший механик.

– Достаточно вытянуть гестор30 – говорил философ, – и узел свалится. Моему лучшему ученику было нетрудно догадаться.

Македонский солдат, говорун и мистик, уверял сослуживцев, что узел развязался сам собой – стоило только царю коснуться лыковых пут. Таково, мол, чудодейственное свойство царских прикосновений.

Другой солдат, забулдыга и матершинник, долгие годы рассказывал новобранцам, как «хитрожопые жрецы пытались запутать Гегемона мудреными узелками»:

– Но тот как гаркнет: «Один х… как!». Узел и лопнул! Вот она — мужская сила, салаги! Представьте себе, желторотики, если б наш Вождь промямлил, как грамотный: «Все равно как»! Никакого б эффекта!

* * *

Лето, сулившее решительный бой между македонским и персидским царем, закончилось, а противники так и не попытались сблизиться.

Дарий рассылал свои указы из Вавилона. Александр свои – из Гордия. В выспренних призывах Дария звучал набат, в рутинной канцелярщине Александра – донельзя мирская скука. Пока Перс звал всех на борьбу с «грабителем и узурпатором», Македонец запрещал массовое освобождение рабов и разрешал браки между жителями любых полисов31, лепил город за городом и сгонял туда тех, кого считал «благородными», истреблял местных дикарей и неугодных ему жрецов, чеканил «всемирные» деньги…

Иногда казалось, Стратегу-автократору Эллады война опять не интересна: бесконечные учения проводятся Кратером, чтоб чем-то занять солдат, а у самого Гегемона эллинов полно невоенных задач. В конце концов, персидские вельможи принялись убеждать Дария: «шкодник» боится сражений и его пора вытурить из персидских владений. А тут как раз жара пошла на убыль. И Великий царь царей решился. Истоптанные равнины Вавилонии опустели – пыльные тучи персидского войска неспешно поплыли на северо-запад, в сторону Малой Азии.

Но первая прохлада понравилась и Александру: он сорвался с места и понесся на северо-восток, в Каппадокию, как бы отбегая в глубь персидских владений перед наступающим Дарием. Такого не ожидал никто: бежать следовало домой на запад, а защищаться от превосходящих сил противника можно было только на юго-востоке – среди узких горных теснин Киликии. Поэтому в Каппадокии эллинов не ждали – беззащитная сатрапия сдалась без боя.

Находясь в Анкире32, Александр узнал: в Малую Азию по самой короткой дороге (через Месопотамию и горные проходы Ассирии) движется вся персидская армия.

– Значит, опять на юг, к морю! – бросил Гегемон и погнал свои отряды навстречу «царю царей».

Из Анкиры в Киликию вели две прекрасные дороги, но обе кружные, поэтому Александр рванул напрямик — вдоль реки Галис, а потом горными тропами Тавра33.

* * *

Сатрап Киликии Арсам был очень старательным, но не настолько, чтоб выполнить все требования Дария: снабдить персидскую армию продовольствием и сжечь все съестное перед Александром, прислать киликийские войска в Вавилон и не пустить македонцев через Тавр. Арсам напряг все силы, трудился без сна и отдыха, но сумел выполнить каждое задание лишь частично. Половина киликийских солдат пришла к Дарию – вторая половина, оставленная заграждать горные проходы, разбежалась при виде македонского авангарда. Провианта Дарию, Александру и огню досталось примерно поровну.

– Мне никогда еще так не везло! – воскликнул Александр, преодолев Тавр без боев и потерь.

– Ты предатель, Арсам! – орал Дарий на своего измотанного сатрапа.

А кого еще считать виновным в том, что Александр оказался в Тарсе раньше Дария? В конце концов, Арсам был обязан сжечь свою столицу, чтоб она не досталась врагу – но успел только поджечь. За одно это следовало казнить, но «Великий царь царей» простил за безропотность и повелел искупить вину в первом же бою.

* * *

Парменион со своим отрядом первым вошел в Тарс, тщательно потушил пожары и встречал своего Главнокомандующего с богатой добычей. Александр въехал в город величественный, радостный, расточающий похвалы. Но на следующий день по македонскому лагерю пронеслась страшная весть: «Царь при смерти!»

Александр: «

Победа не сулила ничего, кроме пагубных последствий… Последствия наступили. Везение иссякло, судьба решила сквитать счет, жестоко мстя за мою беспечную самоуверенность.

Не задумываясь, бросился сдвигать предел человеческих возможностей, казавшийся таким ничтожным, таким оскорбительным… Предел слегка подвинулся и назвал свою цену – жизнь царя-идиота…

– Река Кидн34 несет ледяные воды Преисподней. Она выстуживает человека, прежде чем он сосчитает до ста. Редкие герои выдерживают до тысячи, – говорил местный жрец таким тоном, словно лично причастен к беспощадности этой реки.

– Ладно, сосчитаем до десяти тысяч. Кто со мной – раздевайтесь!

Было очень жарко, но со мной никто не разделся. Разгоряченные друзья посчитали воду слишком холодной и принялись вспоминать срочные дела, не позволяющие отвлекаться на глупости.

Я не поддался, влез в воду и довольно бодро сосчитал до пяти тысяч. Но потом руки и ноги стали цепенеть, реальность затуманилась, отгородилась глухим куполом каменеющего воздуха. В тот момент, когда конвульсии вытрясали из меня последнюю искру сознания, а лживая река журчала парным молоком, я выхаркнул «десять тысяч!» и пополз в мягкие, обжигающе теплые руки каких-то испуганных людей.

Сквозь морок натужных телодвижений, сквозь резкую боль и судороги я продолжал биться с проклятой рекой, пытался держаться достойно, рвался бежать. Но отпущенный слугами качнулся и выпал из этого мира…

Очнулся в лагере, сотрясаясь от пронизывающего холода35.

– Он горит!!! – кричали и суетились вокруг.

Но не было сил разбираться в происходящем. Хотелось одного – согреться. Тело превратилось в одну сплошную ледышку, болевшую точно опухоль. Голова отказывалась думать. Грудь не принимала воздуха.

Требовал огня, книг, рапсодов36 и старательно продирался сквозь жар и мороз, в шатком тумане миражей и обморочной усталости.

Меня хотели видеть друзья, солдаты, но отказывались – врачи. На их безжизненных лицах читался животный страх абсолютной беспомощности.

– Где сейчас Дарий? – пытался выведать я, явственно слыша приближающийся грохот битвы, ржание коней и звон оружия. – Лучше – уж сразу подохнуть, чем поправиться слишком поздно. Я не могу пропустить эту битву. Все, что угодно, кроме этой бесконечной болезни!

– Дарий – далеко, – неохотно врал Парменион и подсовывал записи чьих-то признаний о том, что придворный врач Филипп обменял мою жизнь на золото и дочь персидского царя.

– Зачем меня убивать? Я и так – клочок немощной плоти! Позовите Филиппа – он единственный обещал дать мне лекарство! Лисимах ручался за него. Он – земляк Лисимаха.

– Он отравит тебя, мой царь!

– Лучше быть отравленным, чем сдаться вашим постыдным страхам.

Пока я заглатывал противное снадобье Филиппа, дал ему прочитать донос про отравление. Глаза врача заискрились бешенством, и не было в них первоначального беспокойства о том, что сильнодействующее лекарство может добить такого безнадежного пациента, как я.

Филипп разъяренно ругался, призывая гнев Богов на чью-то голову. Я попытался его успокоить, но пропал голос, а потом и все остальное…

Пробуждение далось с пятой или шестой попытки после нескольких дней полного беспамятства.

Лекарство доказало свою эффективность в тот момент, когда вздернутый на дыбе лекарь соглашался признать все обвинения Пердикки и Пармениона вплоть до участия в заговоре против моего прадедушки.

Филипп обрадовался моему возвращению так, как будто это я спас его жизнь, а не он – мою. Превратился в ласковую сиделку, не позволяя никому прикоснуться к моему телу и не рискуя отходить от своего «спасителя».

Еще день припарок-притираний — и я стоял на ногах, покачиваясь вместе с потолком и стенами надоевшего дворца. Скорее к свету, скорее на воздух. Меня ждет армия. Меня не будет ждать Дарий!..»