автор: Пласковицкий А. Л.

Книга «Бесконечность»

Глава 17. Вокруг Исса (год двадцать четвертый, месяц четвертый1)

Александр, удерживаемый врачами и друзьями в Тарсе, рассылал по горным проходам отряды с поручением «не пускать персов к больному».

Но Великий царь царей приближался так медленно, что Стратегу-автократору опротивело ждать «полного выздоровления». Он предложил всем, считающим его недостаточно здоровым, соревноваться в плавании через Кидн. Это, конечно, давало повод усомниться в просветлении царского разума, но желающих еще раз увидеть своего Главнокомандующего в ледяных водах не нашлось.

Тревожно запели трубы, и армия помчалась навстречу Дарию.

…

На второй день пути вопреки первоначальным планам завернули в город наслаждений Анхиал. Что означают слова «город наслаждений» объясняла скульптура царя-основателя – ассирийца Сарданапала 2. У главных ворот каменный сладострастник свел для оваций ладошки, похожие на осьминогов с обрубленными щупальцами, а постамент обвивала вычурная надпись на разных языках: «Ешь, пей, люби – прочее лишние хлопоты!»

– Вот она – Персия без прикрас! – объявил Александр. – Обжорство, пьянство и разврат! Вот что делает людей скотами! Вот против чего мы воюем! И пока по земле бродят те, к кому взывает Сарданапал – нашему походу не будет конца!

– Но этого жирного индюка мы можем прикончить прямо сейчас! – крикнул самый инициативный солдат и поднял увесистый камень.

…

– Обратившись скотами, исчезают бесследно! – подытожил Александр последствия сокрушительного камнепада.

– Неслабое наслаждение, – радовались солдаты, втаптывая в землю мелкие осколки уничтоженного идола.

* * *

Харидем первый раз в жизни терял самообладание, потому что впервые оказался среди людей, столь бесцеремонно подменяющих внятные мысли сумбурными эмоциями и нелепыми выдумками.

– Воевать должны профессионалы. Позвольте нам с Аминтой 3 отобрать из этих сомнительных миллионов – тысяч сто настоящих солдат. Я сам оплачу тридцать тысяч наемников. И вы увидите, как скоро все забудут хвастливое имя «Александр»! – взывал бывший пират.

Но его давно не слушали. Конечно, мощный голос морского разбойника неизменно пугал купцов, моряков и эллинов… Да только вокруг не было ни одно торговца или мореплавателя, а единственным эллином был сам Харидем. Каждому участнику Большого Военного Совета, собранного Дарием в Дамаске, очень хотелось высказаться. Смерть Мемнона развязала языки. Пока были живы «суровые братья-родосцы» – их присутствие подавляло споры на стратегические темы, при них вели себя сдержанно даже Великие цари.

Обсуждался план предстоящей кампании. Но все свелось к одному вопросу – кто будет ловить Александра? Прочее обсуждению не поддавалось, поскольку никто не брался предсказать, где и при каких обстоятельствах придется повстречать этого шустрого парня. Пойдет ли он в глубь Персии или повернет на юг, чтоб с побережьем Срединного моря сделать то же, что и с Эгейским?

Персы впервые жалели, что их владения слишком обширны. Александр то исчезал – то вновь появлялся, подобно ящерице среди необозримых барханов. Только что прискакал гонец, доложивший: «Македонец западней Тарса – в Солах4. Бегает с факелами, соревнуется с поэтами и гимнастами, выбивает из добровольно покорившегося полиса двести шесть талантов штрафа5 за прошлые прегрешения». Но есть и другой гонец, прибывший практически одновременно с первым. Этот уверяет: «Александр уходит на юго-восток от Тарса вдоль Срединного моря, и его уже видели под Мириандром и в Маллах6, где «маленький деспот» громил киликийских горцев и мирил выходцев из Аргоса». А ведь еще вчера Македонца считали бегущим на север к Киликийским воротам7.

Под впечатлением от таких противоречивых сообщений участники Совета разнервничались и теперь орали все одновременно.

– По дурацкому плану Мемнона мы и так сожгли половину Малой Азии. Кому стало хуже? Эллины спорят о «правильном питании». Они стали разборчивы в еде. А мои люди недоедают не потому, что правильно питаются, а потому, что им нечего есть.

– Почему? Почему Фарнабаз оставил Эллинское море8? Сколько ему заплатили?

– Где обещанные восстания против «зарвавшегося сумасброда»?

– Были, были желающие – даже очень много! Но он сначала убивает всех подряд, а потом начинает разбираться, кто его враг!

– Хватит платить за ошибки тысячами жизней! Десятками тысяч! Это жизни наших сыновей!

– Сколько раз он будет умирать?! Он просто дурачит всех этими слухами о смерти! Притворяется больным, потому что боится нас!

– Надо разделить силы, нельзя, чтобы вся армия зависела от одного удара судьбы.

– Затоптать, затоптать конями!!!

– Только не лезть в ближний бой! Окружить и засыпать стрелами.

– Биться на суше и отдать Срединное море Македонцу?! Никогда!!!

– Довольно распрей! Нам пора сплотиться! Иначе будет поздно!

– Кто отступает, тот – трус!

– Почему мы теряем острова и проливы, если наш флот такой большой, как нам говорят?

– Идиоты! – вспылил Харидем, терпение которого окончательно лопнуло. – Какие же вы идиоты! Я просил дать мне флот. Отказали – и теперь у вас нет флота! Предлагаю поручить войну профессионалам. Вы не слушаете, зато удивляетесь победам неопытных македонских мальчишек. Вы же умеете только пить, есть и трахаться!

– Да ты сам такой! Ты бы превратил этот флот и эту армию в пиратскую шайку.

– Вам-то что, сухопутным енотам?! Лишь бы эта шайка избавила вас от Александра.

– Ты умеешь только бегать от него и предавать тех, кому служишь!

– Я не трус и не предатель! Я никогда от него не бегал! Он сам выгнал меня из Афин. Сам!!! Единственного из всех афинян. Как своего злейшего врага. Потому что я и есть его злейший враг! Он боится только меня!

– И ты позволил выгнать?! Ты лжешь! Он выгнал тебя, потому что ты лживый мерзавец! – неслось со всех сторон.

– Дарий, уйми хоть ты этих злобных, невежественных людей. Как они могут сомневаться во мне! – взвыл Харидем, обращаясь к тому, чье молчание давало надежду на беспристрастность.

– Я сам в тебе сомневаюсь! Они защищают свою страну, а ты что защищаешь?! – неожиданно окрысился Дарий.

В ответ полыхнула грязная пиратская брань. Малопонятные ругательства обидели Дария больше понятных. Он вскочил и схватил Харидема за пояс.

Одного указующего жеста хватило бы, чтоб стража задушила указанного злоумышленника его собственным кушаком. А тут такое! Горячность царя помножилась на озлобленность царских телохранителей. Харидема стали душить, даже не выводя из тронного зала.

– Ты пожалеешь! – вопил вырывающийся Харидем.

– Ты потеряешь все! Все… – сипел он, на последнем издыхании.

– Уберите, уберите его! – визжал Дарий.

…

Нелепая и пугающая сцена казни утихомирила собравшихся и превратила отчаянных спорщиков в льстивых придворных, бросившихся наперегонки уговаривать Дария лично возглавить освободительный поход. Внушительные богатства Харидема переходили в собственность «Великого царя». Но все это не радовало Дария, уже сожалевшего о потере знаменитого «морского дьявола».

Чтоб успокоить собственную совесть «царь царей» приказал похоронить казненного с почестями, по традиции полагавшимися только членам царской семьи. И только потом прозвучала речь по итогам Большого Совета:

– С приближением нашего непобедимого и неисчислимого войска Македонец юлит и прячется, подобно мелкой козявке, заслышавшей твердую поступь богатыря.

Но никому не избежать справедливого возмездия за совершенные злодеяния: ни сквернослову Харидему, ни воришке Александру! Настало время отмщения. И поскольку многим из вас не хватает усердия и всем – удачи, я лично поведу вас к победе!

* * *

Выйдя к предгорьям у города Сохи9, Дарий постоял несколько дней, любуясь своим необозримым лагерем, и решил: ждать Александра на равнине бесполезно – только безумец, имея тридцать-сорок тысяч солдат10, может стремиться в бой с такою огромной армией.

– Придется выкуривать или выманивать наглого горного козлика! – пошутил Великий царь с видом тонкого знатока звериных повадок и иноземной геральдики.

Посмеявшись над царским сравнением, все поддержали «Могущественного вседержителя счастья», кроме македонского перебежчика Аминты. Тот горячился и клялся, что Александр, хоть и ходит под македонскими знаменами с изображением горного козла, предусмотрительной осторожностью этих мудрых животных никогда не отличался.

– Он прибежит сам! Никогда не упустит такого повода подраться! – повторял беглый македонец. – А для нас самое выгодное – биться на равнине. Здесь можно задействовать все наши силы! В горах мы утратим преимущества численного превосходства!

Но над малодушной предусмотрительностью «изменника» только посмеялись.

– Мы ждали твоего козла-знаменосца все лето у Вавилона, но он не явился. Да и кто, кроме Неба, способен на нас покуситься! При нашем-то превосходстве! Если ждать еще – он продолжит разбойничать на побережье и на равнину не выйдет, – снизошел до объяснений Дарий, и это было последнее слово.

…

Перед тем, как шагнуть в горы, персидский царь решил уточнить, сколько же у него солдат. Если бы можно было поверить сатрапам – получилось бы более двух миллионов. Но наместникам Дарий не верил и придумал пересчитать. Только как?! Еще в бытность простым посыльным при дворе Артаксеркса Третьего Кодоман пробовал сосчитать до тысячи и не вынес этого нудного занятия. Тут придворные и вспомнили метод Ксеркса.

Десятитысячный отряд бессмертных построился посреди равнины, и по периметру соорудили ограду из камней и кольев. В образовавшийся загон отряд за отрядом погнали всю персидскую армию. Каждый заход – плюс десять тысяч. Командиры очень боялись разоблачений их хвастовства, поэтому снижали плотность построения, подсовывали одних и тех же воинов по несколько раз, направляли в загон сопровождающих армию маркитантов, женщин и животных. Дарий вначале боролся с подобным мошенничеством, но быстро устал и махнул рукой.

Подсчет длился день, ночь и еще день. Результат – чуть больше миллиона. Но вельможи принялись уверять, будто бы подсчитали не всех, и потребовали повторения. Повторяться царю не хотелось. Зато напоследок пообещал сурово наказать всякого, кто осмелился надувать «хоть раз, хоть одним солдатиком».

«В конце концов, они почувствовали мою строгость и убедились лично: нас гораздо больше, чем македонцев», – оценил совершенное Дарий.

Полоумный македонский мальчик считаться серьезным поводом для беспокойства не мог. Но Владыку Великого царства что-то подспудно тревожило, какие-то смутные сны и предчувствия. Был сон про пылающий македонский лагерь, был – про Александра в одеянии персидского слуги, исчезающего вместе с конем посреди Вавилона. Халдеи и волхвы толковали сны по-разному. Некоторые полагали, случится противоположное приснившемуся. Мол, после таких видений македонский лагерь может и не сгореть, а Македонец – не стать слугой и не исчезнуть. Один предсказатель вообще пристал к царю царей с дурацким советом избавиться от любимых кинжальных ножен, привезенных из Эллады, – иначе, мол, угрожает гибель от оружия эллинов. Подобная сумятица накануне вступления в мрачные ущелья Киликийских гор подрывала душевное равновесие. Очень некстати…

* * *

«Исс – Фермопилы Востока», – повторяли вокруг и уговаривали Александра подкараулить персидского Великана в этом городе, затаившемся среди горных теснин.

Были и другие советы: уклоняться от боя, пока Дарий не истощит свой провиант и не растеряет в горах большую часть армии; а потом, когда персидское воинство растянется и разбредется, бить его по частям.

Опытный Парменион дольше и настойчивее других высказывался в пользу Исса. Но с тем же успехом он мог уговаривать льва, учуявшего добычу. Александр рвался на равнины Ассирии. Он в отличие от Дария знал подлинную численность персидской армии и утверждал, что «это плохо обученное и бездарно организованное ополчение» можно истребить одним ударом.

Когда Дарий застрял вблизи Ассирийских ворот 11, гоняя солдат по кругу у нелепейшего загона, – Александр решил: македонцев ждут. И тут же под ливнем и шквальным ветром устремился на юг, чтоб принять бой за Ассирийскими воротами. Но противника там уже не было. Пока Македонец летел, не оглядываясь по сторонам, персидское войско нырнуло в горы, обошло его стороной и вышло к Иссу сквозь Аманикские ворота12 в тылу Александровой армии.

* * *

Александр:

«Глупость – примитивна и потому легко побеждаема, если, разумеется, внимательно следить за поступками дурака. Вариантов не так уж много, все одинаково простые, однако сделанный выбор все-таки следует видеть. Предсказывать его с помощью логики невозможно – ею глупцы не пользуются. Но что может быть скучнее и противнее наблюдения за идиотами?! Отвращение меня и подводит… В который раз!!!

Мне и самому сейчас непонятно, почему я уверовал, что, имея шестикратное превосходство в численности, «Великий царь царей» выберет «единственно лучший» вариант и подождет на равнине. Вместо организации качественной разведки стал рассуждать вместо Дария и легко убедил самого себя, что соваться в горы – глупость, невозможная даже для Перса, необученного ничему.

А она оказалась возможной. И теперь вся их армия, как медведь в ловчей яме: ни сбежать – ни пошевелиться. Но что толку?! У нас «слишком умный» Стратег-автократор, подставивший спину своей усталой армии реальному врагу в погоне за умозрительным.

В довершение собственного позора отказывался верить тому, что Дарий уже в Иссе. Дважды посылал разведчиков… А персы тем временем близились. Какой убедительный пример для философов, твердящих: «нет ничего достоверней самообмана!»13

Пока дергались – проверяли, Дарий прислал свой устрашающий «подарок» - македонцев, изуродованных пытками и шокированных масштабами персидского превосходства14.

– Ну, раз он открыл нам дорогу в Ассирию – пойдем и разорим Дамаск в отместку за Исс, – предложил Пердикка, но эти слова звучали, как угроза палачам из уст повешенного.

«Царь царей» добился своего: страх и уныние настигли нас в сыром ущелье после изнурительного марша. У меня никогда не было дезертиров – и вот больше сотни. Позорище: первым слинял мой друг — казначей Гарпал, прихвативший в попутчики «летописца побед» Каллисфена».

* * *

Раздраженным ропотом и обиженными глазами встречала македонская армия своего «Автократора», загнавшего ее в эту мрачную и безвыходную ловушку.

– Ну, вот и все! – сказал Александр. – Теперь пора отдохнуть. Нам больше не нужно лазить по горам, выискивая Дария. Он внизу, и сам ищет встречи с нами. Нам сказочно повезло: персы забрели в горы, как стадо баранов в тесный загон бойни.

Там внизу очень много диких, необученных солдат и командиров, погрязших в роскоши и безделье. Они думали испугать нас своей численностью, вооружив рабов обожженными палками и прихватив с собой расфуфыренных родичей. Они все никак не поймут, что одинокая мысль сильнее несметных полчищ. Они ухитрились забыть, как десять тысяч эллинских наемников прошли насквозь всю Персию15.

Семьдесят лет прошло. Именно столько их армия деградировала и мельчала. А нас не десять тысяч, и мы не наемники! Поэтому у персов нет ни единого шанса на спасение!

Завтра почистим мир от азиатского непотребства! Набирайтесь побольше сил – отдыхайте всю ночь, как следует!

Речь понравилась солдатам – будущее стало простым и понятным: длительный привал, а потом долгожданная решающая битва. Пустые страхи рассеялись в свете костров, испарились вместе с влагой из одежды, исчезли с наступлением сытости и тепла.

* * *

Александр:

«Снова полдень16, снова река, снова азиаты на противоположном крутом берегу. Очень похоже на Граник – судя по всему, персы так и решили. Поэтому демонстрируют «искусство правильных выводов из понесенных поражений».

Во-первых, укрепили свой берег песчаным валом и частоколом.

Во-вторых, сделали вид, будто их конница топчется у берега и готова опять бежать. Однако под прикрытием конного сброда, за валом и частоколом выстроились плотные шеренги лучников и метательные машины. Изрешетят всех, кто полезет в реку в погоню за мнимо бегущими!

В-третьих, позади лучников непроходимый лес из копий «бессмертных», наемников и прочей хорошо вооруженной пехоты, готовой столкнуть в реку любую «атаку через Граник» и прокатиться следом железными жерновами.

В-четвертых, вся настоящая кавалерия слева от нас, у побережья Исского залива. Задача этого стотысячного табуна очевидна – навалиться со стороны моря, отрезать нас от дороги и спихнуть в ближайшую горную котловину. Чтобы потом с помощью подоспевшей пехоты и стрелков добить, как мы наемников Мемнона, прижатых к холмам у Граника.

В-пятых, справа от нас гора, но еще правее ущелье, очень удобное для выхода в наши тылы. И разведка докладывает: персы готовы к этому.

А позади всех войск, на возвышенности с удобным обзором – цветастая колесница Дария. Великий царь в окружении придворных и телохранителей готовится насладиться осуществлением собственных замыслов.

Какого примитивного мальчишку они здесь ждут, если уверены в повторении Граника?! Я бы не стал повторяться даже во имя победы. Не интересно! Тут вам не Граник – Пинар. Встречают горячего кавалериста – получат хитрого стратега.

На этот раз своими расчетами утомил даже Пармениона. Старик не выдержал — прошептал Филоте так, чтоб услышал и я:

– Это не юный сын Филиппа, это замшелый софист Аристотеля!

– Очень удачное и стратегически верное замечание, Парменион: благодаря отцу – я живу, благодаря Учителю – достойно.

Впрочем, Пармениону просто не нравятся дерзость и скорость задуманного. Потому и назвал мой план – «философскими измышленьями», нисколечко не скрывая сильнейшего раздражения:

– Логические игры и подсчет количества камней на «квадратный локоть»17 хороши на восковых дощечках. И только! Накопленный опыт веков выдумкой не заменишь: при таком соотношении численности мы обязаны защищаться, подобно спартанцам Леонида Великого.

– Тогда и результат будет тот же – много мужества и никакой победы! Такова твоя логика, и она на руку персам.

– Но дробление сил и атака погубят нас еще быстрее. Глупо подыхать во имя надуманных новшеств! Не может воробей заклевать крокодила, даже если это очень умный воробей, заучивший наизусть геометрию Пифагора с аналитикой Аристотеля. Философия – это одно, а реальная война – совсем другое!

…Только мне мой план все равно нравится – изъянов не обнаружено. Ключевой момент – путь в персидский тыл, невидимый им, привыкшим к хорошим дорогам и опьяненным неуязвимостью численного превосходства. Это гора справа от нас. Персы обступили ее с двух сторон (у реки и в ущелье), но их нет за горой. Видимо, наше появление там кажется им такой же безумной фантазией, как и Пармениону. А мы через такие горы проходили много раз. Сам пойду вместе со всей македонской конницей, щитоносцами, «скороходами» и лучшими бегунами из других подразделений.

Дарий собирается расплющить нас на этом берегу – воткнем здесь шесть фаланг и прикроем их сверху метательными машинами. Трудно давить бабушкиного ежика конской задницей, даже такой массивной, как у персов. Особенно, если это не какой-то лесной зверек, а пехота Кратера, оснащенная по физике Аристотеля.

Слева для привлечения горячих персидских наездников поставим кавалерию фессалийцев и прочих союзников. Им можно ничего не объяснять – под таким давлением сами попятятся.

Парменион, зацикленный на Фермопилах, вместе с сынком Филотой пусть исправляет историю тактики, защищая ущелье справа. Справится – не обойдут, как обошли Леонида.

…

Нарочито замедленное начало. Плетемся разрозненным скопом, как зрители со стадиона. Отряды персидской конницы отходят за реку, будто бы и не ждали.

Конкурс притворщиков: мы пародируем атаку с ходу, они – отступление и испуг.

…

Подошли к персидским позициям на расстояние выстрела из катапульты и заорали во все горло, как бы перед атакой. Этот рев, усиленный эхом, заметался с берега на берег, выстуживая нутро раскатистыми волнами. Казалось, Горы и Небеса прислали могучих воинов избавиться от людишек, потревоживших их покой.

Всадники-добровольцы, наряженные «царем Александром с гетайрами», понеслись к реке, временно похожей на Граник. И когда на противоположном берегу зашевелилась мощь персидской механики, я со своим отрядом, кинулся направо, укрываясь за поднятыми копьями выравнивавшихся фаланг.

…

Прорываясь по лесистым склонам, нельзя было видеть, как «дрогнули» наши, как громоздкая конница Дария втискивалась на наш берег, тесня фессалийцев, как наемники повели всю персидскую пехоту в погоню за «струсившими» фалангами.

Когда же мы развернулись для атаки и увидели длинную спину Дария под красивым персидским орлом18, его войска уже прессовали Кратера по всему фронту. На персидском берегу кроме «царя царей» и его личной гвардии остались только лучники и метатели, исчерпавшие лимит дальности. Итак, персы сделали все, предусмотренное моим планом, и теперь наставал наш черед.

…

Персидскую гвардию, пытавшуюся перестроиться для защиты царя, посшибали пиками. К сожалению, Дарий, опомнившись, увернулся – выскользнул из образовавшейся сутолоки и погнал лошадей в сторону моря. Ладно — не до него!

Рассыпавшись вдоль берега, порубили стрелков и запустили персидские метательные машины по тылам их хозяев. Обстрел с двух сторон накрыл вражескую пехоту. И пока она судорожно металась между щитоносцами на северном и фалангами на южном берегу, моя кавалерия пнула под зад персидскую, загоняя под стрелы и камни.

Только бы тонкое кольцо окружения не порвалось раньше времени, необходимого машинам для полного истребления!

…

Кратер сомкнул фаланги, готовясь к последней атаке, но не спешил туда, где гигантский рой свинцовых и каменных «мух» разъяренно жужжал над издыхающей конницей Азии. Мы тоже сдерживали лошадей, выстроившись нога к ноге перед стеной убийственного дождя.

Паника опасна не только для паникующих. Этот момент я мог и должен был просчитать, но, как всегда, прекратил расчеты раньше итоговых действий, казавшихся очевидными. А теперь было поздно что-то менять. Спасая жизнь, всадники с безумными глазами скакали напролом, совершенно не отличая эллинов и товарищей. Если бы Клит не нанизал парочку на свою пику, они бы прошлись по мне, вскочив Буцефалу на спину.

Мой нагрудник точно колода для рубки дров, грудь кровоточит во многих местах, пробитое чем-то бедро вздулось коровьим выменем. Это и называется «просчитано не до конца».

…

Когда натиск добиваемых иссяк, я, прихватив подвернувшихся гетайров, пытался догнать Дария. Но нашли только брошенную колесницу с царскими регалиями. Видимо, сам «Великий царь» ускакал верхом по какой-то из многих троп. Низкое осеннее солнце уже пряталось за кромку гор и делало дальнейшую погоню бессмысленной…

…

К нашему возвращению все закончилось – лекари и похоронные команды уже ковырялись в многослойном крошеве изуродованной плоти, укрывшем реку Пинар и все окрестности.

В лагере узнал, Парменион тоже поучаствовал в победе «логики» над «многолетней практикой». Он громогласно расхваливал мою предусмотрительность, а еще вспоминал лица персов, когда они, галдя и хохоча, ехали ущельем и вдруг у себя под носом обнаружили кавалерию Филоты и союзную пехоту, летящую с горных склонов «на голову нерасчетливым».

– Они успели только разинуть рты. Последний раз в жизни! Мы грянули, как возмездие, – внушал старик. – Наш царь отомстил им за подлый обходной маневр под Фермопилами.

Полководец искрился энергией – пришлось найти ей достойное применение. Дал фессалийцев и послал разыскивать обоз Дария.

После восторженного Пармениона особенно горькими показались женские рыданья в одном из шатров. Явно оплакивали горячо любимого родственника. Оказалось, это мать, жена и дочери Дария… Какой-то гаремный евнух видел колесницу, лук и щит «Великого царя», подобранные нами во время неудачной погони, – сообщил царской семье. Женщины решили: все это снято с мертвого. Таким вот стойким героем считали они своего сына, отца и мужа…

Мама часто повторяла: «Мужчины даже о самых любимых женщинах думают хуже, чем они есть, а женщины наоборот». Обязательно напишу – пусть порадуется столь явному подтверждению собственных слов. «Держащий добрую мысль»19 притащил старую мать, беременную жену и маленьких детей на поле боя, а потом, спасая собственную жизнь, бросил их на произвол судьбы. И все они плачут – не о себе – о нем, любимом.

Послал Леонната успокоить персиянок: мол, Дарий ваш жив, с женщинами мы не воюем – сбережем, как родных. Но те вообразили, будто пришли убивать и заголосили пуще прежнего, умоляя об одном: «Позвольте перед смертью похоронить нашего Господина!»

Приходится самому».

* * *

– Прекратите реветь! Встречайте Гегемона эллинов, столь милостивого к вам! – заорал изведенный женскими рыданиями Леоннат на ломаном арамейском.

Мать Дария Сизигамбес первая догадалась, кто из вошедших македонский царь, и простерлась ниц20 перед самым рослым, кудрявым юношей в дорогих одеждах. За ней последовали жена и дочери Дария. На приличествующем удалении распластались наложницы, евнухи и служанки. Только шестилетний царевич Ох стоял и внимательно рассматривал незнакомых людей в странных одеждах, открывающих волосатые ноги и мускулистые руки.

«Кудрявый» растерялся и попятился от женщин, свалившихся под ноги. Видимо, у эллинов не приняты подобные формы глубокого уважения. Рыжий красавец-слуга, наделенный к тому же недюжинной силой, ловко подхватил массивную старуху и поставил ее на ноги.

– Этого не нужно, – сказал он на хорошем арамейском. – Ты все еще царица-мать, и обращаться с тобой будут согласно твоему положению. И вы, красавицы, вставайте – ни к чему пачкать мокрые щеки. Все ваше останется вам.

– Берите пример с этого смелого малыша, – добавил столь дерзкий в своей распорядительности придворный, подмигнув царевичу, как лучшему другу, а не сыну злейшего врага собственного Господина, стоящего за спиной.

– Но это же Александр, наш милосердный благодетель! – вырывалась упрямая старуха, предпочитая персидский, болтая ногами и вылизывая взглядом «царя-иноземца», такого же высокого и скромного, как ее старший сын, Дарий.

Слуга понимал по-персидски и так же заговорил:

– Вообще-то он привык отзываться на имя «Гефестион». Но вы можете обращаться к нему «защитник людей», «Александр» по-нашему. «Милосердный», кажется, не против, хотя и плохо понимает твой персидский. Зато прекрасно владеет арамейским.

Остальные женщины уже поднимались на ноги, украдкой рассматривая загадочных эллинов, позволяющих слугам такое вольное обращение с царскими особами. Довольно курьезный случай: никем не придушенный «рыжий», нисколько не опасаясь наказания «за бесстыжесть», продолжал нахально скалить зубы, затеняя собой царя.

И когда персиянкам позволили найти и похоронить всех своих родственников, они решили вести себя сообразно чужеземным обычаям и попросили сжечь найденных членов семьи наравне с павшими эллинами 21.

…

– Ну что, Милосердный, – спросил Александр у Гефестиона, покидая утихомиренных персиянок, – позволишь ли недостойному освежиться по-царски в купальне Дария? Все наши уже там.

– Ошибаешься, наивный юноша, это теперь купальня Александра Македонского.

– А ее что – тоже переименовали, как и тебя?

– Привыкал бы шутить по-царски! «Быть монархом – играть монарха, исключая иные роли!» А то следующий раз эта карга укусит тебя за оскорбление моего царского величества.

– А я Аде пожалуюсь – она всех вас съест. Причем медленно и строго по диете.

* * *

«Каллисфен – дяде своему Аристотелю. Это была битва двух враждебных армий, двух непримиримых народов, двух антагонистических мировоззрений. Но, прежде всего, это было отчаянное единоборство – смертельный поединок двух Великих царей, двух возвышенных характеров, двух богатырей, схлестнувшихся между собой. И от исхода их противостояния зависела победа.

Александр, памятуя уроки Кира Младшего, поведанные Ксенофонтом22, перед сражением провозгласил:

– Если погибну я – погибнет всего лишь один из сынов Эллады. Но у Эллады много сыновей и любой из вас заменит меня. Но если погибнет Дарий – персидская армия падет обезглавленная. Поэтому наша цель – убить Дария.

И эти слова «УБИТЬ ДАРИЯ!» звучали рефреном в каждом нашем крике, в каждом движении, во взгляде каждого из эллинских героев.

Дарий напутствовал свои войска словами:

– Бейтесь храбро, ибо с вами Ваш Великий царь царей, не проигравший ни одной битвы и победивший во всех единоборствах!

И это была сущая правда. Все варвары помнили, как бился их будущий Государь Дарий против могучего богатыря из разбойничьего племени кадусиев.

А дело было так. Двадцать лет назад или более того армия Артаксеркса Третьего встретила на поле боя многочисленную дикую орду кадусиев. Дабы избежать неисчислимых человеческих жертв венценосные полководцы предпочли вручить судьбу сражения своим лучшим воинам.

Но когда вперед выступил сильнейший из кадусиев, все персы убоялись его, затаили дыхание и страшились пошевелиться, будто вросли в землю. Только безвестный в ту пору потомок Кира Великого – юный великан и красавец Кодоман (будущий Дарий Третий) усмехнулся и сказал:

– Я могу победить его!

Три дня и три ночи длился поединок. Многими ранами покрыли друг друга бойцы. Но первым все-таки обессилил свирепый кадусий. Низверг его Дарий, принудил грызть землю и поразил своим острым кинжалом, выхваченным из ножен, изготовленных лучшими мастерами Эллады. Так обрел славу Кодоман и превратился из простого царского курьера в знатного сатрапа одной из лучших провинций – горной Армении.

И теперь приносящий счастье кинжал сверкал у Дария на бедре. Да и сам персидский царь был крепок духом и силен телом, как в дни молодости своей. И клялся отрезать буйную голову противника своим победоносным кинжалом.

И все вокруг понимали, судьба войны снова решится в единоборстве богатырей, каждый из которых равно покрыл себя славою и величием. Что победит: азартная сила молодости или расчетливая, зрелая сила? – Этим вопросом терзался каждый из нас.

Сквозь все перипетии боя Дарий стремился к Александру, Александр рвался к Дарию. И встретились они и бились на равных. Дарий изувечил мечом нагрудную броню Александра, Александр рассек тиару Дария. Сломались копья, притупились мечи, обратившись в ненужные куски зазубренного металла. И тогда схватились цари врукопашную.

Все видели это и неотрывно следили за поединком. Даже Боги на Олимпе так увлеклись, что забыли определить с помощью жребия, кому достанется победа. Но когда Дарий пронзил своим кинжалом бедро Александра, небесный отец нашего Гегемона — Зевс заметил смертельную опасность, угрожающую его сыну, и тотчас помутил рассудок Дария. Перс сконфузился, вырвался из борцовского захвата Эллина и бежал, как Гектор, которому Боги внушили страх перед Ахиллесом.

Увидев бегущего царя, бросилась наутек и многомиллионная персидская армия, оставляя после себя только ужасный саван из окровавленных тел. А вдохновленные своим полководцем сыны Эллады преследовали врагов. И если бы не опасная рана, нанесенная кинжалом Дария, Александр смог бы настичь своего врага и положить конец их Великому историческому противостоянию. Но, увы, персидские боги на этот раз скрыли среди горных ущелий и сумели спасти своего сына. Хотя и не решились противостоять Зевсу, лишив Панэллинского Стратега-автократора и его сподвижников этой славной победы!

Помимо прочих трофеев нашему Гегемону досталась семья Дария, в том числе прекраснейшая из смертных, любимая жена Великого царя царей – персиянка Статира. Проведав о том, как нежно заботится Александр о его семье, Персидский Владыка молвил придворным: «Ему мало победить меня в битве, ему нужно еще и превзойти меня в благородстве».

…

«Аристотель – Каллисфену. Очень прошу тебя: пиши мне о том, что видел лично ты. Если ничего не видел, а прятался вместе с царским казначеем Гарпалом – не пиши ничего».

* * *

Подсчет убитых ошеломил даже тех, кто видел кровавые горы и багровые ручьи на месте зеленых холмов и прозрачных вод Пинара: сто двадцать тысяч азиатов и лишь сто восемьдесят два эллина. Сначала в эти числа не верил никто, но других сведений все равно не было. Дарий лишился всей армии и должен был сознаваться в миллионных потерях.

Коринфский Синедрион уже составлял поздравительное послание своему Стратегу-автократору, а Демосфен все еще размахивал какими-то письмами о том, что армия Александра растоптана персидской конницей.

– Только беспросветные олухи и македонские прихвостни могут верить, будто столь мизерный отряд за полдня уничтожил многомиллионное войско! – кричал он.

И все рассудительные афиняне соглашались: здравый смысл на стороне Демосфена, а вести о победе эллинов – вздорная выдумка македонских пьяниц.

Но прошло еще несколько дней, и полный разгром персидской армии стал свершимся фактом. Мир вздрогнул, как жертвенный бык перед окровавленным алтарем. Набожные эллины потянулись в Пеллу припасть к ногам Матери, подарившей миру это небывалое чудо по имени «Александр».

Антипатр решил воспользоваться занятостью Олимпиады и двинул свободные войска в Пелопоннес, намереваясь следующим летом повоевать со спартанцами в собственном стиле, в свое удовольствие. Претензии лакедемонян на независимость регент рассматривал как грубое нарушение порядка, установившегося во вверенной ему Элладе после битвы на Пинаре.

* * *

Парменион настиг персидский обоз и пригнал его в Исс, там же собралась вся македонская армия. Старому полководцу было чем похвастаться. Кроме трех тысяч талантов в золотых монетах и серебряных слитках23, он доставил шесть тысяч мулов и верблюдов, множество дорогой посуды, одежды, тканей, украшений…

Нашелся подарок и для Александра – шкатулка из подкрашенной в розовый цвет слоновой кости, инкрустированная оранжевыми «карфагенскими камнями», – в масть коже и кудрям одаренного. Гегемон, счастливый, точно малыш с долгожданной игрушкой, промычал: «Давно искал такую оправу для одного шедевра!» – и тут же ушел прятать «Илиаду», подаренную Аристотелем после смерти Гермия.

Впрочем, не сокровища и подарки произвели самое сильное впечатление. Весь лагерь хохотал над рассказами о трехстах шести поварах, тринадцати кондитерах, семнадцати виноделах, семидесяти виночерпиях, сорока шести ювелирах и сорока парфюмерах, сопровождавших Дария на войну.

Кроме прислуги Парменион пленил и доставил множество вельмож, следовавших за персидским обозом. Некоторых по прибытию в Исс признали неисправимыми мерзавцами и казнили. Двух фиванцев Александр освободил: Фессалиска из уважения к его добропорядочному отцу Исмению, Дионисодора за победу на Олимпийских играх. Афинскому эрудиту — Ификрату македонский царь вообще предложил свою дружбу и интересную работу в штабе24. Тот радостно согласился. Остальных оставили в неведении по поводу их дальнейшей судьбы, хотя и предоставили свободу передвижения в пределах Исской долины.

В честь возвращения с победой прошлись по Иссу парадным маршем, воздвигли алтари Богам Эллады и устроили «Пир победителей».

* * *

Александр

: «Головная боль растекалась тошнотворным бессилием. Я сбежал от пирующих к свежему морскому ветру. Прижавшись лбом к прохладному камню, пытался найти положение, дающее максимальное облегчение.

– Вот, возьми, – мокрая ткань легла на мой затылок.

Вздрогнул от неожиданности и повернулся на голос. Передо мной стояла невысокая женщина25: утонченные черты аттического интеллекта причудливо смешивались с добротной азиатской округлостью. Судя по одежде – знатная персиянка, но говорит, как коренная македонка. Неожиданно вспомнилось, это та самая Барсин, глаза которой сияли среди тусклого любопытства пленных вельмож из персидского обоза. «Вдова Мемнона», «очень дальняя родственница персидских царей, да и то по женской линии». Так, по крайней мере, сказал Парменион, когда я спросил про эти глаза. Как бы предостерег…

– Благодарю Вас, благородная госпожа. Это огромная честь для простого солдата… Или Вы опекаете всех несчастных на этом побережье, пока другие аристократы веселятся на царском пиру?!

– Не всех, Александр, только царей. На всех меня не хватит.… А тут сам Великий победитель. Можно ли упустить подобный шанс?!

– Странно. Обычно, когда я снимаю доспехи, меня перестают узнавать.

– Дело не в доспехах, а в твоей странной манере прикидываться дурачком и оборванцем…

– А я и не прикидываюсь. Я и на самом деле… Ладно, как ты узнала? Не могла же ты разглядеть меня во время парада среди металла и перьев.

– Мы встречались раньше. В Пелле, когда мой отец и Мемнон были заложниками у твоего отца. А еще в Мьезе – куда я приезжала, чтоб передать Аристотелю книги…

– А, это была ты. Такая серьезная и ответственная. Взрослая! Что-то втолковывала Учителю.

– Видишь, ты тоже кое-что помнишь, хотя и фыркал в мою сторону больше Стагирита.

– Видимо, из-за свитков. Ты привезла дурацкие…

– «Потому что без возвышенной цели никакое поведение не может считаться нравственным» – правильно я запомнила твои слова? И еще, «только жалкие ничтожества стараются ни в чем не замараться».

– Мне было семнадцать…

– Ну, конечно, прошло шесть лет, и ты теперь не бывший, опальный регент, а могущественнейший из царей. Только мне показалось: здесь только что стоял тот же самый мальчишка с той же наивной мечтой о лучшем мире. Вот только замученный этой бестией до полного изнеможения.

– Это голова… Она иногда болит. К тому ж застудился в Тарсе. Однако все прошло! Первый раз вижу такое быстрое и бескорыстное лечение!

– Почему же бескорыстное?

– Тогда что ты хочешь?

– Потом скажу.

– А все же?!

– Может быть, ты мне нравишься.

– Я?! Не может быть… Хотя ты мне тоже… Очень…

– А говорят, ты женоненавистник…

– Женщина — мужчина, какая разница, кого ненавидеть?! Просто, толковые мужчины мне попадались чаще. Вот твой покойный муж – к примеру. Если бы не эта несуразная смерть, мог быть и в вашем плену.

– Врешь или сочиняешь?!

– Да, так… Темой увлекся.

– Получилось не очень. Как будто хотел мне польстить. Я его не выбирала. Политика – мужская забава.

– Извини! Но в любом случае без Мемнона война стала какой-то пресной.

– Какие у тебя чудовищные вкусы!

– Зато какие высоконравственные и миролюбивые красавицы бродят вокруг Исса.

– И это говорит человек, «захапавший и запахавший любимую жену и весь гарем императора»! Жалкой уродке после жемчужин Востока!

– Предлагаешь любоваться бессмысленным блеском? Их прелести — постыдное мучение, пока жемчужины молчат. А потом даже похоть прячет глаза, удрученная услышанным… Они ведь и тебе не могут нравиться.

– Я женщина. У меня другие вкусы. Красивые мужчины мне нравятся.

– А я тоже?

– Я же сказала, что да. Хотя тебе и следовало бы позаботиться о своем внешнем виде.

– Ну, все, разоденусь павлином. Стану солидным и напыщенным, как подобает настоящему царю. Поможешь с Гефестионом?!

– А ты серьезно?

– Нет.

– Жаль. Я уже подумала, у бедной вдовы появился прилежный воспитанник, а заодно и шанс на счастливую старость.

Помолчали…

– Ну, что — конец приятной беседе? – спросила она с недопрятанным разочарованием в голосе.

– Я думаю, только начало… Например, очень интересно узнать, почему Мемнон так упорно избегал меня.

– Ты развеял его мечты – подобное не прощают. К тому же он был очень честолюбив и дулся на всякого, обласканного славой.

Снова замолчали и, не сговариваясь, пошли вдоль побережья.

– Ты знаешь, – решился я, – в Азии мне постоянно везет. И теперь посчастливилось встретить тебя…

– Я для тебя слишком старая! Пять лет это слишком…

– Ах, вот она какая прекрасная старость! Трудно удержаться, чтобы не прикоснуться… губами…

…Лимит дерзости был исчерпан, следовало оторваться. Но никто этого не сделал…»

…

Барсин:

«Какое беспросветное одиночество! Конечно, я и раньше представляла его глубоко несчастным наедине с мучительными грезами. Но увиденное было намного жальче.

Пронзительный порыв сочувствия бросил меня к нему, как будто это был мой мальчик, как будто нас связывали какие-то давние чувства, будто, кроме меня, никто не спасет этого человека, несчастного, как бездомный щенок. Всем нужен царь, могучий и бодрый. Этот измученный ребенок не нужен никому, поэтому ищет спасения среди безлюдных сумерек побережья. Острое желание обогреть, приласкать, утешить…

Но мою заботу он не принял – распаясничался. И только глаза продолжали зиять бездонными колодцами одиночества. «Надо же с этим бороться!» – взывала я, удивляясь собственному желанию спасать того, кто был смертельным кошмаром для целого мира. «Мне ничего не нужно! – отбивался он. – Я и так бодр, весел и очень занят самыми достойными делами». Такой бессмысленный разговор получался бы, если б мы просто разговаривали. А вышло другое – несравненно лучше самой сердечной беседы… Единство — пьянящее, радостное.

Я превратилась в девчонку, юную, мечтательную, беззаботную. Он тянулся ко мне и предлагал себя без затей и претензий. Привольно и так уютно!»

…

На следующий день Барсин от встречных узнала: в знак уважения к «славному и мужественному эллину Мемнону», Гегемон эллинов объявил ее своей приемной женой. Эта выходка ошарашила и без того смущенную вдову:

– Ты тоже не собираешь считаться с мнением женщины?

– Наоборот, очень хочу спросить.

– О чем?

– Ты будешь женой царя?

– Какого еще царя?!

– Моей женой.

– Я подумаю.

– Думай скорей. А-то брачное ложе зовет.

– А Богоподобные так похотливы?

– Спасибо, что напомнила. Не похотливы, но очень настойчивы.

– Мог бы поговорить прежде, чем подписывать идиотские указы!

– Так мы же поговорили вчера вечером и ночью… Для меня все ясно. Для тебя, надеюсь, тоже.

…

Многозначительный Парменион всюду похвалялся тем, как он привез Барсин в Исс и сколь тактично посоветовал Александру взять эту «разумную женщину» себе.

* * *

До самого Вавилона Дарию чудились кровожадные преследователи. «Великий царь» пугал слуг истериками о последних днях Персии и собственной неминуемой гибели.

Потом горемыку утешили. Мол, Александр женился и гоняется только за любовными удовольствиями. По крайней мере, идти на восток не собирается. На радостях показалось: брачный союз с персидской полукровкой, вдовой бывшего противника и правнучкой Дария Второго – намек на братский союз с Персидским Царством. Поэтому Третий из Дариев поспешил отправить письмо со своими предложениями.

«Великий царь царей Дарий – царю Александру. Я и все мои подданные восприняли как добрый знак твою заботу о наших семьях, особенно радует судьба славной и родовитой персиянки, ставшей тебе женой. И теперь все наши упования только о мире и счастье, семейном благополучии и родственном взаимопонимании.

Ни один благоразумный хозяин не станет поджигать собственный дом. Так и я не желал этих ужасных бедствий для народов, вверенных мне Богами. Да и не виновен я в этой войне.

Неисповедима воля Вседержителей Небесных, и неведомо мне, почему они отвернулись от меня в тот самый момент, когда я больше всего желал прекращения бессмысленной бойни. Возможно, Ахурамазда посчитал меня недостойным управлять столь обширным царством и отдал часть моих владений тебе. Действительно, нельзя давать слишком много одному человеку, иначе он возомнит себя равным Богам.

Но вера моя по-прежнему крепка, а воля моя непреклонна: и хочу я одного – положить конец междоусобному братоубийству и вернуть нашу жизнь в нежное лоно домашнего очага. Убежден, таковы и твои желания. И ничто не помешает нам договориться, как братьям и союзникам, чтобы спасти миллионы человеческих жизней.

В подтверждение искренности моих слов и в качестве гарантии своего миролюбия, признаю принадлежащими тебе все земли западнее реки Галис, а твоим героическим воинам подарю на прощание столько золота, сколько они смогут унести домой.

Весьма рассчитываю на твою ответную благожелательность. Верни мне мою любимую жену Статиру, мою престарелую мать и моих малолетних детей. Война окончена, и нет причин для взаимной вражды и недоверия. Всем пленникам и заложникам пора возвращаться домой».

…

Александр ответил длинно, заносчиво, раздраженно.

«Царь Александр – Дарию. Ты мне не друг, не союзник и даже не ровня, потому что не хочешь или не можешь стать на ту сторону, где сражаюсь я. Даже не признаешь, что спасаемое тобой Царство погрязло в чревоугодии и разврате, превратилось в неиссякающий источник всех непотребств и войн.

В твоем подданстве мучаются и вымирают лучшие, а миллионы низких тварей враждуют и дерутся между собой за жирный кусок и теплое место, приучая других делать то же самое. Не с этой ли целью твои предшественники постоянно вмешивались в дела Эллады, а ты побуждал Мемнона разрушить мою страну и поработить близких мне людей, присылал золото недругам моего отца и всем моим врагам?!

Но дело не в личных обидах – я не намерен мстить, разрушая Персию или порабощая твою семью. Месть и обида уравняли бы меня с теми, кто ставит личное превыше всего, кто во имя сиюминутных радостей готов отказаться от стремления к вечному и совершенному. Я пришел как враг эгоистического мира и буду биться до конца.

Ты говоришь о миллионах жизней, но разве мы можем подарить им бессмертие или продлить их век за пределы ничтожного срока? – Нет, каждый сгорит так скоро в жертвенном пламени времени, и вечным можно сделать только негасимый очаг человечества.

Выбор нашскуден:

Либо позволить каждому пренебрегать разумным и справедливым во имя услаждения скоротечных дней. И тогда все вокруг будут грызться между собой и погибать, как стаи хищников, неспособных к разделу добычи. А стремление к жизни благой и разумной так и останется мечтой, мучительной, напрасной и бесплодной.

Либо смириться с тем, что любая жизнь, любые миллионы жизней могут быть принесены в жертву высшей справедливости. От этого люди не станут более смертными. Зато восторжествует вечное и неизменное – истинный смысл человеческой жизни и подлинная радость для всякого человека.

Если ты понимаешь и одобряешь мой выбор – мы будем вместе, наперегонки жертвовать собой во имя разума и справедливости. Если ж ты считаешь собственную жизнь и жизнь тебе подобных – самым бесценным, то ты – враг справедливости. И я не смогу примириться с тобой, несмотря на твое нынешнее щедрое миролюбие. И тебе придется выйти и биться со мной, ибо я не пощажу тебя.

Реши сам: ты – Великий царь, ответственный за судьбы человечества, или ты – беззаконный ставленник отравленного кастрата26, существо, озабоченное собственным недолгим существованием?»