Книга «Бесконечность»
Назад | Содержание | Дальше |
Часть четвертая. ЦАРЬ ВСЕГО
Глава 30. Вниз по течению (год тридцать первый, последние десять месяцев1)
– Я отведу вас назад! – крикнул Божественный и закачался в волнах нездешней, дурманящей смеси из слез и веселого смеха.
– ОН милосерден! ОН ведет нас домой! – повторяли повсюду одну и ту же, всем известную новость.
– Как хорошо, что дал себя победить. Тебе бы пришлось нагибаться за каждым нестоящим племенем. А они б постоянно выпрыгивали, как блохи из занятых рук. Здесь нет и не будет вовек ни в чем никакого единства. И подлинной государственности. Буйное царство растений, бессмысленных, нам неподвластных, – бубнил Гефестион прямо в ухо, как сиделка над ложем больного. За это и был отослан – строить Александрию на Акесине2.
…
Надгробьем своих надежд царь воздвиг у Гифасиса двенадцать больших алтарей, посвященных Богам-Олимпийцам, – символичный предел возможностей, видимый отовсюду3. А рядом на голой скале бросил свое оружие.
* * *
Побрели прямиком к Гидаспу, чтоб там, как рассказывал царь, отчалить к Срединному морю.
Слегка беспокоили речи бывалых индийских купцов, твердивших: «За дельтою Инда не видно ни Нила, ни Африки, а только сплошной океан, от края до края Вселенной катящий громадные волны, ни капельки не похожие на те, что вблизи Эллады». Но стыдно пугаться сказок, точней — ненаучных выдумок, не достигших глубин учения обстоятельных ионийцев4, доказавших единообразие и симметричность планеты.
Обратный путь не казалась ни долгим, ни тягостным. До Никеи, построенной Кратером на месте падения Пора, шагали своей же дорогой и с трудом узнавали ее, подсохшую и нарядную при ярком сиянии солнца. Небо сочилось лазурью. Джунгли благоухали. Плоды незнакомых растений5, от которых еще недавно болел и расстраивался живот, стали любимым лакомством. Истошные вопли из зарослей уже никого не тревожили. И даже сомлевшие гадины казались простыми червями, которых достаточно вытряхнуть из палаток, горшков, одежды…
…
У погребальных костров, размытых за летние месяцы, похоронили Кена – пышно, но не торжественно.
– Как жаль! – резанул Александр. – Ему так хотелось с внуками. Но человечьи слабости…
Присутствующие почувствовали: покойному не простили сказанное у Гифасиса.
– Богохульники не заживаются! – злорадно цедил Пердикка – так, никому конкретно.
* * *
К Александру прорвался юный раджа Чандрагупта, правивший махоньким княжеством где-то вблизи Гидаспа.
– Пошли меня к Гангу вместо себя! – попросил и поспешно заверил: – Индия – дело не трудное: все ненавистны друг другу, власти презренны у подданных. Там за Гифасисом Нанд6, безродный, бездарный, беспомощный…
– Ты прав: победить их легко. Худшее после победы. Они же презрят и тебя за эти, чрезмерные доблести, – охлаждал собеседника царь, хоть и его глаза уже подхватили огонь, вспыхнувший в юных очах, черных, как звездное небо. – Нужна моя помощь? Ждешь ли решения свыше?
– Нет и нет.
– Что же пришел?
– Узнать: отдавать тебе все или подраться.
– Раз сознаешься – отдашь…
– Я бы признался и так. Прятать вражду противно. Но я бы со счастьем отдал! Служил бы тебе, что силы…
– Невечному глупо служить. Служи лишь Великим идеям!
– Дух твой надломлен и глух. Кажется, ты умираешь!… Опять одному, с нуля?!
– С тобой бы я точно воскрес… Слышал о воскресении?
– Даже о метемпсихозе7. Но это не утешительно!
– Утешься, что сможешь пройти, не сделав моих ошибок…
* * *
К концу осени флот, предназначенный для возвращенья, пополнился сотнями крупных судов, но не вмещал в себя армию, хоть строили все поголовно. Расчеты показывали, при этих же темпах строительства нужное водоизмещение появится только к дождям. Терпенье ж стремительно таяло. Потому-то царя просили: «Хоть пешком, хоть ползком – скорей бы!»
И подготовка закончилась. Часть войск во главе с Александром разместилась на кораблях. Вторая, ведомая Кратером, перебралась на северный берег. Третья, Гефестионова, сконцентрировалась на южном.
…
Погожим осенним днем реку с ее окрестностями подмял под себя поток, напористый и стремительный. Две тысячи кораблей с эскортом плотов и лодок задорно гребли на запад8. Дружно, по сорок в ряд, расчерчивая Гидасп неповторимым орнаментом, расцвечивая его цветастыми парусами.
Пыхтели гребцы. Суетились матросы. Поблескивала броня. Гремела бравурная музыка. Пели люди. Вопили животные…
Полуголые аборигены соблазнялись величием зрелища. Естественно, не понимали, к чему этот пышное празднество, однако включались охотно, бросая дома и работу. Подолгу бежали вслед, темпераментно пританцовывая, заглушая пеаны эллинов мелодичными голосами, дудками и барабанами.
Казалось, кочует курятник, пестрый, громадный, шумный.
…Местные мифы пополнились шеренгами Флота Пришествия, спешащего в ногу со звездами.
* * *
Народный союз сабарков счел надвигавшийся шум очередным нашествием диких племен и отправил к Инду шестьдесят тысяч пеших и шесть тысяч конных воинов в сопровождении полусотни слонов и полутысячи колесниц.
Сабаркам претила власть, и раджей у них сроду не было. Одноразовые начальники избирались на время войн. Причем сразу три, из числа соплеменников, неспособных на узурпацию. Вот и нынче солидная троица расфуфыренных старичков апатично покачивалась впереди разношерстного воинства.
…Вдруг! Услышали-увидали, как печатают шаг копьеносные брусья — фаланги, как горой-монолитом всплывают сотни две великанов-слонов, как грохочут ряды кавалерия, как вскипает река от взмахов многовесельных мастодонтов…
– Это, видимо, сонм Богов, – «угадал» самый мудрый.
– А с Богами никто не бьется, – подхватил самый смелый.
– И мы не безумцы, – резюмировал самый опытный.
– Уходим!!! Скорей уходим!!! – скомандовали единодушно.
Но уйти не сумели. Гефестион догнал, окружил и потребовал тут же присягу на верность царю царей. Сабарки с трудом понимали, чего домогается «сей» – «златолобый посланец Богов». Но все же разобрались и возмутились до крайности: позор, мол, богам-иноземцам не ведать элементарного: «один – это меньше, чем Тысячи. Так как же ему служить? Пусть он подчиняется Многим!»
Сабарков пришлось убеждать – слонами и катапультами… Уцелевших свезли на рынки – «постигать основания рабства».
* * *
Сумрачность Божьей задумчивости могла обернуться трагедией.
Метавшийся от философии к практической навигации киник Онесикрит «правил» на царском флагмане. И, как настоящий «мыслитель», пренебрег «небольшими деталями» – такими, как грохот рек, схлестнувшихся в узком устье.9 В результате, первые линии на полном ходу влетели в пучину водоворота. Корабли завертелись, запрыгали, кроша и пиная друг друга. Опрокинутый царский флагман первым пошел на дно. За ним – два ближайших судна.
Кто мог – выбирался вплавь.
И только потом заметили: царь никого не спас. Искали, но не нашли.
Евмен рассказал, что видел Божественного накануне – тот, мол, возился в трюме, разбирал сундуки с поэзией. Это и вызвало панику.
– Утонул!!! – заметались выкрики.
…
Однако не утонул. Хоть и выплыл не сразу – вдали от кораблекрушения.
Если б, как все полагали, кинулся сразу спасать – никто б не заметил отсутствия. Однако не побежал – грузно присел у берега и попытался вернуть мысли, пришедшие в трюме.
Лишь с наступлением тьмы медленно двинулся в лагерь. Принятый за привидение всерьез напугал постовых.
У остальных вместо радости вызвал недоумение…
…
Гадали, как ОН накажет виновников катастрофы. Когда же Пердикка спросил, как поступить с арестованными, Александр напряженно уставился, точно с крутого похмелья:
– С какими еще арестованными?!
– С Неархом, с Онесикритом, едва не убившим тебя.
После такого ответа проявил интерес к происшествию и сказал, что купанье в реке посчитал результатом задумчивости. На фоне подобной рассеянности ротозейство флотских начальников стало вполне простительным – ненаказанных отпустили.
Подобрали снующих у берега в поисках царского тела. Рассовали по кораблям спасшихся и спасенных. Утопленников погребли. И чинно поплыли дальше…
…
Зрелищное кораблекрушение весьма вдохновило художников, насоздававших картин про «бой Ахиллеса с Реками». Впрочем, Великий Воин существенно отличался от «Господа-прототипа» – абсолютным отсутствием мыслей, отвлекающих от сраженья. Пара ж нагих девиц в пене водоворота напомнила укротительниц из зоосада Сопифа.
* * *
Кашмирский сатрап Абисар не одолел болезней. Властитель Западной Индии, бывший подлиза Омфис был уличен в крамоле и беспощадно казнен.
Владенья покойных наместников царь разделил по-новому. Север достался Пору. Запад отдал Филиппу10, одному из своих друзей времен «молодежного регентства».
Подоспевший с доносами Оксиарт опротивел быстрее дочери11 и был прикреплен к Филиппу в роли простого советника. Мечтавший давно о сатрапии очень хотел возмутиться громко, считая себя униженным, но вовремя вспомнил Омфиса, «погубленного обидами».
– Радуйся обретенному, потерянное забудь! – искал утешенья в мудрости «тесть, обесчещенный зятем».
И эта умелая сдержанность вскоре себя окупила. Должность сатрапа Парапамисады, казненного «за своекорыстие», досталась «согдианскому папочке» наградой и воздаяньем.
…
Казнь Таксильца12 с Парапамисадцем и последовавший передел владений повлекли повсеместные «бунтики», прервавшие мирное плаванье.
Пока усмиряли Пенджаб, прибыли пополнения13. С ними Гарпал прислал повозки с медикаментами14 и новые латы для рекрутов15. Такие поставки свидетельствовали: не отменен ни один указ о неначатой Гангской кампании. «Намеренно – ненамеренно»? – спрашивать не рискнули. Себе объясняли: «Задумчивость».
Неотмененный указ сразу же пригодился, когда полыхнула война с маллами и оксидраками16.
Александр бросил флот на Неарха и двинулся на восток. Роптали, да только без толку: не спрашивал — не упрашивал, желающих не выискивал. А пробовавших сбежать заградительные отряды17 отлавливали и вешали у каждого перекрестка.
* * *
Александр:
«Незадолго до Гавгамел развлекалась обозная шушера игрой в «Александра и Дария». Фракиец-гигант – за меня, тщедушный сириец – за Дария. Заливисто ржали над тем, как ловят и мучают слабого.
Но я б предпочел его — несчастного замухрышку. Задумчивые глаза, исполненные решимости, толкающей за пределы. Сказал обо всем Филоте. И тот предложил пари, но так, чтоб никто не знал, кого я «избрал дублером».
Устроили «смертный бой» на первом большом привале. Филота снабжал «своего», Гефестион – азиата.
Как только бойцы сошлись, сириец убил противника, удачно шмальнув пращой. На радостях я размяк и не успел вступиться – его растерзали вмиг как «чужака» за «хитрики».
«Избранникам повторяться»…
…
– Нашел тебе Александра. Как нашему Богу хотелось: молод, из новобранцев, духом, что Чандрагупта! А в смысле «к тебе приверженности» фору дает любому!
Гефестион тоном и видом намеренно демонстрировал, «чем» вынужден заниматься в угоду моим «причудам». Но за его сарказмом таилась все та же гордость: «Смотри, ничего не выпустил, все – в самом лучшем виде!»
– Твое потакание «прихотям» достойно похвал и денег…
– А будешь их разбазаривать – сам и следи за расходами. Пусть кривозадый выкормыш18 спустит своей приблудненькой!
– Сплетни хоть прекрати…
– Сплетни тут неуместны. Точнейшая бухгалтерия!
…
Снаружи торчал солдат с искрящимися глазенками. Вытягивался струной, задирал большелобую голову, напрягал худосочную шею. Казалось, топорщил уши.
– Это и есть Александр?
– Александр беотиец, платеец, сын Леонида.
– Прекрасно, и мы сыновья… почти сыновья Леонида. Того, что «медведь из Эпира». Он нам как второй отец: и в спорте, и в ратном деле. Весьма знаменитый борец…
– Встретить Божественного кумира – бесценный подарок Богов! – отчеканил он заготовленное, никак не желая расслабиться.
Напыщенные слова, равносильные обожанью, не были подхалимажем. Он все это искренно чувствовал…
Я сразу придумал заданье, чтоб проверить его способности. Отправил с гвардейскою сотней против ближайших варваров.
– Прояви там предельную доблесть! Покажи себя Александром19: уцелей и людей сохрани.
– Повеление будет исполнено!
Пока он «шагал исполнять» под зависть невольных свидетелей, я попросил Гефестиона:
– Вернется – хочу увидеть.
И я его видел… Два безучастных охранника внесли бездыханное тело с багровым пятном у сердца… Визирь20 психанул и вышел.
Судьба не сдавала ни пяди в проигранном мной поединке».
* * *
С подачи Онесикрита, брахманы считались мирными и ко всему безразличными. Типичнейшими отшельниками, тихими, невзыскательными. А подняли Южный Пенджаб для отпора завоевателям.
Энергично снующие эллины («нос свой повсюду сующие») раздражали за Индом всякого, но больше всего мешали несуетной медитации. Именно потому «молчуны» не «подобились» киникам – из «бочек» своих повылазили, наполняя чужие души леденящим костром отмщенья. Как сосульки лились слова и разили огнями молний.
Сам брахман ничему не противился, но как раз по причине этого многие-многие тысячи обрушились на чужаков.
Александр отвечал войной до полного истребленья.
…
Наперерез войскам, охотящимся на брахманов, вышла сплоченная армия маллов и оксидраков. Сто тысяч отважных ратников с луками и дубинками пытались отвлечь врага, завлечь его в гиблые топи.
Но тот их застал врасплох, проскользнув по пустынной местности.21 Разгромил. Захватил столицу22. Спасшихся дорубал рассвирепевшей конницей23.
Однако восстание ширилось. Повстанцы повсюду множились. Опираясь на города, разбросанные по джунглям, они нападали и гибли… Гибли, но нападали.
…
На переправе у Гидраота македонцев ждала еще одна крупная армия24. Индийцы сражались отчаянно, с неистовством обреченных.
Но всадники в кованных латах под прикрытием камнеметов легко одолели реку, вспороли защитные линии, как пуховик рогатиной. Фаланги ворвались следом, лязгая точно ножницы…
Очень немногие выжили.
…
Брахманские речи о бренности толкали на новые подвиги, но, не жалея себя, индусы спасали наставников – уводили их в дальние крепости.
Однако широкие сети, по словам Александра, «рассчитанные на тончайшего демагога», ползли, просевая в прах все укрытия и селения…
…
Болтали, один городок Божественный взял в одиночку. Вышиб ворота плечом, и тысяча горожан тут же сдалась на милость. Только вот милости не было.
– Но, – продолжали рассказ, – есть и Ему не под силу! Мощная цитадель, называется Агаласса.25 Из глыб. Посреди болот. Неприступная абсолютно! Там и войска, и брахманы. А поскольку ее не взять – подвиги бесполезны.
…
Агаласса и впрямь нашлась, но казалась совсем заброшенной. Нигде никаких людей Пердиккин отряд не видел.
Но стоило подойти – вздрогнуло и взревело. Под градом камней и стрел драпали из болота.
Сбежали – и сразу тишь, зловещая, без движенья, как будто Индийский Бог сурово предупредил: «Не суйтесь в мои владенья!»
* * *
НЕИЗВЕСТНЫЙ солдат
«Ужас, сияющий мраком» - так переводится имя, полученное царем от воинов Агалассы.
…
«Наши индийские братья» единодушно советовали как-нибудь замириться с маллами и оксидраками. Даже бесстрашный Пор твердил, что они опасны; и жизнь ни во что не ставят, причем ни свою, ни чужую; действуют, как велят здешние мудрецы, влиятельные, как Боги.
А нам поскорей бы к морю26. И все, что поход продляло, будило тоску и злобу.
…
Местный дикарский нрав – ужасней дождей и мора. Налетали на нас грозой, заливали своею кровью…
И хоть их становилось все больше, наш царь уводил нас все дальше от рек, убегающих к дому. Как будто ничто не обещано… Как будто нас вновь надули… «Простая» его дорога оказалась такой нелегкой: болотистой и кривой.
Уж очень ему хотелось «каждому показать, что мощь просвещенного духа сильней, чем тупые жертвы мертвящейся пустоте». Я слышал: он так доказывал, почему нужно в самом начале истребить этих голых, беспомощных, но в вере своей неистовых, упершихся стариков.
Звучало «весьма» красиво! Однако почти что без толку…
…
В открытых боях победы легки и почти бескровны. Но этим они не сломлены, напротив – еще воинственней. Все как у Геракла с Гидрою: у них прирастают головы, у нас иссякают силы.
Дробимся, плутаем в джунглях… Начнутся дожди – утонем, и после никто не скажет, где догнивают кости…
…
Малые укрепления смели, как бедняцкие хижины. Но вот она – Агаласса! И это другое дело – подобие Вавилона27. Громадина, защищенная высокими, толстыми стенами.
Нормально не подойдешь – повсюду сплошные топи. Машины мгновенно вязнут. Слоны беспрерывно тонут. Лестницы, крючья беспомощны.
Первый отряд Пердикки даже не смог приблизиться. Следом еще три штурма – такие же безуспешные.
Больше туда не хочется.
…
Штурмовые колоны опять возвращались понурые, побросав тяжеленные лестницы и надоевшие крючья.
ЕГО и не все заметили. Он шел сквозь ряды, лавируя, с видом усталого путника, спешащего разминуться со встречным овечьим стадом. Кто-то из командиров пытался заговорить, но Александр ответил громко и выразительно:
– Вы же свободные люди! Буду пытаться сам!
И сразу же по-другому: деловой, энергичной поступью зашагал к недоступной крепости.
Индусы запрудили стены. Галдели. Смеясь, указывали на странного одиночку в сверкающем облачении, направившегося туда, откуда сбежала армия.
…
В сторону Александра полетели большие камни. А он перешел на бег и поднял огромный щит, вывезенный из Трои. Поразительнейший урок – наглядное доказательство того, что смешон обстрел тому, кто настолько смел и может так защищаться.
Стремителен и упруг, как будто простой разбег по гравию стадиона, а не шлепки в грязи! Пять стадий по хлипкой гати с немыслимым ускореньем!
…
Уже подлетев к стене, удачно метнул копье, а следом еще и камни. Каждый снаряд в толпу! – Отпрянули, всполошились.
Пользуясь замешательством, Божественный подобрал и ловко швырнул к стене одну из брошенных лестниц. Волшебно! – одним рывком задачу десятерых с блоками и веревками!
Увиденное потрясло, особенно тех, что в крепости. Пока они собрались, он был уже посредине. Но тут покатились бревна. Спрятался под щитом – лестница подломилась. Резко отбросил щит и, прыгнув, вцепился в стену. И там по-паучьи вверх.
Маллам откуда знать – сунувшись за зубцы, искали среди обломков рухнувшего врага. А тот уже там – выдернул двух и к ним: двойной кувырок вперед, выхватывая мечи – оба одновременно.
…
Индийцы разобрались: рядом не устоять – и побежали прочь из вихревого крошева. Принялись издалека кидать в Него, что попало.
Но он – не мишень, не шут: легко соскочил внутрь, чтоб там продолжать сраженье…
…
В городе дикий вой. Мчится сквозь нас Певкест28 со стаей телохранителей… Пердикка орет, как бешеный:
– Олухи! Ждете что?! Царь погибает в крепости!
Где-то, как битый слон, сипнущий Леоннат:
– Дезертиры! Мерзавцы! Предатели!
…
В порыве стыда и отчаянья, в тумане остервенения драли с корнями лес. По стволам, по телам товарищей рвались за эти стены.
Таранщики29 Леонната вывернули ворота, обрушив двойную башню.
Лавою пронеслись по всем закоулкам города, вбивая в густую слизь всех непокорных и струсивших, бледных мужчин и рыдающих женщин. Малльских «нагих божков» распотрошили в клочья.
…
Тараторя «Сиявший мраком», уцелевшие маллы клялись: «Существо, залетевшее в город, попирало ногами тучи, ослепляло сильнее солнца, сокрушало рубцами молний. А все те, кто его задел, хоть копьем, хоть стрелой, хоть взглядом, превращались мгновенно в пепел. И звучал его зычный смех, и дрожала земля от страха».
Мы рассказывали взахлеб очень схожие небылицы: Александр совершал такое, что едва ли по силам Богу. Но при этом любая ложь нам казалась пустой и тусклой по сравнению с тем, что было: Он же город завоевал – Неприступнейший! В одиночку!
Лишь печальное завершенье никому не хотелось вспомнить… Как беззвучно упал у ног прискакавших телохранителей, весь мохнатый от стрел и дротиков. Как его, истекавшего кровью, суматошно тащили к нам на дырявом плаще Певкеста. Как Пердикка своим мечом помогал докторам выдергивать крючковатые наконечники из плюющего кровью тела.
Чьи-то «охи». Клинок, невымытый. Жутко вздрогнул и враз обмяк! Истеричное: «ОН не дышит!!!». Слезы вязкие… Муть… Дурман…
…
Бросая отряды, слетелось начальство: Кратер, Гефестион, Селевк, Птолемей, Мелеагр, другие… Под царским шатром Лисимах30 плакал, как самый маленький.
И только солдаты верили: такие не умирают!
Смерть непременно б струсила, подойди она слишком близко…
…
Вот теперь бы его увидеть – ЕГО, испугавшего слуг поверженного Аида.
…
Старейшины лезли вперед и звали царя по имени. Их зов обрамляло гулкое, сгущавшееся дыханье всего остального войска. И мы б растоптали запросто Гефестиона с гвардией, дежурившей у шатра.
Но тут ОН откликнулся – вышел: в бинтах и такой обескровленный, что рыжие эти волосы и влажные эти глаза казались наспех прилепленными к личине из белого мрамора.
Рев колыхнул окрестности:
– Славься, Великий Боже!!!
Прославленный пошатнулся, прижав непокорную руку к увитой бинтом пробоине. Сквозь пальцы сочилась кровь…
Все потянулись ближе: с намереньем – прикоснуться. Визирь31 подскочил к царю, но тот отодвинул друга и сделал три шага в гущу беснующейся толпы.
Завыл подоспевший Кратер:
– Отдайте! Он ранен в сердце!
Прущий, как вол, наместник пробился к главнокомандующему, бережно стиснул лапами и потащил в шатер, словно большую куклу маленькая хозяйка. Божественный пошутил и, вроде бы, улыбнулся. Шутка задела Кратера: он недовольно рыкнул:
– Договоришься – брошу. Позорно на две лопатки! Цепями еще скую! Слишком большая плата за непонятно что!
…Смыкались щиты «друзей». Гефестион, нахохленный, ощеривался на всякого, стремящегося к царю.
…
Десять дней его где-то лечили, не выпуская к нам. А мы не могли поверить: «Чуть-чуть – и лишился б крови!»
О, Боги, какая кровь у этого существа! Сказать про такого «Мертв» способен тупой безбожник. ЕМУ помереть нельзя! У НЕГО это не получится!
Хоть все мы, конечно, видели и почерневшие губы, и алые ручейки.
…
Слухи летают быстро, даже в индийских джунглях. Не успели поникшие маллы присягнуть Александру на верность, как нагрянули оксидраки. Потом их сошлось так много, что для всех не хватало места. И рябило в глазах от мельканья. Как нашествие мотыльков…
Из явившихся самые наглые подходили и нас ощупывали:
– Неужели «Слепящий мраком» из такой же белесой плоти?
– Нет, ОН соткан как Бог из грез и украшен протуберанцами.
И такому ответу верили очень радостно и охотно».
* * *
Пока «Бессмертный» пытался выздороветь, разрозненные отряды осваивали окрестности, не встречая сопротивления. Туземцы капитулировали, парализованные слухами о «Великом Небесном Воинстве», во главе с «Воссиявшим Мраком», «Всемогущим Владыкой Мира», «отвратившим от жизни Брахму», «заслонившим собою Солнце», «сокрушившим Благую Смерть» и, как минимум, «укротившим буйных маллов и оксидраков».
Пресыщение легких побед подтачивало терпение.
– Божественный – на Олимпе, но это от нас скрывают, чтоб втайне все поделить! – тревожились на привалах.
В отряде Гефестиона вспыхнуло неподчинение. Требовали Царя. А когда показали письма (от НЕГО и якобы свежие) – их едва не «заткнули в глотку» тому же, кто показал.
– Подделка!!! – вопило войско. – Ты лжешь! Покажи Александра!
И ЕГО понесли к отрядам, как редчайший трофей, как святейшую из реликвий. Толпами шли проверить, что на носилках не кукла, не ловкий двойник царя. И летела благая весть: «Воистину ОН – Воскресший!»
Дурацкая эта мистерия нервировала израненного. И он порывался встать: тщился ходить и ездить. Но явно страдал от боли и часто терял сознанье. Потому посреди Гидраота между двумя кораблями соорудили ложе, чтоб все проходящие видели, но попусту не беспокоили – «руками ЕГО не лапали».
* * *
– Попробовал умереть – восемь промашек кряду! К тому же восьмая проба, – объяснял Александр Неарху, в ужасе наблюдавшему за тем, как медленно и мучительно вскарабкивается на флагман его изможденный друг.
«Уж лучше б ты вправду умер!» – бухнуло в голове, и стало еще ужасней. Меж тем флотоводец мямлил заученно и натужно:
– Царям ли соваться в драку? И напролом разумно ли?
– Хочешь послать других – сперва проложи дорогу! «Карать малодушных просто, а надо внушать отвагу»! — сказал мне один беотиец.
– Какой еще беотиец?
– Старик. Я тебя познакомлю.
– Лучше бы он сказывал, как дотянуть до старости, мудрой и осмотрительной!
– Ну, да?! Получить маразм, меняя дела на годы?! Зачем тебе это нужно?
…Сзади глаза вопили: «Неарх, помолчи! Ты ж видишь! Его уже не изменишь!»
И флотоводец видел: физически выдохся царь, морально – его придворные.
* * *
Врачи все дружней настаивали на покое и неподвижности. Царь сдался, чтобы поправиться, и остаток зимы провел у строящейся Александрии32. Лежал под навесом: читал, мечтательно созерцал, как из индийской чащи возникает эллинский город – стройный и гармоничный, как классическая поэзия.
Из задумчивого молчанья выбился лишь однажды.
Механик Аристобул33 притащил свою свежую рукопись – набросок «Новейшей истории». Пока недочитанный свиток летел, извиваясь, в воду, Александр, пригасивший чувства, вразумлял (едва ли не ласково):
– Почему б тебе, Аристобул, не остаться хорошим механиком? Писать тебе неестественно. Результат, как чертеж машин, скопированный слепым под диктовку глухонемого. Неряшливость, чехарда, чудеса, словеса ни к месту. Тоже мне Каллисфен: «Царь щелкнул, и слон упал» – ну где ты такое видел и как себе представляешь придуманный шелобан?
Но даже не в этом суть! Война, ты пойми, – не драка раджи на слоне и царя на лошади. Она – столкновенье идей, запутанная дискуссия. А драка у этих птиц – рыбу не поделили. Насытятся – прекратят, а истина – ненасытна…
* * *
В самом конце зимы царь принялся тренироваться, считая себя здоровым. А месяц спустя велел продолжить поход по Инду.
Двинулись неторопливо, пытаясь договориться с окрестными племенами. Те соглашались на все, но слов своих не держали. Поклявшись «Рабы вовек!», раджи поднимали бучу.
Два самых шустрых правителя из Мусиканы и Самбы вместе пришли «служить», а на обратном пути обиделись друг на друга. Тут же ввели войска на спорную территорию, но заключили мир, чтобы прогнать сперва «тех, кто войне препятствует». Их третий сосед Оксиан34 обещал их разубедить, но с ними ж объединился.
Чтоб «усмирить» лжецов был послан отряд Птолемея. – Раджам удалось бежать, забросав македонских послов отравленными снарядами.
Когда привезли Птолемея, корчащегося от боли, Александр и Таис впервые сказали одно и то же. И хотя пострадавший поправился35 – ничего это не изменило.
…
Карательная операция продолжалась до летних ливней. Никаких разговоров и пленных! Ни малейшего милосердия! Божественный не делил на правых и виноватых, уничтожая и тех, кто знал, и тех, кто не мог узнать о планах Завоевателя.
Бойня – огонь – пепелище… Вся округа смердела трупами, развешанными у обочин.
Самбийцы, содрийцы, массане, мусикане, патталы, оксиане, прайя и многие, многие, многие исчезали почти бесследно. Лишь случайно весьма немногие иногда попадали в рабство.
Огнедышащее «Сикандр» в искажениях всех наречий разлеталось с клубами дыма, первозданным утробным ужасом, воплем жертвы, летящей в пасть взбеленившегося дракона.
…
Все брахманы спешили сами лечь в нирвану самосожженья: лишь она их могла спасти от позора крестов и виселиц. Но прощальный призыв звучал «Никогда не сдавайтесь Сикандру!!!».
Отчаянный Портикан36 попробовал не сдаваться, уповая на крепость стен и огромный запас продовольствия. Но явились подобия людей в непробиваемых панцирях, за день провели подкоп, за час разгромили город, вырезав население.
* * *
Безлюдная дельта Инда встретила македонцев. На многие дни пути селения опустели. Повсюду неслось «Бежать!». Сжигая свои дома, жители исчезали.
Азарт сокрушенья иссяк, и расстроенные солдаты восстанавливали города, отстраивали гавани.
…
Там, где распался Инд на два больших рукава, обнаружили крупный город37, неразрушенный, но пустой, удручавший своим безлюдьем.
Хотелось скорей уйти, но царь объявил привал. Город решил сберечь, сделав Александрией, чтобы отсюда следить за всею речною дельтой.
…
Местные не обнаруживались, и выбирать маршрут приходилось самостоятельно. Из двух рукавов реки родней показался западный. Туда и ушла флотилия без сухопутных войск, оставленных «отдыхать».
…
Скоро пахнуло морем.
Хлынул морской прилив, усиленный встречным ветром. Такой высоты валы казались ужасным бедствием. Ведь на Срединном море приливы – не выше локтя38, а здесь надвигалась хлябь: пятнадцать локтей и больше.
Флотилию сволокло, подбросило, закружило.
…
Истрепанные суда с трудом подрулили к острову по центру речного русла. И там переждали бурю.
А ночью пошел отлив, и корабли, не успевшие сняться с якоря, мгновенно завязли в тине.
– Боги нам мстят за ВСЕ! – вздрогнули суеверные.
– Задраивайте пробоины! – неистовствовал Александр. – Воды всегда возвращаются!
Действительно, еле успели. Подлатанные корабли смыло вторым приливом. Все налегли на весла и все-таки вышли в море уже у другого острова, названного Киллутой.
…
Радушные островитяне не слышали о «Сикандре», поэтому помогли. Благодаря советам и киллутянским лоцманам вернулись в Александрию у раздвоения Инда, и тут же опять спустились по восточному рукаву, более судоходному.
Поплавав в открытом море, окончательно убедились: Нила нигде не видно – Родина далеко.
Александр глубоко задумался и раскаялся, как обычно, – осыпая себя словами, неумеренными и злыми:
– Прав Скилак! Только я не верил, как болван доверял софистике, не подкрепленной фактами!
* * *
«Пифона послал сатрапом над всей сиротливой дельтою. Приказал заселять людьми и основывать города. Сам побегаю с шагомерами. Нарисую хотя бы карту – ведь когда-нибудь пригодится», – писал Александр матери, объясняя свои задержки.
* * *
Постепенно у «Океана»39 собралась остальная армия, и зашумели праздники, посвященные завершению всей «Восточной кампании».
Ни начало больших дождей, ни усталость не омрачали раздувавшееся веселье – радость, прущую через край. «Домой!» – повторяло море. «Домой!» – отзывалось сердце.
И хотя впереди предстояли сотни длинных, тяжелых маршей, солдаты себя почувствовали «возвратившимися с войны». Сразу сделались крайне гордыми, по-особенному заносчивыми с теми, кто не понюхал крови опрокинутого врага.
На пиру объектом насмешек сделался Диоксипп. Этого афинянина еще в начале похода Александр пригласил учителем по борьбе и кулачному бою. И всегда запрещал сражаться, «чтоб не сгубить впустую такой уникальный дар».
Дразнили его и раньше, обзывая «бойцом-теоретиком». А тут еще Диоксипп выиграл в «панкратионе», одолев с чрезвычайной легкостью многих фронтовиков. «Гражданскому» чемпиону (к тому же «не македонцу») этого не простили и только искали повод, чтоб «как следует» отомстить.
– Глядите, а боров голенький сегодня в военном плащике! А раньше все терся маслицем, кормил себя по системочке, пока мы плескались в грязи и сжирали любую гниль! – прорвало Горрата, проигравшего Диоксиппу нокаутом полуфинал.
– О чем это ты, завистник?! – не выдержал чемпион.
– Ах, я еще и завистник! Было б чему завидовать. Толку в твоих приемчиках – тебя пришибет любой в настоящем бою с оружием!
– Это, надеюсь, вызов?
– Вызов, но ты же струсишь. Ведь тут ожидает «смерть»!
И Диоксипп не струсил: вышел на бой раздетый, только в венке чемпиона, против хмельного Горрата в полном вооружении. Не получив и царапины, уклонился от брошенных дротиков, запросто выбил меч и едва не пришиб поваленного его же щитом. Но подоспел Александр, пинком отшвырнув победителя в самый последний миг.
И хоть тут же от имени армии царь умолял о прощении, извинялся за злые шуточки, называл «Несравненным мастером» – издевательства стали гуще.
– Ну, так что, чемпиончик липовый, полетал, как горшок с помоями. Это царь! А хватило б Кратера…
– Да Селевка б ему хватило! Повезло, мало кто участвовал в недоделанных состязаниях!
– Что, «герой», повалил поддатого – только сам устоять не смог?!
Кто-то в запале ляпнул, что Диоксипп присвоил «не только победы хитростью», но и «посуду царскую с обеденного стола».
На этом терпение лопнуло – афинянин закололся.
Божественный рвался выявить и покарать виновников, но прочитал предсмертное: «Мой царь, ты один виновен, ты сделал меня посмешищем, вымарал без отмщения».
* * *
Как минимум двести тысяч отправлялись домой – на запад.
Лишь каждый двадцатый по морю на кораблях Неарха: от устья Инда до устья Тигра или Евфрата – а, может быть, и до Нила, если найдется путь. Большая часть флотилии, признанная негодной для подобного путешествия40, пошла на строительство гаваней.
Отборное войско Кратера41 поворачивало на север, чтобы прийти в Персиду сквозь Арахозию и Дрангиану42.
Для остальных солдат43, ссылаясь на чей-то опыт, царь изобрел «апробацию» – поход по пустыне Гедросии44. Считалось, сущую смерть.
Назад | Дальше |