качай извилины здесь!

автор:

Книга «Бесконечность»

Глава 18. Тир (год двадцать четвертый, последние восемь месяцев 1)

Вторую зиму подряд Александр посвящал побережью Срединного моря: на этот раз восточному и юго-восточному берегу – Финикии и Египту. Путь предстоял неблизкий, но финикийцы и египтяне сами спешили сбросить персидское ярмо. Поэтому их «грядущий освободитель» планировал стремительный марш, хороший отдых и общий весенний сбор в Дамаске для «завершающей битвы» с Дарием, а Срединное море уже повсеместно называли «внутренним озером Македонии».

Отряд Пармениона отправлялся на восток – разбираться с капитулировавшей Ассирией, прикрывать тылы и готовить предстоящий поход в глубины Азии.

– Пусть дед погреется в Дамасском дворце, а то, говорят, очень ругался всю прошлую зиму, – объяснял Александр друзьям.

Но «дед» не обрадовался – вспылил, кричал, что предпочитает зимовать в столичном Вавилоне вместе с царем и любоваться пленным Дарием, а не следить из ассирийского захолустья, как возрождается чудовищный Феникс персидского войска.

– Чтоб они очухались за три месяца, должен воскреснуть Кир Великий. А с Киром мы подружимся. Если же их соберет не он, а вражда к нам, то тем лучше – не придется отлавливать по одиночке, – отвечал Александр. – Тем временем мы создадим надежные тылы на западе и примем в свой союз самые достойные народы, связанные с Элладой общим морем и общей культурой.

Длительный отпуск получили многие македонцы, в первую очередь молодожены и те, кто не был дома прошлую зиму. Сам Александр попадал в обе категории и даже написал матери, что к концу зимы будет дома «с женой и приемными детьми». Подобная перспектива нервировала и Олимпиаду, и Барсин. Но сын-муж уверял: «вам обеим очень понравится», не уточняя, что именно должно понравиться одновременно двум, таким разным женщинам.

На месте Исского побоища победитель основал очередную Александрию2, пожал руку Пармениону, посмотрел парад отпускников и с остатками войска поспешил на юг, вслед за хорошей погодой.

* * *

Финикия – край мелких лавочников и крупных базаров, родина людей предприимчивых, изобретательных и ершистых.

Финикийские портовые города постоянно соперничали и враждовали между собой. Еще ожесточеннее они боролись с конкурентами из Эллады, Египта и Кипра. А по-настоящему ненавидели персов, отбиравших по праву сильнейшего значительную часть купеческих доходов. Многие финикийские города едва оправились после карательных походов Артаксеркса Третьего, мстившего «торгашам» за поддержку восставших сатрапов. Сидон вообще лежал в руинах. Именно поэтому «дети Аната»3 видели в Александре «долгожданного спасителя» и спешили ему понравиться, рассчитывая на ответную помощь в торговых делах.

Арад, Мараф, Триполис, Библ, Бейрут, Сидон, Акко4 вручили своему новому Владыке массивные царские венцы из чистого золота и гостеприимно распахнули ворота… Но вскоре почувствовали – энергичный Венценосец мешает жить гораздо настырнее всех персидских предшественников вместе взятых: навязывает межполисное единство, полное единообразие торговых правил и цен, облагает налогами и флотскими повинностями всех без разбору… Разумеется, в действиях Македонца ощущалась какая-то продуманная система, исключающая непредсказуемый персидский произвол, но не оставалось и никаких надежд на спонтанные поблажки. Персы, конечно, отбирали все, что хотели, и могли убить всякого, кто этому противился. Но многое они вообще выпускали из виду. Более того, у них были любимчики и слабости, выгодные любому купцу…

* * *

Послы Тира явились к Александру без красных ленточек на лбу. Это означало, прибывшие не просят покровительства. Тирцам всегда удавалось откупиться, поэтому принесли они не венец, а символическую монету. Она была значительно дороже любой короны и означала предстоящую щедрость – Высшее купеческое собрание предлагало «очень выгодное вложение царских денег в торговый оборот».

– Мы не Сидонские полукровки, во главе которых тебе пришлось поставить бывшего садовника, – гордо интересничал предводитель посольства Азимилик. – Мы предлагаем тебе равноправное, дружеское сотрудничество и десять процентов в год с каждого вложенного тобою обола. Больше тебе не предложит никто на всем побережье, если не брать в расчет явных лжецов и мошенников.

– Почему вы решили, что я собираюсь вкладывать деньги?

– Мы предчувствуем, ты соберешься. У победителей всегда много денег. Глупые их тратят быстро и бездумно. Но ты – мудрый правитель. Мудрые склонны преумножать. Мы решили не ждать, пока ты вспомнишь о нас, и пришли сами.

Можешь проверить: в Триполисе дают восемь процентов, в Бейруте – семь, а в нищем Сидоне – не более пяти. Кроме того, мы сможем принять столько серебра и золота, сколько ты захочешь вложить. У нас самый большой флот и надежные связи по всему побережью. Возврат денег гарантируют богатейшие храмы Финикии.

Александр отвечал совершенно спокойно, но так, точно смаковал собственную надменность:

– Никакой совместной торговли у нас не будет, потому что я не купец. И равенства не будет, потому что мы не равны. А вот жить вместе мы могли бы, потому что никому и никогда не обойтись без торговли и купечества, как не обойтись без пищи.

Предлагаю вам согласиться на следующие условия. Вы вступаете в Финикийский Союз, во главе которого не просто «бывший садовник», а известный сидонский философ Абдалоним5. Будучи в Союзе, вы станете соблюдать законы, общие для всех, пользоваться единой монетой, платить установленные налоги, по твердым расценкам снабжать наш флот боевыми кораблями и обученными матросами. И, конечно же, вам придется открыть свой рынок для всех купцов, а ворота – для всех философов. Особенно изгнанных вами.

Надеюсь, со временем вы научитесь узнавать и ценить «любовь к мудрости» не только в рачительном садоводе, но и в нищем бродяге. И тогда вся Финикия станет не хуже, чем сад Абдалонима.

– А если мы не примем такие условия? – выдавил из себя пунцовый от гнева Азимилик.

– Почему?

– Потому что для нас нет ничего хуже рабства!

– Тогда оставайтесь свободными столько, сколько сможете.

Тир располагался на скалистом острове и был окружен высокими стенами из огромных каменных глыб. Бурный пролив отделял его от материка. Ширина пролива – более семи стадий6. Глубина – более пятидесяти локтей7. Внутри многолюдной крепости высились многоэтажные дома, круглый год зеленели многоярусные сады-огороды, искрились многочисленные бассейны с пресной водой.

Чужаков сюда пускали крайне редко и очень неохотно. Тысячелетняя история Тира не знала ни одного случая насильственного захвата города. Это не удавалось ни Киру, ни Навуходоносору. Последний тринадцать лет осаждал остров, но ушел ни с чем.

После Исса Высший купеческий совет Тира единодушно постановил не пускать в город ни одну из воюющих сторон, а после неудачных переговоров с Гегемоном эллинов – объявил Македонца «самым нежелательным гостем».

Однако уведомленный об этих решениях Александр появился у Тирского пролива во главе маленького отряда гетайров и очень вежливо попросил перевезти его с друзьями в «храм Геракла», где как раз проходили ежегодные празднества и жертвоприношения. Ехидно улыбающиеся горожане еще вежливее объяснили: храм царского предка Геракла – это маленький домик на побережье, основанный собратьями «Гегемона» - философами Эллады, а на острове расположен знаменитый финикийский храм Мелькарта. Величайший полубог Финикии хотя и умел убивать не хуже Геракла, однако прославился как купец-путешественник. Александр попробовал доказать тождественность двух героев, но царя-спорщика не стали слушать.

– Торговля не оставляет времени для пустопорожних словопрений! – крикнули с отплывающего корабля.

Царь выпалил вдогонку:

– Тогда я приду сам!

Ему успели ответить, что давно не видели ни одной македонской «лодочки», да и македонцев, способных ходить по воде, – тоже. А потом над проливом долго звенел заливистый финикийский смех.

– Здесь больше не будет воды! – разозлился царь и швырнул горсть песка в ненавистную пучину.

Куда-то сбегал и вернулся к недоумевающим товарищам с огромной корзиной песка на одном плече и каменной глыбой на другом.

– И что ты собираешься делать? – поинтересовался Гефестион.

– Полуостров, – был ответ. – Рассчитываю на вашу помощь.

До поздней ночи македонцы «засыпали пролив», а возле них плавали островитяне: обидно улюлюкали, издевательски дудели в рожки, а с наступлением темноты подожгли и швырнули на берег соломенное чучело с медной табличкой на шее. Изящная финикийская каллиграфия гласила: «Александр». А рядом корявая приписка – «Не всякий рыжий – потомок Мелькарта».

К этому времени реальный Александр уже вычислил, сколько столетий будут строить дамбу от материка до острова сорок восемь человек. Поэтому на следующее утро берег обезлюдел. Зато к вечеру стали прибывать войска и окрестные жители со строительными инструментами в руках. Прибрежные здания разобрали на части и потащили в воду.

Когда берег окончательно превратился в гигантский муравейник, тирцы похвалили себя за постоянную готовность к самому худшему, и дали волю своему прославленному остроумию… Трудившимся на дамбе «финикийские шуточки» совершенно не нравились.

– Ваш Александр сильнее Посейдона?! – неслось с кораблей.

– Да! – злобно отвечали с берега.

А между городом и дамбой зловещим знамением колыхалась огромная дохлая рыбина.

Тирцы отправили своих детей и женщин в далекую африканскую колонию – Карфаген, возвели вторую стену внутри крепости, засыпали простенок камнями, песком, и только после этого решили перейти к военным действиям. Улучив момент, направили в гущу строителей дамбы пылающую баржу. Тех, кто пытался спастись от огня, расстреляли с восьмидесяти боевых кораблей. Дамба пылала и рушилась – поджигатели веселились.

Пердикка, оставленный царем для защиты строителей, не смог помешать этой молниеносной и сокрушительной атаке. Пораженный количеством кораблей и качеством вооружения тирцев полководец понесся звать Главнокомандующего, отлучившегося для истребления кабилов – местных дикарей, мешавших заготовке камней и деревьев для дамбы.

Возвратившись, Александр согласился с тем, что военную мощь противника явно недооценили, назначил вместо Пердикки Кратера, установил высокие премии лучшим строителям, приказал сделать насыпь в два раза шире, прикрыв ее со стороны моря плотами, защитными навесами и сторожевыми башнями. Но островитяне продолжали заливать нефтью и поджигать все приближавшееся к их городу. Каждый день гибли десятки строителей и кто-нибудь из македонских солдат.

Помешать подвозу нефти и ее опасному использованию мог только хороший флот. А македонский флот вместе с Антипатром покорял Пелопоннес. И тогда Александр решил воспользоваться вековыми распрями. Во имя избавления от удачливого конкурента полисы Родоса, Киликии и Финикии по первому требованию Гегемона эллинов прислали свои лучшие корабли. А пятнадцать дней спустя пришли бронированные чудовища киприотов с пятью рядами весел. Были и другие желающие поквитаться с Тиром, но Александр и без того получил трехкратное превосходство на море8.

Обнаружив вражескую армаду, прущую со всех сторон, тирцы едва успели спрятать свой флот во внутренние гавани. Вход в северный порт перекрыли цепями, бревнами и полотнищами прямо под носом рыжего штурмана на македонском флагмане. В результате и штурман, и корабль повредили свою вздернутую носовую часть, а рыжий еще и плюхнулся в воду. Его, как и других свалившихся за борт, пытались добить камнями, но он и так исчез под водой, утянутый собственными доспехами.

Наплававшись под водой до изнеможения, Александр блокировал своими кораблями обе пристани Тира и продолжил строительство дамбы.

Дамба продвигалась слишком медленно. Камни и деревянные сваи приходилось возить издалека. Бурные волны беспощадно слизывали построенное.

Наступила весна, Главнокомандующий отменил сбор в Дамаске и приказал сосредоточить все силы вблизи непокорного города. Общее число «строителей полуострова» выросло до двухсот тысяч. Даже в разгар торговли на рынке пятидесятитысячного Тира никогда не видели такого густого скопления людей и животных.

* * *

Объявленная персидским царем «всеобщая мобилизация» приносила весьма скудные плоды. Кое-как собрав за зиму соглашавшихся воевать после Исса, Дарий понял, настоящей армии не получается, и сделал ставку на диверсионную, партизанскую борьбу. Небольшие персидские отряды вторглись в Малую Азию и Фракию. Флотилия под командой Фарнабаза9 разбойничала в окрестностях Эгейского моря. Антимакедонские силы Эллады и все дикие племена на землях Александра регулярно и щедро снабжались деньгами из персидских хранилищ. Особые надежды Великий царь царей возлагал на патриотическую самоотверженность Спарты, отражавшей македонское вторжение.

Но все надежды рухнули – Антипатр окончательно разгромил южан под Мегалополем10 и оккупировал весь Пелопоннес, не по годам расторопный Антигон легко переловил всех партизан и диверсантов Малой Азии. Успокаивало лишь то, что «Македонский зазнайка» наконец-то споткнулся, причем на ровном месте, и теперь бьется, как пойманная рыба в сетях «тирских рыбаков». Великий царь царей, хоть и клялся много раз «никогда не писать этому высокомерному мальчишке», решил попробовать снова.

«Дарий – Александру. Ты полагаешь, наши миры несовместимы. Что ж, давай проведем между ними четкую границу: твоя земля – западнее Евфрата, моя – восточнее. И пусть каждый из наших подданных решает сам: сражаться ли ему за вечные ценности в суровом мире Александра или уютно устроиться в сытом мирке Дария.

Претендовать на земли восточнее Евфрата я бы тебе не советовал, потому что людей, способных понимать твою философию, здесь еще меньше, чем в Тире. Не собираешься же ты всю жизнь нянчиться и бороться с теми, над кем гнушаешься царствовать?!

В качестве выкупа за мою семью предлагаю тебе десять тысяч талантов золотом11. Если этого недостаточно для строительства какого-нибудь полуострова – скажи: я дам и двадцать, и тридцать тысяч. Кроме того, можешь взять в жены любую из моих прекрасных дочерей.

Впрочем, я не претендую стать первым настоящим тестем Гегемона эллинов, как и не собираюсь держаться за первенство в Азии. Знать меру во всем – этому учил меня один из моих наставников — чистокровный эллин. Тебя, я слышал, тоже обучали эллины, поэтому раньше или позже мы найдем разумный, взаимоприемлемый предел для своих желаний. Боги даруют нам все, в чем мы действительно нуждаемся. По крайней мере, я готов иди на любые уступки, от меня зависящие. Даже оставить в заложниках своего сына Оха. Может быть, это убедит тебя в существовании моей способности к самопожертвованию».

Александр после некоторых колебаний решился показать письмо Дария своим военачальникам.

– Если бы я был Александром, я бы принял это! – Парменион сказал, как ударил. Он всегда держался сурово с теми, кто не прислушивался к его «разумным советам». А тирская «эпопея» была прекрасным поводом для воспитательной резкости.

– Я бы тоже, будучи Парменионом, – хмыкнул царь и, как ни в чем не бывало, приступил к обсуждению предстоящего штурма надоевшего острова.

А по окончанию Военного Совета сочинил ответ персидскому царю.

«Александр – Дарию. «Два солнца спутают дни – два царства спутают Землю». Как нет луны при свете солнца, так же не будет твоих порядков у цивилизованного человечества. Сытая тьма невежества – удел беспросветных дикарей. Разделить ойкумену и сохранить твой мир – значит увековечить соблазнительный искус, оставить лазейку для душ слабых и колеблющихся, своими руками взрыхлить почву для человеческого разложения.

Как я могу на это согласиться?! За деньги? В обмен на малолетнюю царевну или царевича, которые и так на моем попечении? Позарившись на часть ойкумены и честь называться соседом и родственником «Великого царя царей Дария»?

Собери армию своих единомышленников и бейся – только так вы сможете отстоять свой мир. Других вариантов у вас нет, и мне их не предлагай!»

* * *

Первый штурм Тира был зрелищным и трагичным.

На край дамбы, покрывшей большую часть Тирского пролива, македонцы выкатили хитроумные многоярусные башни, заполненные метательными машинами. Насыпь казалась стеблем вычурного соцветия с длинными лепестками боевых кораблей и барж, груженных гигантскими таранами.

Удары обрушились на город со всех сторон одновременно. Тирцы ответили фонтанами нефти. А потом со стен полетели раскаленный песок и расплавленный металл, изрыгаемый на большое расстояние новейшим изобретением тирских механиков.

Македонские суда загорались все чаще и чаще, но штурм продолжался с нарастающей силой. К ночи южная стена крепости зашаталась, но обороняющихся выручила внезапная буря: ураганный ветер и высокие морские валы разметали македонскую флотилию и опрокинули штурмовые башни.

Когда море успокоилось, горожане в назидание врагу вывели на стены, демонстративно закололи и сбросили в море эллинов, пойманных во время бури, а после отправились праздновать победу.

В результате штурма и шторма подходы к острову стали недоступны для кораблей из-за торчащих камней, деревьев, металлических балок и прочего мусора. А для защиты стен крепости от обстрела тирцы повсюду развесили сети, заполненные водорослями.

Но обстрела не последовало. Александр просил перемирия на время похорон погибших товарищей и персидской царицы Статиры, скончавшейся во время родов. Островитяне ответили:

– Мы никому войны не объявляли, поэтому болтать о перемирии не намерены ни ради благоверной прежнего тирана, ни ради солдатиков нового!

* * *

Дарий:

«Злой рок отнял смысл моей жизни – мою Статиру. Как же могло случиться: она яркая, теплая, желанная стала горстью серого, холодного пепла?!

Нестерпимыми ночами я мечтал о ней, изнуряясь томлением плоти. Не было в мире даров, не возложенных к ее ногам. Даже царскую тиару я принял, доказывая прекраснейшей из женщин: «Ты не ошиблась, уступив мольбам сатрапа диких гор».

Возвысившись над величайшим царством, остался ей верным рабом, служил и угождал ее прихотям. Каждую ночь любви ждал как несбыточного счастья, обещал Небожителям все, если Статира призовет меня. Видимо, Боги слышали и временами посылали мне сладкие, безумные ночи… Задумав уже тогда вырвать обещанное из самого сердца.

Как жестоки вы, Всемогущие! Разве долг мой за эти короткие ночи так уж велик? Разве можно доверять клятвам, исторгнутым в углях страстей, на грани терпенья?

Вы насмешливы, Великие Боги! Прислали бездушного недоросля взыскать обещанное одним только Вам! За что отдавали ему мою трепетную лань без остатка и возврата? Почему последние месяцы жизни и мучительные мгновения смерти она была вдали от того, для кого один ее взгляд дороже вечности. Ваш посланник не нуждался в ее небесной красе, в ее упоительной благосклонности.

Не было ни одного правоверного и ни одного яуна12, не мечтавшего прильнуть к этой сказочной прелестнице, хотя бы краешком взгляда. Она дарила свое внимание как великую милость, не прося милости ни у кого. Но вы, беспощадные Боги, зажгли в ее сердце страсть к палачу, ниспосланному вами на Дария. В тяжкие месяцы плена она мечтала об одном – еще раз увидеть «Огненного змееныша» – уничтожающего людей, разоряющего и унижающего ее Царство, ее законного супруга. Бесконечно долгие месяцы она пылала, как пылал я при мысли о ней. Но вы запечатали его бронзовое сердце. А теперь он шлет пустые, дребезжащие слова сочувствия, уверяя, будто не только не касался моей Статиры, но даже не виделся с ней. Попробовал бы прикоснуться – я бы убил его.

Но и теперь убью – за изуверское бездушье, за тяжкие муки моей возлюбленной. Я отомщу ему, Боги, отомщу за все. За свою безответную любовь и за свою поруганную жизнь.

Евнух Тирей, доставивший прах Статиры, клянется: Враг окружил «Непорочную Госпожу» царскими почестями при жизни и после смерти, а погребение по эллинским канонам – ее собственное желание. Но разве этого подлинно жаждала ее гордая душа. Разве все золото мира и жар погребального костра способны насытить любовную жажду?

О, Всепроницающие, зачем вы затмили мой разум? Как мог я считать этого рыжего дэва очередным озорником и грабителем из числа врывавшихся в Азию с шумом и гибнущих без следа? Как мог я подумать, что почести, воздаваемые моей семье, – всего лишь бесплодные попытки очередного похотливца, стремящего добиться благосклонности неприступной Статиры? Как!!!

Разве возможно для смертных оставаться безучастными перед ее вожделеющим взглядом. Он же – легко. Об это свидетельствуют самые надежные очевидцы. Об этом вопиет каждая буква его собственного послания. Даже кичащиеся своим равнодушием к смерти эллины горько рыдали у ее смертного одра, плененные красотой и раздавленные отчаяньем. А он присутствовал безучастным истуканом, как самый каменный из всех камней подлунного мира. Чист взором и безмятежен душой, как наемный убийца, исполнивший порученное ему.

И вот уж ничтожный кастрат учит меня – Великого царя царей:

– Смирись, Дарий, ты побежден сверхъестественным существом!

Нет! Нет!!!… Никогда! Даже смертный не должен смиряться перед злым духом мрачных коридоров преисподней. Он пришел насмеяться над нами смертными и всем, что нам дорого. Но прежде, чем я закрою глаза, я увижу его низвергнутым в бездну. Клянусь великим светом Митры!!! И тогда возродится могущество персов! И наследники престола Кира Великого обретут жизнь счастливую и безмятежную.

Сгорело мое солнце, пропало все, чем я жил. И осталось только одно неукротимое желание – уничтожить ЕГО! Всемогущий и всемилостивый владыка Вселенной, Бог мой и покровитель Ахурамазда, возьми себе эту бессмертную душу, но не откажи в последней и самой вожделенной просьбе! Дай мне увидеть конец ненасытнейшего из дэвов!»

Вся Персия ощутила, после смерти Любимой для поседевшего Дария война превратилась из обременительной обузы в единственную заботу, овладевшую им без остатка. Великий царь слегка тронулся умом, но довольно здраво рассуждал на военные темы и всеми чувствами жаждал уничтожения «Врага Двурогого».

Персидская армия стремительно разрасталась. Конница и пехота оснащались самыми большими в мире мечами, щитами и доспехами. Новые катапульты считались лучше и многочисленнее македонских. Планировались серьезные военные учения.

Дарий сделался необычайно внимательным ко всем своим подданным, а взамен требовал лишь одно – голову Александра. То же самое он просил у чужеземцев, рассылая письма по всей ойкумене. Из влиятельных лиц только царица Олимпиада не получила такое послание. И то из-за малодушия персидских шпионов, побоявшихся сунуться к «злобной и проницательной колдунье».

Обезглавить Александра по-прежнему не получалось, зато в Вавилон потащили головы предателей, перешедших на сторону Македонца.

* * *

Македонские механики приспособили огромные суда киприотов для расчистки дна вблизи Тира – осажденные в ответ выпустили своих ныряльщиков. Те резали якорные канаты, отпихивали и дырявили вражеские корабли, убивали зазевавшихся рабочих и моряков. Александр заменил канаты цепями и принялся нырять вместе со своими подводниками, пока не перерезал всех выплывающих из-под стен.

В отместку тирцы объявили статую Аполлона (давний подарок эллинов) «прихвостнем Александра». Бронзового «идола» опутали сетями и подвесили к цоколю его же храма. После чего Аполлоново святилище разжаловали до комедийного театра, куда постоянно заходили свободные от вахт – посмеяться над «рыжими дурачками, мнящими себя Богами». Подобные развлечения помогали пережить тяготы осады и предательство Карфагена, вероломно отказавшегося прислать свой флот для «войны с Македонией». Без веселых шуток могли взять верх религиозные фанатики, предлагавшие резать на алтарях мальчиков из знатных семей, дабы Боги-покровители финикийцев смилостивились и прекратили нашествие «македонских вурдалаков».

Прошла весна… Расчистка подступов к крепости закончилась. Но дамба после первого штурма не продвинулась ни на пядь. Камни сыпались густым потоком, однако глубокое море без следа поглощало самые тяжелые глыбы, радуя тирцев и истощая терпение строителей полуострова.

– Александр, ты ведь помнишь слова Аристотеля: «на любую военную операцию нужно тратить не больше, чем приобретешь». За полгода мы овладели Малой Азией, за три месяца – расчистили Эгейское море. Но вот уже полгода не можем взять Тир и три месяца скоблим дно вокруг этого торгашеского балагана! Упрямый остров обходится нам слишком дорого. Здесь погибло больше македонцев, чем в боях с персами13. Мы потеряем всё – силы, веру в себя, наши деньги, наконец. Как воевать потом?! – Жить будет не на что!

– Любые затраты ничтожны, пока есть надежда приобрести весь мир! А веру в себя, Птолемей, мы потеряем, если признаем волю тирских купцов крепче нашей, если из «целого мира» исключим упирающихся противников. Тогда тирцами станут все – и нам придется сделать исключение для каждого из них.

– Тебе достаточно признать: бывают непосильные задачи!.. Ведь люди уже говорят: «Царь не может справиться с собственным упрямством, притворяется могущественнее Посейдона!» И это больше похоже на правду, чем твои разговоры про «исключенья из целого».

Нам бы покончить с Дарием. А этот остров еще пожалеет, что вовремя не сдался. Не будут же они сидеть посреди моря всю свою жизнь.

И, если честно, ты сам виноват – не смог ведь договориться. Теперь ими движет личная неприязнь. И этому не видно конца, как и твоему строительству…

– Их запасы нефти уже иссякли. Вчерашняя буря притащила гору хороших ливанских кедров – хватит на четыре дамбы. Осталось найти подходящие камни. Думаю, через месяц Тир будет наш.

– А если нет?

– Продлю этот месяц — насколько потребуется!

* * *

Лисимах:

«Я – дряхлый мешок увечных костей трясся на его горячих плечах и плакал от стыда и сочувствия к моему мальчику. А мой быстроногий Ахилл рассекал ночную тьму широкими пружинистыми шагами, как на стадионе Пеллы, а не в диких горах Антиливана14.

Я – драноухий ослушник, никого не предупредив, поперся искать камни – получше и поувесистей подсовываемых царю невежами и жульем. Нашел!!! И уже мечтал, как расскажу моему Богоравному про эту заброшенную каменоломню, как он будет хвалить старого хвастуна. И… перестал смотреть под ноги – оступился и полетел кубарем. Когда очнулся, пришел в ужас: из окровавленных ног торчали кости.

Долго – слишком долго возился со своими увечьями. Уже стемнело, когда пополз по горам. Заметил огонь. Очень обрадовался. Хорошо – сообразил не шуметь раньше времени. И был прав. Возле костра сидели вооруженные варвары. Штук двадцать.

Проползти незамеченным я бы не смог. Карабкаться в горы и искать другую тропинку – не было сил. Поэтому сидел и дрожал от холода и потери крови. Мне уже мерещился сиплый зов паромщика15, когда примчался ОН.

Как в детстве, Александр беззвучно приблизился и одним прыжком влетел в освещенный круг. Двух, сидевших у костра, рассек ударом меча и кинжала. Большего не понадобилось. Варвары завизжали, как будто им явился ужаснейший из ночных демонов, и брызнули врассыпную. А он выхватил горящий сук и пошел в мою сторону.

– Лисимах, ты здесь? Я за тобой.

– Как ты узнал, Александр?

– Мне ли не знать, куда мог пойти преданный «Феникс» в канун дня рождения своего воспитанника. Но ты не пришел ночевать – значит, тебе помешали. Мы, твои питомцы, ищем тебя по всем горным тропам. Мне, как всегда, повезло больше всех… Но почему они держали тебя так далеко от костра и даже не связали? Или ты успел сбежать без моей помощи?

– Нет, не успел попасться. Вот только ноги… Зато я нашел! Очень хорошие камни!

– Спасибо, Лисимах! Только ты всегда знаешь нужное «Ахиллесу». Те камни, что ты обругал, смыло, как предыдущие. Покажи свои ноги!

– Не надо. Эти кости опять расползутся во все стороны.

– Поехали к огню.

Он перенес меня греться, нашел вонючее вино, брошенное варварами:

– Много не пей – придется побегать. Здесь оставаться нельзя – слишком много дикарей. Да и ты дрожишь, как бывший утопленник.

…И вот мы бежали. Могу поручиться, ни у кого и никогда не было такого заботливого и резвого жеребца, способного так лихо преодолевать крутые горные тропы. Я снова плакал, но на этот раз от гордости. Кто еще воспитал такого прекрасного мальчика?!

Впереди топот целого отряда и тяжелое дыхание бегущих людей.

– Пердикка?! – выкрикнул в темноту Александр.

– Да, это мы, – ответил запыхавшийся телохранитель. – Ну, ты и конь!

– Скорее горный козел. Но все-таки оказался прав я, а не Кратер. Лисимах выбрал эту тропинку. Разворачиваемся.

– Передохнем?

– Ты как, Лисимах?

– Пока не старше и не слабее Феникса – выживу!

– Как долго? Так это же кровь, а думал, вспотел. Затянем потуже. Давайте за мной.

– Лучше сделаем носилки и будем нести по очереди, – пыхтел Пердикка, пытаясь догнать Александра.

– Брось, Пердикка. Отдам свой меч прибежавшему в лагерь16 раньше нас с Лисимахом.

– Твой меч? И ты отдашь?!…

– У вас нету шансов…

И, действительно, никто не догнал моего «Ахиллеса». Его давно уже никто не догонял.

Двадцать дней и ночей все, включая царя, возили, таскали и укладывали мои камни. И все (вслед за Александром!) хвалили старого Лисимаха. Я чувствовал себя великим героем. Даже взялся стрелять из лука, чтоб помочь охранению дамбы во время последней вылазки остатков тирского флота17. Но наш Автократор прогнал меня в лагерь, сказав, что, погубив мои ноги, хотел бы сберечь остальное. Ведь такой знающий человек, как я, стоит целой армии, а лучников здесь хватает.

Через двадцать дней Тир пал18. Надежная насыпь соединила остров с берегом. Ночью возле крепостной стены навалили мелкого гравия, и получилась дорога на самый верх. Едва забрезжил рассвет, штурмовые колоны побежали за Александром так же легко, как он с грузом моих костей. Наши корабли вломились в гавани, сметая и цепи, и бревна. Тараны разнесли в щепки все ворота и обрушили стену, устоявшую при первом штурме.

Все грохотало в такт моему сердцу. И я впервые ясно понимал, кого доверила судьба простому македонскому воспитателю».

* * *

«Каллисфен – дяде своему Аристотелю: Не было удачи Панэллинскому Гегемону, пока Боги не послали вещему Аристандру благоприятные знамения: сразу два за одну ночь! Сначала прорицатель увидел, как Александр поймал кривоногого сатира, само имя которого красноречиво говорило царю «Са Тир» («Тир твой»). А потом приснился Геракл, окровавленной рукой преподносивший остров своему потомку. Второй, свободной рукой полубог вытирал липкий пот этого многотрудного подвига. Ибо все, свершенное у непокорной крепости, отняло у Божественного царя, как и у каждого из нас, много сил и крови.

Утром Аристандр поведал и растолковал знамения нам, а также напомнил о хлебе, внутри которого фракийские солдаты обнаружили кровь. Это предвещало кровопролитие внутри, а не снаружи Тира. И город, действительно, пал – еще до обеда.

Вот что я видел собственными глазами и слышал собственными ушами. Хотя ты можешь не поверить и этому. Но правдивость моих слов, к счастью, могут подтвердить многочисленные очевидцы, благополучно выжившие в этой кровавой сече».

* * *

Стремительное вторжение со всех сторон и молниеносный захват укреплений не оставили тирцам никаких шансов на сопротивление. Некоторые пытались спастись, прыгая со стен в море, но и там их ждала неминуемая смерть.

Отцы города, иностранные послы и самые жизнелюбивые купцы укрылись в храме Мелькарта. На всякий случай кто-то вывел снаружи крупными аттическими буквами «Храм Геракла – прадеда Александра Великого». Увидев надпись на родном языке, записанный «Великим» криво усмехнулся:

– Опять нужно миловать самых трусливых…

Согласно законам Эллады укрывшимся в храме гарантировалась жизнь – и «самых трусливых» помиловали. А в «храм Геракла» втащили то, что «потомок» наконец-то смог пожертвовать своему «пращуру и кумиру», – самый лучший корабль и самый крупный таран из числа участвовавших в победном штурме.

Всех тирцев, пойманных с оружием в руках, по приказу Главнокомандующего распяли вдоль дамбы.

– К чему эта варварская жестокость? – скривился Гефестион.

– Если ты знаешь другой способ избавить нас от нового Тира – скажи. А пока я знаю только этот, – ответил Александр, не испытывая никакого желания обсуждать собственную акцию устрашения.

Выживших приговорили к поголовной продаже в рабство. Но сладкоречивые сидонцы упросили Гегемона отдать им лучших тирских мастеров «для восполнения потерь населения19, понесенных во время персидских репрессий». Среди лучших были в основном ремесленники, владеющие секретами, неизвестными в Сидоне, в том числе мастера изготовления знаменитого тирского пурпура.

– Ты бы отправил этих умельцев домой, – советовал Пердикка.

– В Сидоне им будет привычнее. А Финикия теперь наш дом, не меньше, чем Македония, – ответил Александр.

После победного парада, факельного шествия и спортивных состязаний, Тирский полуостров спешно заселили эллинами и финикийцами из других городов. Во главе нового полиса царь поставил своего соотечественника-македонца.

Полуостров, созданный за семь месяцев, остался навечно.