качай извилины здесь!

автор:

Книга «Бесконечность»

Глава 4. Ненужные победы(год шестнадцатый 1)

Выскользнувшая из глубины веков мода на лиры и кифары2 распространялась в ураганном темпе заразного умопомешательства. Казалось, еще немного – и Воинственная Македония превратится в царство изнеженных музыкантов. Во время осенних Дионисий даже спортивные состязания прошли скомкано, как ненужная увертюра к конкурсу струнных инструментов, а философские диспуты вообще хотели отменить, чтобы не портить впечатление какофонией болтовни.

Поскольку среди конкурсантов были дети знатных македонцев, то для полной судейской беспристрастности Филипп приказал закрыть сцену плотным занавесом. Это мало мешало подсуживать, зато изрядно портило звук. Но спорить с царем и главным судьей основных соревнований никто не захотел – тот и так был не в духе.

После очередного исполнения к судьям подносили четыре кувшина, и каждый арбитр опускал белый камень, если считал исполнителя достойным соответствующей награды, или черный, указывая, какой награды конкурсант не достоин.

Всем слушателям особенно понравилось исполнение боевых маршей участником под номером «24». Судьи и те не скрывали восторга. Но Филипп, до этого всегда голосовавший последним, не стал дожидаться царской очереди. Он решительно встал и захромал навстречу жрицам с кувшинами. Многозначительно оглядевшись по сторонам, демонстративно бросил четыре черных камня в золотой, серебренный, медный и глиняный кувшины. Это означало, по мнению Филиппа, музыкант «№ 24» – не достоин даже поощрительного приза. А царь Македонии никогда не отдавал наград тем, против кого голосовал лично, даже если это не совпадало с мнением остальных судей. Намек был предельно ясен: дальнейшее голосование за «двадцать четвертого» не имеет смысла.

Но пока первый из судей соображал, как ему поступить, к кувшинам торжественно подошел близкий друг царя — коринфянин Демарат и, озорно улыбнувшись Филиппу, выпустил белый камень над горлышком золотого кувшина.

Примеру Демарата охотно последовали многие судьи. И, когда закончились все выступления, оказалось, что у «очерненного» царем номера самое большое количество белых камней в золотом кувшине и только один черный.

Судьи уставились на своего предводителя. Тот делал вид, будто ничего не замечает, но всеобщего пристального внимания долго не выдержал и крикнул так, чтоб услышали по ту сторону занавеса:

– Александр, иди сюда – ты победил!

Победитель появился под одобрительные возгласы и бурные рукоплескания, но счастливым не выглядел – скорее раздраженным и разочарованным. Он подошел к отцу и выпалил громко и грубо:

– Если б ты не устроил этот спектакль, я бы победил честно!

– Ты и так победил честно. Причем против моей воли – все подтвердят.

«Все» усердно закивали и зашумели, стараясь изо всех сил убедить царевича в справедливости царских слов. А очень довольный Демарат уже тащил главный приз – золотую лиру.

– Они догадались, когда ты ринулся разбрасывать черные камни! Я все видел!

– И кто тебе разрешил подсматривать?.. Трудно было не догадаться! Кто еще мог наброситься на струны с такой необузданной яростью?! Лира вопила, как троянцы под натиском Ахиллеса. Если мы с Демаратом узнали, то и другие – без помощи…

Да я и не собирался никому ничего подсказывать. Я, действительно, был против. И ты знаешь, почему. Мой сын не должен уподобляться бродягам, развлекающим торжища ради жалкого подаяния. Я приводил тебе слова умнейшего человека – Фемистокла, отказывавшегося петь и играть, чтобы, сосредоточившись на власти, сделать свой народ великим и богатым. Но ты из пустого упрямства потерял уйму времени на искусство недостойное правителя!

…Кстати, у тебя неплохо получилось. Я думаю, судьи голосовали искренне.

Застывшие было судьи снова зашевелились и загудели в подтверждение искренности своего решения.

– Мне стыдно!!! – выкрикнул Александр и, ловко увернувшись от Демарата с тяжелой лирой, пошел прочь.

– И мне стыдно, что мой сын бренчит на лире вместо того, чтоб наслаждаться музыкой вместе с отцом! И не уважает ничье мнение! Ничье!!! Даже Демарата, растратившего целое состояние на твои никчемные капризы, неблагодарный мальчишка!

Александр резко развернулся:

– Я прошу прощения у тебя, любезный Демарат, и у вас, почтенные судьи, за испорченный праздник! – снова развернулся и пошел еще быстрее.

– Не ругай его, Филипп, – мальчик, действительно, хотел испытать себя, а мы ему помешали.

– Твоя доброта, Демарат, заслуживает лучшего применения. Зачем побеждать музыкантов, если ты никогда не будешь артистом? Зачем хамить старшим, даже если они мешают? Тем более, все согласны, что он играл, как боевой Орфей.

– Ты же знаешь: он не бросает ничего, пока не доведет до победы. Если бы не эта мода обучать музыке всех подряд – он никогда б и не притронулся к лире. Она ему, действительно, не нужна, и он не испытывал к этому занятию никакого влечения. Но, взявшись – уже не мог остановиться, не опередив всех.

– Но победить всех невозможно! Ты-то это понимаешь?

– Я-то понимаю, но вот он… Он слишком юн, и у него не было повода узнать о собственной победимости.

– Повод был! Сегодня. Только вы, глупцы, не захотели поддержать своего царя. Вы решили потакать этой беспредельной гордыне! Что ж, пеняйте на себя. Получили по заслугам. И это еще самое начало. То ли еще будет, когда выберете его царем! Я лично приду из царства Аида, чтобы посмеяться над вами, как вы сегодня посмеялись надо мной.

Филипп обиделся похлестче сына и тоже ушел, несмотря на предстоявшую пирушку в компании близких друзей.

* * *

– Леонид, я не стану поддаваться. Мне плевать на то, что он царский сын.

– Тебе и не нужно поддаваться. Он тебе этого не простит. Никогда. Он вообще никому не прощает подобного притворства.

– Почему он не хочет бороться с ровесниками? Я же старше на пять лет и тяжелее на полтора таланта, как минимум3.

– Ему с ними давно не интересно. Он легко укладывает не только ровесников. Он сходу ломает всех взрослых, даже меня и ловкача Клита4, с которым ты провозился полдня, пока припечатал в третий раз5.

Кратер6 соответствовал своему имени и для своих двадцати лет выглядел весьма внушительно. Самые знаменитые скульпторы Эллады именно с него лепили Геракла и очень гордились своими произведениями7.

Наконец-то наступило спортивное совершеннолетие8, и Кратер готовился к 110-м Олимпийским играм, где собирался победить в самом почетном виде соревнований – пятиборье9.

И вдруг его оторвал от предолимпийской подготовки главный тренер Македонии, первый и любимый учитель Леонид. Леонид очень хотел, чтобы царевич Александр тоже поехал на Олимпиаду и победил среди юношей. Но было две проблемы: во-первых, Александру исполнялось шестнадцать лет, необходимых для юных участников, через шесть дней после окончания игр, а, во-вторых, царевич неожиданно утратил всякий интерес к атлетическим первенствам.

За десять талантов золотом10, выделяемых Филиппом на ремонт Олимпийского стадиона, устроители состязаний11 соглашались простить недостающие дни. А вот интерес к спортивным победам должен был вернуть Кратер, доказав самоуверенному юноше, что до совершенства ему еще далеко.

Помериться силой с «Гераклом современности» Александр согласился. И вот теперь этот самый «Геракл» появился в «садах Мидаса».

Рассказ Леонида о победах над взрослыми убедил Кратера отнестись к предстоящему поединку со всей серьезностью. И богатырь готовился со свойственной ему добросовестностью, хотя в собственной победе все-таки не сомневался. Он много слышал о гениальном царевиче и даже видел его несколько раз. Но в шестнадцать неполных лет против лучшего борца Эллады – исход слишком очевиден…

Борьба – любимый конек Кратера. И он готовился поделиться этой любовью с «привередливым царским сыночком». Поделиться так, чтоб царевич запомнил на всю оставшуюся жизнь.

Посмотреть на поединок между Кратером и Александром собралось множество любопытных. Практически все мужчины из ближайших к Мьезе селений.

Кратер боролся изощренно и потрясал не только объемами рельефной мускулатуры, но и разнообразием борцовской техники. Прием следовал за приемом… Каждый раз новый или особенный.

Но проще было бы выдирать дубы среди чащи. Упрямый царевич портил зрелище: никак не ломался под силой, шаля, упреждал атаки, легко разрывал захваты и неуловимым (казалось, одним и тем же) движением швырял Кратера на лопатки.

Иногда брошенный успевал среагировать и пытался в полете перевернуться на живот, но всей его мощи не хватало, чтобы сдерживать того, кто с необузданностью смерча ввинчивал противника в колючий песок.

Но все-таки Кратер приблизился к первой победе: его огромные мохнатые руки наконец-то сомкнулись на юношеском торсе царевича, оставалось чуть-чуть: оторвать от земли, бросить прогибом и придавить всей своей тяжестью, уповая на огромное превосходство в весе.

Зрители замерли в сладостном предвкушении. Все они успели перейти на сторону измученного «Геракла» и желали видеть резвящегося юнца на лопатках. Хотя бы разочек. За этот «один разик» ему бы простили издевательское превосходство.

Но произошло невероятное – в последний миг Александр резко присел, мощно толкнулся и оторвался от земли вместе с повисшим на нем великаном. Уже в воздухе юноша одним толчком выпорхнул из объятий противника и, пока тот рушился вниз, принялся кувыркаться в воздухе, будто был птичьим пером, а не царским сыном.

Кратер бухнулся на колени и поднял руки, раздавленный осознанием собственной беспомощности. Он сдавался впервые в жизни и знал, что сдается раз и навсегда.

Когда поднялись шум и суета, вызванные необычным окончанием нервного зрелища, Кратер устремился к Александру:

– Я нашел тебя, мой царь!

Александр впился в честные и чистые глаза Кратера, а потом улыбнулся так ласково, что Кратер почувствовал себя маленьким мальчиком и по-детски улыбнулся в ответ.

– Что вы там ласкаетесь, как пес и хозяин, – ревел возбужденный Леонид. – Пора поговорить серьезно! Мы можем сделать так, что на этот раз все олимпийские венки достанутся македонцам. Колесницам Филиппа давно нет равных. Кто сможет тягаться с Александром? Детишки жирных эллинов?! – Только не смешите меня!

А тебе, Кратер, просто повезло, побегаешь за царевичем, посмотришь, как могут летать диски и копья – без труда разберешься со взрослыми. Станешь разочек Олимпийским чемпионом. Ну, а потом – вечно второй при вечно первом. Может это и обидно для тебя. Но любой бы позавидовал такому месту. Уж поверь мне, второму отцу этого доморощенного Божества.

– Леонид, я ж сказал: соревнуюсь с царями. А на Играх одни наемники. Не считая Кратера…

– Конечно, для вас, Богов-Олимпийцев, лавровый венок из Олимпии ничего не значит. Но ты подумай, никакие победы Филиппа не принесут Македонии такую славу, как твои победы на Олимпийских играх. Золоченые статуи многократного чемпиона переживут Элладу.

– Славы и без того хватит на всех. А атлетика для меня бессмысленна. Даже Геракл не устоит против тех, кто здесь собрался. А мне нужна победа над всей ойкуменой. Спорт ее не даст.

– Думаешь, «власть»?!

– Нет, не власть. Она та же сила – где многих не сдюжит один! А превзойти всех можно только разумом. Именно в этом мое предназначенье. А бороться я больше не стану. Ты уж прости, если сможешь. Пожалуйста.

После поединка с Кратером Александр больше никогда не присутствовал на состязаниях по борьбе ни в качестве спортсмена, ни в качестве зрителя. И только немногие знали о его непрекращающихся тренировках.

* * *

– Кажется, только тебя не радует новая победа твоего отца. Боишься, что тебе ничего не останется?

– Мир велик, Пердикка12, к тому же не склонен меняться. Боюсь, что мне достанется слишком много… А отец все топчется и топчется на одном месте.

Столько пустозвонного бахвальства накануне каждого нового похода. И каждый раз такой жалкий и ничтожный результат. И то, если не преувеличивают… А, скорее, опять соврали в меру своих убогих представлений о величии.

После таких побед истинного величия меньше, чем после поражений. Возвращаясь с разбитой армией, отец страдает и стремится к большему… После поражения он исполнен великих надежд и начинаний. Но потом приходят «победы». И все заканчивается самодовольной и хвастливой пьянкой.

И вот еще одна победа, не принесшая ничего нового. Ничего, Пердикка! Отец похож на скупца: раздобыв очередную монетку, бежит домой и радуется, будто с казною Креза…

Если вы готовы веселиться вместе с ним – я вам не мешаю. Только не буду с вами. Я все испорчу своей тоскливой рожей… Я ждал большего. Каждый раз жду большего и получаю эту нищенскую пародию…

– Можно ли желать большего? Кто сейчас могущественнее Македонии? Фивы и те померкли.

– А как насчет персов?

– Ты б еще вспомнил Богов-олимпийцев. Нашел с кем равняться! Только такие чокнутые, как Ясон Ферский и Агесилай Спартанский13 тщеславно равнялись на Персию, грозились ее превзойти. И где они теперь? Кто их припомнит сегодня?

– Сколько раз отец был близок к тому, чтобы занять место Фив и бросить вызов империи! И ни разу не сделал этого, предпочел остаться второстепенной фигурой, маневрирующей между другими такими же. Как будто место гегемона эллинов будет ждать его всегда, а других кандидатов не найдется.

– А зачем ему это место?! Чтобы все вокруг обзавидовались и набросились на нас, как это уже случалось с Афинами, Спартой, Фивами?.. Кем там еще? Нет уж, лучше понемногу, так, чтобы никто не позарился. Хорошо жить, когда никто не замечает твоего благополучия, когда все думают, что тебе плохо. Стоит выделиться, и тебя тут же съедят. Вот почему прав твой отец, а не ты. Тебе следовало бы понять это и праздновать вместе с нами, а не психовать в одиночестве.

– В том-то и загвоздка. Вы не знаете и знать не хотите ничего большего ваших маленьких праздников. Именно поэтому возвышение Афин и Спарты было жалким, кратковременным и не принесло ничего, кроме живописных каменных развалин. Теперь приходит конец Фивам. И тоже бесплодный. Вырываясь в лидеры, державка становится пресыщенной и самодовольной. Но не надолго. Лишь до тех пор, пока другие не опустят везунчика до убогого, среднего положения.

Кстати, чтоб утаить свою зажиточность, требуется могучая воля, не посильная для сластолюбивых притворщиков. Сытость целого государства вообще не спрячешь – сразу замечают по холеным мордам лошадей и всадников. Поэтому Македонию съедят независимо от того, займем ли мы место Фив или будет и дальше прикидываться нищими пастухами. Демосфен уже кричит на каждой площади, что пора разделить дикую Македонию между настоящими эллинами…

– Твой Демосфен бывал здесь14

– Я помню ту делегацию. Мы с Марсием15 читали Гомера и Еврипида, сценки показывали…

– Вот-вот. Пока ты показывал сценки. Этот деятель закатывал бурные сцены, а, как увидел Филиппа, от страха двух слов не связал. Единственный из афинян. Он подобен «жестокому скифскому головорезу»16 только перед афинской толпой – при виде опасности мечется, как самая жалкая курица!

– Конечно, но его слышат и те, кто способен действовать. И если сегодня ты, Пердикка, боишься оказаться один против всей Эллады, то завтра сюда припрется «вся Эллада», и от тебя ничего не останется! Как ты будешь сопротивляться – если не готовишься воевать со всеми? Боишься сразиться с целым миром – мир набросится на тебя, когда ты наиболее уязвим.

– Я ничего не боюсь! Просто не понимаю, чего хочешь ты, Александр? В Филиппеуме17 уже стоит твоя статуя. Тебе этого мало?!

– Сорок лет Исократ призывает эллинов идти на восток, чтобы в борьбе с персами доказать жизненность и величие собственных идеалов. Но, видимо, нам больше нравится оставаться маленькими и беспомощными, утешая собственное самолюбие пустыми и бессмысленными междоусобицами.

Вот он пишет: «великая личность должна поднять мир акрополей и полисов над мелкими раздорами и взаимным недоверием, объединить их вокруг великих идей».

В Элладе полно великих идей, но не нашлось ни одной великой личности, достойной призывов Исократа. Вся Эллада сварливо потешается над собственным мудрецом, как хозяйственная Ксантиппа18 над непрактичным Сократом. Свои маленькие победы выпячивает каждый, большую мысль Исократа не признает никто! Даже Аристотель согласен принять ее только в качестве идеальной мечты, для которой реальный мир слишком плох.

– Ты слишком многого хочешь! Хуже, чем слишком!

– Многого?!

– Да, многого. Филипп одержал больше побед, чем все македонские цари до него. Он – самый удачливый и самый лучший из наших. И ты ему просто завидуешь. А чтобы утешиться, придумываешь неисполнимые задачи и радуешься, что Филиппу они не по силам. Спустись на землю, Александр!

– Завидую?! Отцу?! Ставлю непосильные задачи?! Я докажу, что это не зависть. И, тем более, докажу, что не только Эллада, но и вся Персидская империя – задача простая. Это вообще не задача. Достаточно быть чуточку умнее окружающих, чтобы лет в сорок-пятьдесят стать «Великим царем Персии». Или отрезать себе яйца и пролезть в «Великие визири» лет на десять раньше.

– Ага, так тебя и пустили.

– А почему нет? Проще простого: убеди парочку сатрапов и евнухов, что ты увеличишь их богатство и влияние, и садись на трон – наслаждайся жратвой и гаремом.

– Ну, так сядь, если ты такой умный.

– Сяду. Но другим способом, более сложным.

– Это ты-то – известный непоседа и поклонник простых решений?!

– А что делать? Ведь задача сложнее. Не просто сгрести под себя Элладу и Персию, а сделать так, чтобы все подданные стремились жить по законам разума и справедливости. А это не то же самое, что царствовать в свое удовольствие, нажираясь до пьяного бесчувствия и тиская девиц, готовых признать богоподобным всякого, раздающего золото шлюхам…