качай извилины здесь!

автор:

Книга «Бесконечность»

Часть вторая. Царь

Глава 10. Не спеши(год двадцать первый, начало 1)

Накануне у Демосфена умерла дочь, и ему полагался траур. Но оратор, увешанный праздничными гирляндами, вышел к народному собранию со счастливым лицом:

– Вы слыхали о горе, постигшем меня! Но разве моя беда затмит всенародную радость?! Для варвара – может затмить. Поэтому плачет сопливый македонский мальчишка, скрывая притворными слезами свою радость отцеубийства и химерические надежды на царский престол. Но я – гражданин Великих Афин искренне радуюсь вместе с вами! Вместе со всеми свободными людьми я славлю Павсания как величайшего героя современности!

Чудовищный нарыв, звавшийся Филиппом Македонским, вскрыт священным дельфийским ножом мужественного тираноборца. Отныне Эллада здорова, и я праздную ее исцеление.

Дивный сон видел я прошлой ночью. Явилась мне наша небесная покровительница Афина Паллада и молвила: «Иди и скажи любезному моему демосу: Филипп мертв, Александр глуп, и отныне вы свободны!»

И вот я говорю вам, афиняне, вы свободны! Воистину свободны!!!

Толпа откликнулась радостным рокотом. Сквозь тычки и оскорбления к возвышенности прорвался Эсхин. Ему долго не давали говорить:

– Граждане Афин, вспомните наши договоры с Македонией. Неужели этот забывчивый отец сделает забывчивым целый народ?

Последние слова потонули в хохоте и презрительных выкриках. Эсхина стащили вниз, а потом долго пинали ногами и плевали, пытаясь попасть в лицо.

– Оставьте эту крысятину, непригодную для праздничных жертвоприношений. Не оскверняйте паршивой зверюшкой алтарь нашей Доброй Богини, не пачкайтесь македонскими нечистотами, – снова ораторствовал Демосфен. – Куда спешить? Больше нет Филиппа! Больше не будет Александра! И у нас полно времени, чтоб, как следует, проучить плешивого Эсхина и шепелявого Аристотеля. Покарать их так, чтобы в будущем одно воспоминание о страданиях этих извращенцев отпугивало всех адептов деспотии! Но не сегодня, вольнолюбивые афиняне, не сегодня. Сегодня у нас Великий праздник!

Площадь громыхнула на слове «праздник». И Демосфен блаженно жмурился, выслушивая одобрительные возгласы. А, прослушав все, перешел к делу:

– Я уже отправил письмо Атталу, опекуну законного македонского наследника, и предложил этому авторитетному и предусмотрительному политику нашу помощь в тушении пожарищ низвергнутой тирании.

Вы скажете: «Македонские дикари этого не заслуживают! По законам Эллады они должны ответить за свое соучастие в злодеяниях Аргеадов!» – И вы будете правы! Но я взываю к вашему никогда не иссякающему милосердию. Слишком бесчеловечно истязать послушных собак за то, в чем виновны их злобные хозяева!

Весь день Демосфен не стеснялся в выражениях. Говорил, что думал – все, что накипело за годы борьбы с Филиппом. И боялся лишь одного, как бы на радостях не сболтнуть, сколько золота получено из Персии для укрощения Македонии.

Делал он так не потому, что собирался присвоить щедрые «субсидии». Наоборот, был готов, если, конечно, потребуется, добавить из личных сбережений, пожертвовать всеми доходами собственной оружейной мастерской… Просто разговоры о деньгах, и деньгах немалых, неминуемо вызвали бы алчность и зависть толпы, отвлекли бы афинян от успешного завершения борьбы с македонской деспотией.

* * *

Вечером чрезвычайно возбужденный и довольный собой оратор ужинал со своим новым ближайшим другом Харидемом.

Бывший пират, от одного имени которого вздрагивали, бледнея, купцы и судовладельцы, в последнее время сделался щедрым меценатом. В результате добился дружбы видных афинян и попал в список афинских граждан.

– Ты величайший народный учитель, Демосфен. Твое имя будет сиять золотыми буквами на всех памятных плитах Эллады. И мне, косноязычному толстосуму, не пристало тревожить твой слух своими неотесанными советами.

– Ну что ты, Харидем, среди моих друзей нет никого, чей опыт был бы равен твоему. Как нет и никого равного тебе в богатстве и славе. Твои слова всегда разумны и своевременны. Говори все, здесь можно.

– Ты слишком спешишь, Великий Демосфен, когда считаешь нашу общую мечту осуществленной.

– Ты полагаешь, у Александра есть шанс?!

– Какие-то шансы есть всегда… Хотя я, как и ты, их не вижу. Точнее, не знаю, что может вынудить гордую Македонию подставить свою шею под меч этого шалопая. В любом случае Персия его никогда не признает и не позволит столь явному врагу хозяйничать на территории Скудры.

Но, к сожалению, в этом мире случается и то, что кажется совершенно невозможным. Я видел множество подобных молокососов. Заполучив утлое суденышко, они мнили себя властителями морей. Хоть и не имели ни малейших шансов на успех и плавали не дольше якоря. Но некоторые из них все-таки успевали убить двух-трех уважаемых людей – лишь за то, что почтенные мореплаватели не сумели скрыть свое естественное отвращение к самозванцам.

Поэтому я боюсь, что после сегодняшних речей жизнь величайшего из афинян и лучшего из моих друзей в опасности. И я предлагаю тебе своих телохранителей в качестве безвозмездного, дружеского содействия нашему общему делу.

А еще смею рекомендовать себя самого в качестве примера, если можно говорить о примере для Мудрейшего из мудрых. Я никогда не спешил, я всегда делал вид, будто каждый новоявленный выскочка – во всем равен мне самому. Более того, будто он – мой новый друг и достойный пример для подражания. За это все хвастунишки не только берегли меня, как свою надежную опору, но и способствовали росту моего авторитета.

И пока аппетитных мальчиков одного за другим скармливали морским чудовищам, я поднимался, как флаг на рее….

– Ты, как всегда, мудр, Харидем. Мне нужно опасаться этого отъявленного бандита, злопамятного и мстительного, как его мать. Пример Филиппа – лучшее предостережение…

– И не спеши. Никогда не спеши, Великий Демосфен. В мире так много случайных стрел и дротиков. Они сами найдут его сердце, не расплескав твоего бесценного красноречия. Подставится. И очень скоро.

– Откуда там сердце, Харидем?!

– Я все-таки думаю, какое-то сердце есть у всякого. По крайней мере, я не видел ни одного, кого не удавалось убить ударом или выстрелом вот сюда. Однако не стоит хоронить Александра раньше времени. Конечно, твои планы прекраснее и грандиознее моих, но потерпи и ты, многострадальный Демосфен! Сбереги силы для настоящего праздника!

* * *

– Александр, нет ничего страшного в том, что тебя не признали. Начало положено. Причем чрезвычайно удачно. Далее не спеши! Каждая новая удача, как новая женщина, требует терпения и постепенности!

Время атак прошло. Стабильный, надежный трон стоит на словах и подарках, держится щедростью и уговорами. Долго и постепенно изживают такую вражду и достигают симпатии, а повезет – и большой любви.

Твой отец шел к признанию Эллады более двадцати лет. И то за целую жизнь не приобрел всего, чего хочешь ты на второй день царствования. А ведь Филипп мог бы обольстить и гордую Спарту, если бы не горячился. Будь же наследником отцовского долготерпения, и оставь врагам отцовскую несдержанность.

Сейчас появилась уникальная возможность покончить с проигранной войной. Филипп мертв. Эллинский союз снова распался. Твой злейший враг Багой отравлен собственным царем. И венценосный отравитель может позволить себе щедрость настоящего победителя. Ты человек новый, к этой войне не причастный, – получишь мир на условиях, о которых отец только мечтал.

Кротко, до лучших времен прими, как должное, самоуправство этолийцев и амвракиотов2. Острова спокойно оставь Родосцу. Чем еще от него откупиться?! – Пусть пользуется плодами своих побед, лишь бы не лез на материк так нахраписто. Иначе этот изменник превратит всю Элладу в большую персидскую сатрапию.

– Мемнон не изменник, он – изгнанник. Я бы ему уступил все, когда б он не кричал на каждом шагу: «отомЩУ убогим за брата Ментора». Личные обиды, эгоистическая гордость омрачили разум, вынуждают служить тем, кто не признает ничего, кроме сытой и умиротворенной Персии. Служить безоглядно. Мемнон даже не замечает, где его настоящий враг. Как только мы приползем к персам на брюхе, Мемнону плеснут яда, чтобы не осталось никого, мечтающего сделать Элладу разумной и сильной. Такая Эллада им не нужна.

– Такая Эллада нужна нам! Поэтому мы с тобой. Но для того, чтобы стать тем, кем хочешь ты, нужно очень долго копить силы, жизненный опыт, уважение людей, богатство, в конце концов.

– Я никем не хочу стать, Антипатр. Тем более, мне не нужны пустые титулы и льстивые признания трусливых полисов. Я родился тем, кем нужно. И за этот щедрый дар должен очень многое.

– Но ведь я про то же самое. Ведь именно для этого и требуются опыт, авторитет, деньги. Тебе придется усердно трудиться до старости, приобретая необходимый минимум.

– Нет, Антипатр, нет! Чтобы наслаждаться миром, действительно, нужны авторитет и богатство. Но чтобы переделать мир, необходимы энергия и азарт молодости. Когда я нагружусь годами, стану таким же медлительным и осторожным, как водовоз с переполненным пифосом. И буду лишь праздно мечтать, как мечтал отец, о Великом походе и битве миров!

И самое страшное – у меня не останется времени. Никакая жизнь не бывает достаточно долгой. Тем более, жизнь, посвященная целому миру. Готовиться можно до бесконечности, и каждый раз подготовка будет казаться недостаточной. Каждая новая отсрочка – хороший повод для того, чтоб отсрочить еще раз… Поэтому я не стану ждать, Антипатр, мы выступаем сейчас.

– Тогда и твои враги тоже не будут осторожничать, а бросятся на тебя, как стая голодных ворон. Погибнешь ты, погибнем мы… И от твоих грандиозных планов не останется ни следа, даже воспоминаний.

– Ну что ж, посмотрим, кто кого… К тому же, они и так не станут ждать, когда узнают, кого избрала царем македонская армия.

– Это потому, что они слишком хорошо знают тебя и, в отличие от старого мечтателя Антипатра, давно утратили надежду на то, что ты когда-нибудь изменишься и остепенишься.

– А почему бы нет? Кое-что исправлю в этом недоделанном мире и сделаюсь уравновешенным искателем золотой середины, как ты и твой друг – мой Учитель Аристотель.

– К сожаленью, ты шутишь…

– Тогда смейся, Антипатр… Смейся, предусмотрительный регент. Разве царские шутки положено встречать прокисшим унынием на лице?!

* * *

В Темпейском ущелье3 македонская армия уткнулась в мощное фессалийское заграждение. Командир фессалийцев поглядывал мимо Александра:

– Я человек маленький. У меня приказ не пускать.

– Чей приказ?

– Это военная тайна.

– Я – преемник Филиппа, а значит пожизненный архонт4 Фессалийского Союза.

– Именно это сейчас и выясняется: архонт ли ты…

– Кем выясняется?

– Кем положено, тем и выясняется, а тебе придется ждать. Иначе дерись – и окажешься не пожизненным архонтом, а посмертным нарушителем договора о вечном мире, придуманного твоим отцом для всей Эллады.

– Мудро, мудро…

Александр ушел с подозрительным, прямо-таки сыновним смирением законопослушного эллина.

И только через несколько дней стала понятна его покладистость. Македонская армия, вырубив ступени на непроходимом склоне горы Оссы5, прошла к Фарсалу – столице Фтии и родине Ахиллеса.

Слетевшиеся сюда же вожди фессалийцев мгновенно признали молодого архонта и от души подивились тому, что загадочный «некто» мог так долго сомневаться в столь очевидной истине. Вся фессалийская конница влилась в армию Александра. А родной город предка-героя удостоилась освобождения от всех повинностей и налогов.

Армия шла быстрее, чем вести о ней, и беспрепятственно преодолела Фермопилы.

Совет Дельфийской амфиктионии без лишнего обсуждения подтвердил: «Александр – новый покровитель святилища Аполлона».

Жителей Фив разбудил громкий шум – грохот шагов и звон металла. Посреди ночи в безмятежно спящий город вломилась армия, которую никто не ждал, особенно так рано.

Александр вежливо поинтересовался, почему фиванцы прогнали македонский гарнизон из Кадмеи. И, выслушав такие же вежливые извинения, потребовал письменно подтвердить, что македонский царь по-прежнему является Гегемоном эллинов и стратегом-автократором Эллады.

Фивы и примкнувшие к ним Афины исполнили требование своего Гегемона со скоростью, достойной самого Александра.

Едва общепризнанный «Стратег-автократор» вошел в столицу Панэллинского Союза – Коринф, туда же явились запыхавшиеся послы «верноподданных» полисов. Коринфский Синедрион охотно подтвердил свое решение о войне с Персией и принял план военной кампании, предложенный Александром.

За две декады сын вернул себе все, завоеванное отцом за два десятилетия, и получил впридачу то, чего добивался сам.

* * *

Александр:

«Еще недавно в ученых кругах любили противопоставлять «сложносочиненную научность» Аристотеля и «простецкую мудрость» Диогена. Утверждали, что всю науку Стагирита Синопец6 способен расколотить вдребезги единственной фразой. Вот только фразу эту никто не знал. Болтали, будто бы кличку «сумасшедший Сократ» для Диогена придумал сам Платон.

Учитель ничего не рассказывал об этом кинике, предпочитая клеймить «Антисфена и других кривляк, склонных выдавать собственную ограниченность за естественные границы разума». А когда Птолемей напрямую спросил:

– Кто такой Диоген, сын Гикесия, из Синопы?

Аристотель неприязненно проворчал:

– Про Гикесия Синопского, который вместе со своими сыновьями добывал много золота и серебра, обскабливая монеты, я слышал. А звали ли одного из этих проходимцев Диогеном, не помню.

Это интриговало. Не верилось, что нарочитая забывчивость Учителя объясняется лишь неиссякающим хамством Диогена в адрес Платона и всех его учеников (Аристотеля в особенности).

Из прославляемой философии Диогена были известны только более или менее остроумные колкости. Поэтому я не думал, что славословия философской богемы удостоилась некая серьезная наука, вроде системы Аристотеля. Но ведь не одни же пустые остроты побуждают людей ставить этого «пачкулю» на одну доску с серьезными учеными? Очень надеялся обнаружить нечто, упущенное поверхностной молвой – источник истинной славы, подлинный дух аскетизма.

Аристотель любил повторять: «Пренебрегающий общественной жизнью либо животное, либо Божество». Кто же он, со смаком именующий «собакой» самого себя?

Позвал Диогена в Коринф7, но он даже не ответил на мое приглашение – наплел царскому курьеру что-то вроде:

– Шел бы ты, жалкий, к жалкому от жалкого с жалким.

Выезжая из Коринфа, решил сделать крюк, чтобы увидеть этого язвительного старика.

Дед не понравился с первого взгляда. Он, безусловно, знал о нашем визите и готовился тщательно: извалялся в грязи и развалился в песке, выставив напоказ все свои струпья и лохмотья. С нашим приближением сделал вид, будто совершенно ничего не замечает вокруг себя.

– Радуйся, Диоген!– употребил я традиционное аттическое приветствие. Но он тут же придрался к слову «радуйся»:

– А есть чему радоваться?! Я был бы рад, когда б вы не загораживали мне солнце.

– Я думал, Великий Диоген находит радость, исследуя глубины духа. А, оказалось, услаждает тело солнечным светом…

– Кому чего не хватает, юный царь. Мне света. Кому-то, видимо, духа. А вам с Аристотелем глубин… Вот только путь излишеств далек от мудрости!

– Блажен, кто может довольствоваться малым.

– Не всем же быть ненасытными.

– Почему не всем?

– Меня это не касается. Возможно, это касается тебя – вот и решай сам.

– Завидую твоему безразличию…

– Он мне завидует! А сам стоит воплощенной снисходительностью и думает, что нашел точило для царского остроумия… Меня многие поднимали на смех, да только вот я никак не поднимусь.

– А ты не допускаешь, что мне надоело быть царем и захотелось стать аскетом вроде тебя?

– Здесь нет места для второго, – он ткнул в сторону своего пифоса. – Ты бы потерпел второго Александра?

– Целое человечество! …Я ищу других, себе подобных, усерднее, чем ты искал человека средь бела дня с факелом. Ищу даже в тебе, Диоген. И страдаю, не оттого, что мне загораживают солнце, а наоборот…

– Знаю, знаю… Ничего нового. Между тем, ты так увлекся, что твоя разбухшая тень лишила меня последнего… И я уже дрожу то ли от холода, то ли от страха оказаться в мире, заполненном Александрами.

– То есть разговор окончен… Ну, что ж, прощай, Диоген.

– Прощу обязательно, как только увижу солнце, – проворчал старик и повернулся к нам своей вонючей задницей.

Встреча с Диогеном всех развеселила. Увиденное было смешной пародией на хвалебные оды о «Величайшем мудреце современности». Никто даже не предложил наказать Диогена за хамскую дерзость. Казалось, наш дружный смех и есть должное наказание.

Когда шутки стали выдыхаться, Гефестион, обращаясь ко мне, недовольно спросил:

– И что же мы искали в этом желчном грязнуле? Не хотел же ты, на самом деле, обнаружить то, чего не знал раньше?

– Твоя ирония справедлива. Я, как всегда, доверился чрезмерным надеждам. И мне противно осознавать это…

– Ладно, хоть повеселились. Впрочем, кто знает, что ждет каждого из нас… Возможно, я сам буду сидеть, старый и грязный, у растрескавшегося пифоса и выпрашивать милостыню…

– У тебя слишком наглая рожа, Гефестион. Тебе никто ничего не даст, – засмеялся Неарх.

– Мало вам, Диогена, так вы решили посмеяться и надо мной…

– Ой-ой, кто дерзнул смеяться над тенью самого Александра…

– Сами вы тени. Нам с Диогеном даже негде погреться.

И все расхохотались снова».

* * *

– Учитель, чего хотела от тебя эта дрессированная обезьянка Аристотеля?

– Гм… А этот… Прыгал здесь козликом. Говорил: «Проси, что хочешь – только открой мне глубины твоего духа». «Могу, – говорил – сделать тебя равным мне – Александру». А я ему: «Самый ничтожный философ выше любого из царей». А он загорелся: «Тогда я тоже хочу стать философом»…

Жутко надоел противный мальчишка, ну я его и послал: мол, не загораживай солнце. Он еще немного поумничал, поныл о тяжкой царской доле… Я смолчал – он и убрался.

Правда, его злобный дружок Пердикка грозился убить меня, если я не передумаю. А я ему: «Так вам нужна моя жизнь, а не моя мудрость. Берите и будьте ослами!» Это животное скрипело-скрипело зубами, но так и не придумало, что ответить.

На следующий день на афинской Агоре из уст в уста передавался анекдот о том, как Великий Диоген отшил с позором тщеславного македонского царишку.

– Ишь ты, – смеялись афиняне. – Захотел стать еще и Диогеном. Пусть сначала искупит грехи душителя свободы и отцеубийцы.

Диоген не поленился объявиться в Афинах и на время затмил самого Демосфена. Рваный плащ философа можно было видеть во всех концах рыночной площади. Подношенья лились, как мед. Таких богатств у нищенствующего острослова не было с тех пор, как он с отцом и братьями угодил под суд за фальшивомонетничество. Старый киник показывал средний палец и приговаривал:

– Вот вам Александр Третий Македонский – «Великий» Гегемон эллинов. Избалованный мальчик, которому приписывают чужие достижения!

Теперь-то мне верите: в каждом из нас частица всего сущего. Ведь даже в самом себе я обнаружил Александра, когда сравнил вот этот вонючий стручок с одним надоедливым самозванцем. Присмотритесь к собственному третьему пальцу – и вы обнаружите того же нахала.

С какого конца не считай все равно третий.

Вот этот толстый широкий палец, оттопыренный отщепенец – его первоучитель, грузноумный Платон. Прозванный широким8 за ширину костей, а не широту мыслей. Тоже любил махать кулаками больше, чем учиться9.

А этот тощий и облезлый перст, тычущий во все подряд, одинаково настырно ковыряющийся в заднице у дохлой курицы и в носу у Бога – всезатыкающий и всеподхватывающий Аристотель.

Третьего в этом ряду мы уже поднимали. Но нам не трудно – вот он парень, расхвастанный указательным.

Теперь с другой стороны. Вот два кривых уродца: мизерный и безымянный. Они тоже цари Македонии. Они тоже Александры. Они тоже мечтали загребать персидское золото. А им, бедолагам, досталось лишь по номеру в тощем перечне варварских вождей. Да еще презрение всех свободнорожденных.

К примеру, вот этот малыш был Первым Александром в Македонии. Как его только не называли: и Филэллином, когда он заискивал перед нами. И Филоперсом, когда он вылизывал задницы персидским лошадям. А он, маленький, просто хотел поучаствовать в Олимпийских играх. Эллины добрые – ему разрешили. Ну и кто помнит этого чахлого атлета сегодня? – Только персидские лошади!

Безымянного вообще никто никогда и не помнил, «поелику» – не за что. Как жил, так и умер – под подолом смердящей малофьей и кровью «Убийственной Эвридики».

А вот и снова третий. У нашего трейтенького больше шансов прославиться. Может быть, и через сто лет люди, показывая кому-то вот так – вспомнят, что когда-то эта пародия члена называлась еще и Александром Македонским.

Диоген снова и снова оттопыривал свой массивный грязный средний палец. Жест считался крайне неприличным еще во времена Гомера, но никогда не вызывал с такой регулярностью такого злорадного хохота.

«Венки – прыщи славы!» – подхватывали Афины новый афоризм остроумного старца, представляя македонского венценосца прыщавеньким подростком.

Когда через пару дней у города по какому-то делу проезжал «злобный дружок Пердикка» с тремя илами10 кавалерии, афиняне мгновенно приуныли и «другу царя» понесли доносы друг на друга. Доносов набралось гораздо больше, чем пожертвований Диогену.

Сам киник где-то прятался, пока не убедился, что на этот раз его никто не ищет.

– Конечно, – говорил он ученикам, осмелившимся наконец-то выбраться за город к пифосу, – люди готовы подавать слепым и безногим каждый день, потому что могут ослепнуть и покалечиться. А мудрецов постоянно забывают, так как мудрыми им не стать никогда. Передайте же этим жалким трусам, что я прошу на хлеб, а не на склеп.

– На чей склеп, Учитель?

– Вот только не надо ловить меня на слове, бестолочь!

* * *

Когда государства, состоявшие в Панэллинском союзе, пришли в себя и сообразили: война с Персией все еще продолжается – хлынули дурные предзнаменования.

Опечаленные посольства союзников принялись пересказывать Александру приметы, знамения и пророчества, явно свидетельствующие против продолжения войны, настойчиво понуждающие к миролюбию и уступкам Мемнону.

Больше других преуспела Дельфийская пифия, в отместку за прекращение материальной поддержки11 напророчившая грандиозные победы «Могучего островитянина», гибель эллинской армии на востоке и близкую смерть какого-то юного царя.

Выслушав всех, единственный «юный царь ойкумены» повез синедрион к пифии в Дельфы.

Степенная старушка12 — главная жрица оракула очень удивилась прибытию такой представительной делегации, внимательно выслушала просьбу Александра и категорически отказалась давать новые предсказания или отвечать на вопросы македонского царя, сидя на священном треножнике над зловонной расщелиной.

– Аполлон запрещает заниматься этим в такое время. Придется подождать! Приходи будущим летом! – закончила она и почти удалилась, «демонстрируя силу достоинства»…

Надменная жрица еще не знала: Александр твердо решил ничего не ждать. Потому и взвилась в воздух перед порогом святилища. Испуганно оглянулась и увидела под собой строгое лицо «гостя», державшего ее за одежды на вытянутой руке.

– А, может быть, послушаем самого Аполлона? – с многозначительной галантностью поинтересовался Александр. – Вероятно, тлетворное влияние персидского золота исказило истинный смысл высказываний Солнцеликого.

– Я же говорю: нельзя, не положено!!! – заголосила парящая пифия, но убедилась: возвращать ее на землю никто из присутствующих не собирается.

– А это мы сейчас проверим, – хмыкнул Александр и, не изменяя взаимного расположения тел, переместил пифию к треножнику. А она продолжала извиваться, как гусеница, угодившая в крепкую паутину. И только оказавшись над священным треножником, несчастная старушка сообразила: отвечать на вопросы этого здоровенного мужлана придется в любом случае – и решила поддаться, чтобы отомстить.

– С тобою не справиться!.. – крикнула она и вмиг растерялась от собственных слов, исключающих план отмщения.

– Ну что?! – обратился Александр к своим спутникам, опуская пифию на ноги. – Кому-то нужны лучшие пророчества? Предлагаю ограничиться этим, показавшимся мне гласом самого Аполлона. Скажи нам, святая сестра, ты сама хотела назвать меня непобедимым или это произошло помимо твоей воли?

– Я не хотела… – промямлила жрица и растерялась еще больше.

– Уверен, она не врет. За что и спасибо! А теперь прощай – свидимся не скоро.

И толпа шумных, воняющих потом мужчин стремительно удалилась.

* * *

Европу и Азию охватила небывалая всеобщая спешка – бег наперегонки.

Александр, понукая всех и вся, готовил поход на восток: совершенствовал метательную технику, проводил беспрерывные военные учения в горах и лесах, на полях и болотах, стремительно преодолевал пустыни и реки. Антипатр – регент «Гегемона эллинов» поспешно укреплял побережье Эллады.

Противники македонского царя, не мешкая, бежали к Мемнону. Сам Родосец торопился захватить острова возле Эллады, усилить оборону крепостей Малой Азии и пополнить свой (и без того огромный) флот.