качай извилины здесь!

автор:

Книга «Бесконечность»

Глава 27. Индийские сказки (год тридцатый, первые десять месяцев 1)

Пышно и речисто отметили вековой юбилей Платона, а заодно двадцатилетие со дня смерти «Величайшего философа» и день рожденья Александра2. В разгар торжеств казалось: война исчерпана, и наступили времена неспешных разговоров на отвлеченные темы. Обстоятельный и серьезный «Бог философии» выглядел не «внуком», а хорошо сохранившимся мужем бодренькой Ады, устроившей этот минорный праздник любви к мудрости.

В индийский поход Главнокомандующий собирался очень медленно, как бы нехотя. А его подданные не собирались вовсе, хотя и делали вид, будто ждут, пока «Божественный» нафилософствуется, начитается, закончит указы и письма.

Была какая-то надежда, что царь как-нибудь сам осознает бесперспективность завоевательных планов, откажется от них и всерьез займется наведением порядка в империи, и без того охватившей почти всю ойкумену.

К нему запускали людей, предлагавших важные дела на севере и западе. Особые надежды возлагались на царя хоразмиев3 Фарасмана, придумавшего, как расчистить Скифию за два-три года. Коварный план кочевника был прост и заманчив. Александр это признал, но объяснил: сейчас все мысли об Индии, а со Скифией и так все ясно – значит, позже.

– Ни Геракл, ни Персей, ни Дионис не нашли там ничего стоящего, не свершив ничего героического. Четвертому сыну Зевса там тоже нечего делать – говорили Ему, а Он улыбался.

* * *

– Странное дело: сказки, противные в детстве, читаю теперь внимательней мудрых писателей, – делился Александр с Гефестионом.

– А кто тебя заставляет?! Я давно уже бросил. Не читать же индусскую галиматью вперемешку с астрономией и тактикой.

– И где искать факты?

– Но не в книгах же про край света, где солнце в сто раз толще нашего, а муравьи-слоноеды под руководством ушастых карликов дырявят Землю в поисках золота?! Надоедает быстрее обычных мух и языкастых просителей. Даже пикантное совокупленье и пожиранье усопших щекочут нервы лишь в самом начале.

– Даааа, далеко тебе до Неарха! Для того все возможно. Он даже видел собственными глазами чучело гигантского муравья. А врач Артаксеркса Ктесий подробно описал, как штопал гномикам длинные уши, заменявшие щиты, плащи и матрацы. Многие верят…

– Шутишь, что ли?! Простака Неарха, как всегда, надули. А Ктесий – такой же пустобрех, как все «эскулапы»4.

– С тобой пошутишь. Ты сразу клеймишь, да еще по-латыни! Но я о другом. Такое чувство, что реальная Индия никогда не интересовала ни эллинов, ни персов. Даже деловой и дотошный Скилак просто законспектировал чьи-то бредни и назвал это книгой про Индию. Крупицы правды мельче пыли, а выдумки – сочны и цветасты, как сны алкоголика.

…Астрономию, значит, читаешь. Может, и правильно, про другие планеты известно больше. А здесь ни карт, ни хронологий! Только быт во всех деталях с невероятным количеством названий яств и нарядов.

– Так зачем туда премся? Сочинителям все равно, где расселять своих «лупоглазых хвосторогов» и «старушек-огневушек». А нам топчись по джунглям, чтоб удостовериться: в Индии сказок нет, а жрут слонов, как здесь верблюдов.

– А ты предпочитаешь, чтоб топтался кто-то другой? Твой сын, например.

– Почему мой? Мы люди скромные – в цари не лезем.

– Значит, мой?!

– А что?! Если Геракл в папу – справится. А тебе и здесь работы хватит.

– Мне работа – дерьмо конюшен: убийства, расчистки и гнусности прочие. Прочие, прочие, прочие… Бросить все это детям?! Им бы целое, чистое – пусть его улучшают. Ты же видишь: война – как яд: капля вытравит душу! Мои лучшие планы брезгуют жить с памятью прошлых позорищ!

– Не делай трагедий! Кто не изгажен?! Закончим войну – проспимся – само постепенно забудется.

– Мечтай! Не забудется! С годами гнусь всплывает все чаще, жжет нестерпимее…

– Ты просто закис в Бактре. Ладно: пройдись до Инда. Исправишь персидские промахи, добудешь былые владения5. А там уж посмотрим…

* * *

В неистовстве зноя степи Средней Азии бурели и плавились.

Прорываясь сквозь сизое марево, длинные походные колоны торопливо ныряли в прохладную тень Паропамиса. Армию по-прежнему называли «македонской», хотя македонцев в ней осталось тысяч пятнадцать, а всех эллинов – не более сорока.

В северных и западных предгорьях разрознено курились пепелища огромных костров, валялись обугленные клочки роскошных одежд, черепки дорогой посуды, спекшиеся с углем драгоценности.

Это Великий царь царей в очередной раз избавился от лишнего груза. Как всегда, жег только свое, но страстно честил «преумножающих тлен». И никто не рискнул дорожить трофеями сильнее Главнокомандующего.

– Жгите! Жгите!!! – рычало могучее поднебесье.

– Жгите! Жгите… – шамкали скалы.

Экстаз уничтожения опустошил обозы. Уцелел лишь запас оружия и походный провиант. Ненужные повозки пошли на дрова. А распряженные мулы, ослы и быки двинулись налегке, оголяя горные пастбища.

* * *

На этот раз Паропамис преодолели легко и быстро, по самым удобным дорогам и перевалам6. Александрия Кавказская после расправы над нерадивым наместником сделалась местом переговоров с индийскими раджами и вождями диких племен.

Три года назад, еще во время войны с Бессом, на сторону македонцев перешел Сасигупта7 – правитель маленького приграничного княжества. Его и отправили в Пенджаб с предложением принять македонское подданство до конца лета. Непокорных ждала война.

Перебежчик уговорил немногих, зато, вернувшись, много болтал про усобицы соплеменников:

– Они ненавидят друг друга больше, чем иноземцев. Это сулит тебе, Великий царь, легчайшие победы!

Первым «припал к стопам» молодой раджа Омфис. Его вотчина – «страна торгашей» Таксила числилась среди трех самых крупных и богатых государств на северо-западе Индии. Но в борьбе за рынки Омфис оказался один против двух воинственных и влиятельных противников: магараджи Пенджаба Пора и раджи Кашмира Абисара. Соотношение сил делало разгром Таксилы неминуемым. Поэтому появление Александра Омфис посчитал Божьим спасеньем! Привез дары-сокровища и молил о защите от «алчных безбожников».

Подарками и мольбами не ограничился. Клялся раздать все богатства нищим и превзойти щедростью «самого Александра». «Щедрейший» охотно включился в «борьбу бескорыстий» и издал указ об увеличении Таксильских владений в два раза.

Следом за Омфисом к Великому царю примкнуло полтора десятка мелких правителей, в основном враги Пора и Абисара.

Магараджа пренебрежительно молчал. Кашмирец предлагал дружбу на равных, но без «лживого Омфиса». От такой дружбы Александр категорически отказался, а Пору приказал выйти к Гидаспу8 и сдаться.

На такую чрезмерную наглость магараджа ответил. Написал, что готов дружить с «мудрым хозяином западных стран», если тот своевременно покинет Пенджаба и забудет чужие проблемы. Иначе возле Гидаспа встретит не друга, а «смерть от копыт возмездья».

После такого ответа Александр посчитал переговоры законченными и торжественно отпраздновал начало новой войны с «дураками и гордецами, рвущими ойкумену».

Осенью войска, подобные стаям голодных стервятников, закружили по склонам Паропамиса, растворяясь в чащобах приграничья.

Два отряда во главе с Гефестионом и Пердиккой умчались по удобной южной дороге вдоль реки Кофен – расчищать Киберский перевал9, покорять Певкелаотиду10 и готовить переправу через Инд. Отряды Александра и Кратера двинулись на север, вдоль побережья Хоя11, чтоб у его истоков свернуть навстречу солнцу и пробить прямую дорогу в «верхнюю точку на карте Индии».

* * *

Труднейшим препятствием встали не скалистые перевалы, не густые леса, а гуреи, аспасии и ассакены, заселявшие Сватское нагорье, Кафиристан и Баджаур12. Эти почти не сдавались: жгли селения и разбегались. Самые отчаянные отбивались из горных укрытий.

Все напрасно! Македонская армия упивалась подавляющим превосходством, разя камнями, стрелами, кипящей смолой и расплавленным металлом с безопасного для себя расстоянья.

Шли, как бритва по шерсти, как веник по сору, то распыляя сотни и тысячи мелкими тучками, то сгущаясь душным сумраком бури.

Следом усердными муравьями спешили мастера и рабочие.13 Растаскивали руины, подравнивали горы и просеки, засыпали трещины и строили, строили, строили… Оставляя после себя удобную дорогу с шеренгами правильных башен.

Первозданный хаос как будто смирялся под линейкой и циркулем страстного геометра.

* * *

К началу зимы прочистили и обезопасили все пути в долину Инда. Только выход из Неварского прохода преграждала крупная крепость Массага14. В ней оборонялся семитысячный гарнизон индийских солдат-наемников. Посланный Александром отряд трижды штурмовал высоты. Безуспешно! Сломали городские стены, убили местного раджу, но овладеть центральной цитаделью так и не смогли. Высокий форт из массивных сросшихся глыб позволял опытным лучникам соперничать на равных с мощью европейской техники.

Александр, прискакавший посмотреть на «индийских героев», предложил им достойное место в собственной армии. Наемники, услышав, сколько платит Великий царь, охотно сдались.

И только потом выяснили: новая служба означает бесконечные войны, да еще со своими. После такого, неприятного открытия размышляли недолго и ночью выскользнули из лагеря несостоявшегося нанимателя, прихватив и свое, и чужое в качестве компенсации.

Александр думал еще меньше и повел конную гвардию по следам «дезертиров». Немногие уцелевшие всю жизнь рассказывали ужасную историю о том, как пришлый царь выманил их обманом и вероломно перебил «всех до единого».

Праздник в честь взятия Массаги и «укрощенья восточных предгорий» портили несуразности!

Сначала царь гонялся за «индийскими прощелыгами». Потом искал вора среди своих: кто-то стащил из-под носа царский горшок с кашей. В ходе следствия Александр ошарашено выяснил: эллины помечают вещи. Так как в последнее время имущество без имени владельца имело тенденцию исчезать быстро и бесследно.

По горячим следам горшок отыскали: правда, уже без каши и с каракулями нового владельца. Разоблачили и казнили не меньше ста воров. Только кражи не прекратились.

Одновременно явился юный красавец в роскошных одеждах, назвавшийся «сыном Александра Великого». Дескать, так ему мама сказала, то есть местная «царица» Клеопа15,

Сорокалетнюю «блудницу» уличили легко, поскольку она описала «подлинного отца» царевича как зрелого, крупного мужчину с густой черной бородой и созналась, что жила с ним в Вавилоне лет двадцать назад, еще до замужества.

Впрочем, разоблачения не интересовали солдат. После Александрии Кавказской женщин видели редко. Поэтому, глядя издали на пышногрудую и широкобедрую Клеопу, хотелось думать: «Божественный» – парень не промах.

– А она как ворвется нагая и страстная! Как заревет телицею: «Убил мужа – возмести потерю! Тащи же в свою постель!» – фантазировали на привалах, не стеснясь присутствия главного героя сексуальной истории.

Подобные байки всегда ценились выше правды и считались лестными для любого мужчины, поэтому Александр с удовольствием хохотал, слушая про себя и похотливую индуску. Но сообщать «подробности и тонкости хваленного искусства индийской любви» категорически отказывался.

* * *

Усталость плодит иллюзии.

– Нашли! Нашли!!! Родина Диониса16. «НисА»17. – ТАК Называли сами! Почти светлая кожа! Необычайный язык! Потомки спутников Бога! – кричали наперебой взволнованные разведчики.

Никого не смущало, что жители18 городка, затерянного в чащобах предгорья, величают своего Бога-родоначальника «Шивой», а не «Дионисом». Зато плющ и виноград – те же, что дома, как на картинах и скульптурах Бога Веселья! Разве этого мало!!! Восторги кипели и брызгали…

Десять дней и ночей при свете факелов, под рев труб и громыханье боевых барабанов многотысячная орава ликующих эллинов топтала окрестные заросли. На ходу глотали вино, орали похабные песни и гимны Богам, лихо отплясывали, состязались, кто быстрее залезет на скалу или дерево, прыгали через расщелины, швыряли тяжелые камни, боролись с диким зверьем, самозабвенно обнимались с отловленными аборигенами, называя их братьями.

Александр расшалился, как в детстве, когда мать водила его на свои любимые вакхические празднества – дионисии, и выглядел самым пьяным и буйным среди весельчаков-дебоширов, увитых священными лозами.

Лихие гулянья пугали сильнее войны. От неистовых шествий бежали, как от взбесившихся слонов.

Возвратившись в Нису, Александр объявил ее жителей друзьями Диониса. Пообещал, что воевать и платить налоги за них будет лично. Но попросил себе в помощники сто лучших юношей и триста всадников.

Правитель Нисы Акуфис ответил:

– Лучшие нужнее самим. Иначе не сохранить ни породы, ни благочестия. Бери похуже.

– Умен, – констатировал царь и ограничил свое требование кавалеристами.

Нисский раджа еще чуть-чуть поюлил, но с новыми умными мыслями как-то не заладилось, и всю конницу пришлось отдать. Впридачу Великий царь получил дочь Акуфиса в жены и сына – в пажи.

На «родине Диониса», выпивши, много болтали о разных Богах и героях. Знатоки древних преданий вспомнили: где-то у истоков Инда есть крепость, устоявшая перед Гераклом. Разведчики знали подходящее место – Аорн19 в нескольких днях пути к северо-востоку.

Между тем собирались на юг, к переправе, подготовленной Гефестионом. Но гетайры слишком увлеклись разговором о неприступной твердыне и поздно заметили, как их слушает Александр. В эту минуту отличить царя от забулдыги, отыскавшего бочку с вином, не смогла б и Барсин.

Переправа была отложена и вся армия поспешила к Аорну.

– Ты так хочешь превзойти Геракла? – поинтересовался Леоннат.

– Нет, избавиться от опасной угрозы в верховьях Инда! По нему еще плавать! – отвечал Александр, уверенный в собственной искренности.

* * *

Крутизна основанья Аорна, действительно, потрясала. Защитники крепости сдаться отказались и забросали парламентеров клубками упитанных змей. При попытке забраться в крепость македонские скалолазы дважды попали под снежную лавину. Длинные тяжелые стрелы, постоянно летевшие сверху, повредили царю плечо и лодыжку.

От такого неудачного начала хладнокровие лопнуло, и «потомок героев» разражался площадной бранью по поводу и без повода. Но, обозвав «тупым болваном» подхалима20, утверждавшего, что из царских ран сочится «божественный ихор», столь же резко остыл и продемонстрировал свои преимущества перед Гераклом: отличную технику и мощь многочисленной армии.

В проем между стенами Аорна и ближайшей горой полетели деревья, каменные глыбы и грунт повозками. По насыпям втащили машины и ударили со всех сторон одновременно.

Ополоумевшие защитники крепости бросились врассыпную, но камнепад был слишком густым, а пути к спасенью – отрезаны.

Ворвавшихся захватчиков встретили окровавленные руины, пятнадцать тысяч обезображенных трупов и тридцать шесть живых слонов, жевавших зелень в просторном гроте, не заметив метавшейся паники…

Новым правителем Аорна — «охранителем истоков Инда» сделался «первый индийский подданный» – раджа Сасигупта, а жильцами опустошенного города – азиатские новобранцы, не показавшие себя достаточно выносливыми и трудолюбивыми.

Сокрушенье Аорна всполошило окрестности – сотни тысяч индийцев бросились вглубь страны, спасаясь от ярости «Властителя каменных гроз». Речные броды покрылись телами растоптанных в давках.

В верховьях Великой реки хозяйничали раджи, присягнувшие «Новому Богу» с именем «Искандеруш». Заодно выполняли приказ: «Слонов доставлять Владыке».

* * *

Местные жители рубили и возили лес для моста, плотов, лодок и кораблей, кормили людей Гефестиона, заготавливали впрок зерно и мясо21.

Омфис вертелся в дарованном ему Охинде22 и старательно помогал Гефестиону командовать аборигенами. А однажды даже исхитрился победить соседнего раджу Аштиша, прежнего хозяина этих земель.

«Бывший» вышел драться за свое кровное во главе двадцатитысячного ополчения. Гефестион только фыркнул: мол, нет времени на сумасшедших – и послал Омфиса утихомирить «зарвавшегося гордеца».

Хитрый Таксилец предложил ограбленному соседу решить исход войны в поединке вождей, но под видом западного царя привел Птолемея, худосочная (почти безгрудая!) жена которого оказалась прекрасной помощницей в «делах громкой славы».

«Подставному Искандерушу» полагалось испросить разрешение командующего Южной армии Гефестиона23, но под влиянием ласк и внушений супруги решился действовать самостоятельно. К счастью, нетрудный поединок окончился благополучно: тренированный, опытный воин изрубил запыхавшегося великана, а сам отделался легкими ссадинами и царапинами. Ополчение тут же сдалось.

Благодаря многочисленным и подробным письмам Таис вся Эллада узнала, как ЕЁ (афинянки) муж с тысячей кавалеристов24 без малейших потерь разгромил и пленил двадцатитысячную индийскую армию и тем самым принял на себя удар, предназначавшийся Александру, заслужив негласный титул «Божественный спаситель» или просто «Спаситель» (с большой буквы)25.

Гефестион долго и изощренно ругался, но, в конце концов, решил простить и друга, и раджу, поскольку исход «прохиндейского поединка» был весьма благоприятен: целое княжество «свалилось без трудностей в руки». Оставалось одно – описать хитрость Омфиса и самоуправство Птолемея, как случайное геройство, чтоб лишний раз «не бесить Бога мудрости».

Письмо готовил сам Гефестион, но ехать к Александру с «этим неискренним бредом» принудил упиравшегося тысячника. По прибытию новоявленный «Спаситель» изворачиваться не стал и рассказал «Божественному» всю правду. А потом в первых рядах пошел на штурм Аорна, чтоб заслужить прощение за «глупый риск и податливость».

Когда примчался гонец с сообщением о приближении армий царя и Кратера – Омфис пообещал скоро вернуться и надолго пропал.

Раджа готовил «нежданную радость» своему Великому господину. Но Александр не понял, «кто это прется во фланг походным колонам», поэтому приказал строиться к бою и давить катапультами «явных придурков». Только зоркость раджи спасла индийцев от тотального истребления. Он заметил, приготовления, напялил плащ, подаренный Александром, и поскакал к царю, вереща и размахивая руками. По плащу и жестикуляции Таксильца узнали, а за смелость простили.

– Я ж хотел как сюрприз, – оправдывался раджа, передавая в дар «Божественному» отряд боевых слонов и семь тысяч таксильских всадников.

– На войне твой «сюрприз» называется «несогласованностью действий», – наставлял удрученного дарителя Гефестион.

Но, в конце концов, таксильский сюрприз запомнился как нечто приятное. Хотя почти всех лошадей и всадников пришлось отправить домой по причине полной негодности.

По-настоящему порадовала Гефестионова переправа: ни одного упущения, точный расчет в деталях. Мост через широченную реку получился шикарный: удобный и крепкий. А сбоку, как на параде, стройные ряды огромной флотилии Неарха, невиданной прежде нигде. Переправляемым оставалось лишь безмятежно любоваться пейзажем.

На восточном берегу опять набросился Омфис с новыми изъявлениями верноподданнической щедрости. Звал в гости всю македонскую армию. Александр приглашение принял, намереваясь организовать «Большие состязанья», чтоб показать индийцам лучших людей Эллады. В результате война с Пором была отложена, и все поспешили в Таксилу26 – смотреть настоящий индийский город, демонстрировать мудрость, мастерство, силу и красоту эллинов.

Пехотный десятитысячник Мелеагр выпил лишнего и, осмелев, припомнил Главнокомандующему тысячу золотых талантов27, подаренных Таксильцу:

– Наконец-то ты нашел человека, достойного сказочной щедрости. Видимо, не зря мы в Индии! Видно, пора брать пример с этого подхалима.

– Зависть, Мелеагр, губит только завистников. Попытайся остаться человеком, чья дружба не покупается за деньги.

Слышавший это Пердикка выразительно чиркнул по горлу. А, встретив две пары недоумевающих глаз, притворно расхохотался.

* * *

Таксила – самый большой город между Индом и Гидаспом. Именно отсюда Александр решил распространять собственные порядки на подвластных индусов. Впрочем, это не помешало выполнить первоначальное обещание – провести философские диспуты, состязания муз и спортивные игры.

В далекой Элладе только-только начиналась весна, а в Индии было сухо и жарко. Потому местным магам приписывали подаренное гостям «Олимпийское лето».

Индийские зрители, несмотря на все усилия опытных толмачей, безучастно медитировали на конкурсах философов и поэтов. Снисходительно без пониманья слушали многословные песни-речитативы. Однако взволнованно напрягались, как только сорвались с мест гремящие колесницы. Напряжение лишь усилилось, когда бегали и прыгали голые люди, летали тяжелые копья и блестящие блюдца28. Особенно впечатлили борьба и кулачный бой, сочтенные злобной дракой, без очевидного повода.

После таких невиданных ристалищ таксильцы укрепились во мнении: Запад несет ничтожную, драчливую суету, вредящую внутреннему самоусовершенствованию. Чтоб донести эту важную мысль до царя царей, Омфис посоветовал съездить в сангху, пригородную общину брахманов-отшельников – «гимнософистов»29, как называли их эллины.

Александр, занятый сортировкой новых владений, отправил вместо себя Онесикрита – философа-киника, считавшего всех аскетов своими единомышленниками.

Погруженные в себя брахманы неохотно отвлекались на бледненького пустослова, аккуратненько подстриженного30, кутающегося в нелепые одежды и говорящего через трех переводчиков.

Сначала «профессиональный, глубоко-философский вопрос» переводили с аттического на арамейский, потом с арамейского на персидский и, наконец, с персидского на санскрит. Ответ перевирали в обратном порядке.

За один день в уши отшельников влетел-вылетел «зудящий шлак многих веков забвенья».

Онесикрит старательно запоминал-записывал слова и позы каждого: даже зарисовал на память дремлющих на острых колючках, застывших на одной бессменной ноге с шестом на плечах, медленно бредущих по раскаленным углям и особенно живую голову, торчащую из раскаленного солнцем песка.

Чтоб подчеркнуть свое искреннее уважение и близость к гимнософистам, разделся донага. Но и после этого беседа удалась лишь с одним сухеньким старичком – Каланом31, «растившим глубокомыслие на ранящих тело камнях»32. Прочие отказали резко и грубо, не меняя причудливых поз, не прерывая бесстрастной мечтательности. Их не тронули ни предельная любезность гостя, ни философская глубина предложенных тем.

Благожелательный старичок ласково улыбался и даже прослушал длинный рассказ о Пифагоре, Сократе и первом кинике Эллады Антисфене. А когда философ и его переводчики замолчали, обронил несколько слов тихим певучим голосом.

– Твой рассказ о болтливых, поэтому чуждых Богу, – разжевал последний переводчик.

Кинику грех обижаться. Поэтому принялся еще вежливее выяснять, кого индийский мудрец называет Богом и как познать такое Божество.

Калан отвечал кратко, загадочно, образно. Его слушатель уяснил немногое – вроде того, что любой человек мог бы стать Богом, преодолев свои страсти, однако к подобному самоограниченью способны исключительно высшие существа, принадлежащие к касте брахманов33, а сам Онесикрит и все, кого он назвал своими учителями-философами, суетны и вздорны, как торговцы из касты вайшьей.

Еще долго мучили друг друга любознательный эллин и снисходительный индус. Напоследок Онесикрит передал Калану приглашение к Александру в гости. Но услышал неожиданно суровый отказ: мол, настоящий мудрец тратит время только на себя самого.

Припомнив собственную попытку общения с отшельником из Синопы34, Александр так подытожил рассказ Онесикрита:

– Летучие мыши и вяленый Диоген в квадрате! Или в кубе вместо бочки!

Омфис, стоявший рядом, не понял по-аттически, но догадался: Калана унизили. В свои двадцать семь раджа не терпел ребячества и чтил брахманов за уникальное владение собой перед лицом всех искусов. Поэтому посчитал нужным заверить Александра:

– Калан – великий мудрец, способный принять твое приглашенье и упрочить твой разум.

Калану ж поведал:

– В Таксилу прибыл царь земных Богов, сильнейший из слабых, мудрейший из глупых.

Калан твердо знал, Боги по земле не шляются и мудрость ищут в себе – не в «цветниках суесловия». Однако злейший, не до конца побежденный враг, называемый любопытством, шепнул из глубин молчанья: «Взглянуть бы!» И под осуждающее бесстрастье бывших товарищей совращенный брахман перебрался в колесницу Таксильского кшатрия и поехал смотреть чудное Божество Запада. Оставшиеся, не сказав ни слова, зачислили изменника в более низкую касту и предрекли «взалкавшему призрачных знаний» «тысячу лун блужданья впотьмах».

Царь обошелся одним переводчиком и ничего брахману не рассказывал – задавал короткие вопросы и терпеливо слушал ответы, задумчиво пережидая долгие паузы между обрывками фраз. Только однажды, когда Калан вымучил: «Истинный победитель … не тот, кто тысячу раз … победил по тысяче воинов, … а единожды … победивший себя!» – воскликнул по-македонски:

– Истинней некуда! Единица важней миллиона без добавочных благ и достоинств! Часть лучше целого! Это ж надо так млеть от себя!

Брахман и перс-переводчик сочли пылкие выкрики – спонтанным восторгом, заслуженным, но излишним в царе или Боге.

«Не все безнадежны», – подумал Калан после беседы, имея в виду чужеземцев. И отсрочил собственное спасенье, чтоб направить побольше достойных к просветленью нирваны.

Да и обратной дороги не было. Любопытство лишает брахманства. Лишь крутая стезя мучений могла б возвратить заблудшего в круг избранных.

– Ты по-прежнему считаешь этих доходяг равными себе? – спросил царь, едва Онесикрит (на этот раз без Омфиса) переступил порог.

– По сути да, ведь они культивируют телесное воздержание и умозрительное созерцанье во имя духовного возвышения. А их касты аналогичны тому, что среди эллинов продолжают проповедовать только философы. Брахманы – у нас мудрецы, кшатрии – воины или стражи, вайшьи – владельцы богатств (земли и строений), шудры – метеки: купцы, ремесленники и крестьяне, неприкасаемые – рабы и варвары.

– А ты заметил, их «духовное возвышение» называется «нирвана» – небытие, полное угасание? Их вечность – обычная смерть. А люди, как пыль, – пустое мерцанье вечного света, мнимые лики безликого Бога, о котором вообще нечего сказать, ибо у него нет качеств. Чувства – иллюзии, чистейшее «ничего на нигде в никогда».

Для тебя воздержание – избегание недостойного и менее достойного, чтоб освобожденное время посвятить достойнейшему. Калан призывает уклоняться от всего, ибо все чревато страданьями. Для тебя страдания неизбежны, ему ж они – худшее зло!

Ты ищешь и мечешься ради высшего смысла существованья – он безмятежно покоится ради самой безмятежности, безмятежности внутренней, то есть ради себя. Сходство в чем?

– Возможно, все не так просто, как тебе показалось после одной встречи с одним гимнософистом. Лично я собираюсь выучить здешний язык и разобраться, как следует. Переводить мудрецов должен философ. А твои толмачи, не вникая в суть вопросов, лопочут сущую муть!

– Твой почтительный подход к чужим мыслям достоин похвал, самых искренних. Но я не добр и не вежлив. Поэтому предупрежу сразу: изучив язык, ты поймешь еще меньше. Убедишься, бывают переводы ясней и разумнее подлинников.

Я расспросил лучшего переводчика, и он рассказал, как твои гимнософисты отождествляют и путают понятия. Им, как древним поэтам и маленьким детям, позволены любые значенья слов. Подобную околесицу не повторить на развитых языках взрослых, логичных народов. Мои толмачи просто вынуждены выискивать смысл даже там, где он развеян по ветру.

Но этим могу объяснить, почему Калан гундосит: «Жизнь есть дыхание, дыхание есть разум, разум есть Бог, Бог есть ничто»? Я б и сам мог продолжить такую игру, выстрочив в один ряд все слова так, чтоб они обозначали друг друга, а, в конечном итоге, одно и то же и ничего конкретно. Не потому ли брахманам вся наша жизнь видится повтореньем однообразий, а земные претензии – вздором?

– Но наши слова все равно выстраиваются в один ряд. Правда, не так прямолинейно, как ты говоришь. Тем не менее, их значенья определяются друг через друга – круг всегда смыкается. Нет ни словечка, определенного без привлеченья всего словаря.

– Наш словарный запас – не ряд, а сеть, где каждая ячейка веками очищалась и отделялась от прочих, а не путалась, не сливалась с ними. И мы продолжаем оттачивать каждый термин в бесконечных спорах о словах.

Для брахманов такие споры бессмысленны в принципе. Им все равно, что и как назвать. Они предпочитают вообще ничего и никак не называть. Ведь слова – наважденья, а подлинно сущее – тишь Нирваны, где абсолютная мудрость и абсолютная глупость одно и то же.

Нам хочется, чтоб Вселенная существовала вечно и была гармоничной! Ради этого и жертвуем собой! Калан предпочитает, чтоб Вселенной вообще не было, чтоб она пропала и его не тревожила ни своими бедами, ни ужасом смерти.

– Но согласись, не каждый может жить так скромно, неприхотливо, как эти отшельники?!

– Соглашусь. Но вспомни и ты, самые отъявленные лентяи шевелятся меньше всех, хоть и живут в нищете. Пристраиваются, где кормят и не беспокоят.

Кстати, на фоне единоверцев Калан – герой и подвижник. Остальные не утруждают себя даже проповедью собственного учения.

– И все-таки в индийской мудрости есть нечто манящее, близкое духу! Прячут от тех, кому не доверят.

– Обычно, Онесикрит, скрывают постыдное. Их таинственность – цветастый ковер, прикрывающий грязные дыры невежества. Здесь не добро скрыли от зла, а себя от неприятностей, манит к себе не мудрость, а полное утешенье. Гефестион зовет их духовными онанистами.

– Как всегда, очень пошло.

– Зато справедливо!

* * *

Македонская армия третий месяц маневрировала вблизи Таксилы. В свободное время солдаты бродили по странному городу. Рассматривали пестро раскрашенные бороды длинноволосых мужчин, колоритные одежды из хлопка и шелка. Внимательно слушали звонкоголосых певцов-музыкантов, заполонивших улицы. Толкались на базарах, скупая диковинки для домашних и наблюдая, как отцы продают полных грудастых дочек. Собирались толпами у деревьев с необычайно широкими кронами35. Заглядывали в круглые бочки для мусора, смердящие у каждого дома, и не понимали, почему же без сточных канав живут, точно крысы на свалке. Удивлялись множеству каст, отсутствию рабов и чудовищной нищете абсолютного большинства жителей.

Всех ошеломил обряд самосожжения жен и наложниц на похоронах знатных мужчин.

– Какое дикое варварство! – возмущались гетеры, не находя искренней поддержки клиентов и ухажеров.