автор: Пласковицкий А.Л.

краткий вариант книги

Диалектика собственности
как костяк мировой истории

(октябрь 1982 г. – апрель 2013 г.)

Раздел II. Цивилизация

Глава 6. Средневековая «раздробленность»

Рубрика Г. Западноевропейский «феодализм»

§ 39. «Вплоть до полного отделения»

Такие монархи, как Феодосий Великий (369−395 гг.), существенно способствовали единению Всеобщей (Καθολικὴ) церкви, искореняя ереси и язычество. Но даже такие кесари были не в состоянии поставить религиозные интересы выше общегосударственных. Светская власть подрывала бы собственное могущество, если бы постоянно уничтожала подданных ради единомыслия по трансцендентным вопросам. Для поддержанья единства огромной и неоднородной державы следовало искать духовные компромиссы.

Только истинных проповедников абсолютного единобожия это устроить не могло! Их богодухновенная истина Единственна, и для ее торжества следовало повсеместно искоренять «дьявольские» заблуждения вкупе с «неисправимо заблудшими». Потому-то на Западе догматические «дискуссии» велись до последнего еретика. Что, в конечном итоге, делало Римско-католическую церковь сплоченной в ее однородности и хорошо приспособленной к менталитету подавляющего большинства. Такая организация была достаточно сильной и гибкой, чтоб подменять государство там, где оно не сложилось или пришло в упадок. К тому же она действовала рентабельней: даже в бюджет Византии западные монастыри и аббатства платили в 3 раза больше, чем все остальные хозяйства империи, потому что умелая проповедь пробуждала энтузиазм лучше администрирования.

Восточное ж православие всегда изнывало под бременем навязанных сверху догм, призванных примирить непримиримых спорщиков и потому лишь частично удовлетворявших каждого богослова, убежденного, что возможно лишь одно-единственное правильное учение о Боге, «поелику Он Един». Произвольно-бюрократическое замирение несовместимых «истин» только парализовывало выработку-шлифовку популярного вероучения, сковывая религиозное рвение и вынуждая фанатиков искать для своей энергии применение за пределами господства официоза. Прочие ж – более сдержанные проповедники приучались не замечать оппонентов, чтобы не впасть в соблазн наказуемых «прекословий». Это раскалывало официальную церковь на множество автокефальных конфессий и полулегальных группировок, чуравшихся друг друга и мечтавших размежеваться. Что, конечно же, разрушало духовную монолитность Византийского государства. В этой связи показательно, что на Западе был единый для всех – латинский язык богослужения, а на Востоке – множество национальных языков.

Таким образом, религиозная дезинтеграция Восточной империи и усиление Западной церкви – процессы взаимозависимые. Поэтому именно католицизм приходил на смену отмиравшему бюрократизму за неимением лучшего оплота организованности и нравственности в пучине кромешного хаоса, воцарявшегося на Западе.

По мере того, как леса и болота Европы превращались в пашни, плотность заселения росла. И к концу VI в. в Западной и Центральной Европе проживало в 2 раза больше людей, чем в «золотой век Антонинов», или в 4 раза больше, чем при «тетрархии Диоклетиана». Подобное уплотнение интенсифицировало общение и порождало потребность в более сложных формах социального регулирования, да и в культуре возвышенней той, что выжила при одичании.

И хоть доля «грамотных» западноевропейцев снизилась до 1−1,5%. Их вполне хватало для распространения достижений цивилизации, достойных воскрешения. Ведь культуру в Европу несли энергичнейшие фанатики, жадно черпавшие нужные знания в византийских школах и библиотеках. Потому-то средневековым варварам не потребовалось выращивать собственные храмовые хозяйства, номы и государства, а также заново вырабатывать необходимую земледельцам обучающе-утешающую идеологию. Всё это в готовом виде давали «Христовы пастыри». За что их ценили выше простых смертных: за убийство христианских священников варвары штрафовали сильней, чем за собственных воинов, а епископ ценился дороже короля.

Бурный процесс заимствований с очевидностью показал: полезны не все христиане, а лишь те, что отважно идут в народ и дают ему то, что нужно, — мудрые наставления, спасающие от голода, болезней, нашествий и прочих напастей. В то время как столичные небожители засылают лишь вымогателей и мошенников, ничего не дающих взамен отнятому силою и коварством.

Чем дальше от Константинополя, тем реже туда заглядывали столичные лежебоки. Что, с одной стороны, способствовало развитию местного самоуправления, а с другой — облегчало размежевание. Быстрее других (в начале V в.) обособились Британские острова и Арморика (тогдашняя страна между устьями Сены и Луары). Причем Ирландия на столетия сделалась центром западно-христианского богословия и связанных с ним наук.

Эпохальных успехов добился папа Григорий I Великий (590−604 гг.). Малограмотный, но очень деятельный, он так умело наставлял и сплачивал варварские народы (особенно лангобардов и франков), что те переставали нуждаться в опеке Константинополя. По динамике исчезновения «римского права» нетрудно отслеживать хронику угасанье культурно-политического влиянья империи. При этом региональные центры вырождались в жалкие деревушки, а должностные лица (герцоги, графы и прочие), как правило, благословлялись местными иерархами на суверенное властвование. Ведь церковь предпочитала опытных руководителей, а заодно, не афишируя этого, заимствовала административные процедуры, оргструктуры и нормы права из Свода Юстиниана.

Однако для полной самостоятельности одной способности улаживать внутренние дела явно недоставало, да и папы масштаба Григория I являлись не в каждом веке. Меж тем, для противостояния внешним «угрозам и вызовам» варварские королевства были еще недостаточно сильны и предусмотрительны. Поэтому стоило вестготским королям расплеваться в VII в. с царьградцами – и Толедское королевство1 уже в 717 г. уступили арабским халифам.

Не потому ли Римская курия не спешила порвать со всё ещё сильным центром «Христианского Мира» и добивалась лишь первенства в спорах с византийской патриархией. Если ж кесарю было угодно стать на сторону оппонентов папы, тот предавал анафеме не «Божьего помазанника», а «дурных духовников» и продолжал борьбу за спасенье монаршей души. В результате до разделенья церквей все «идейные разногласия» раньше или позже завершались триумфом Рима.

В 653 г. император Констант II имел еще достаточно власти, чтобы за покушение на отделение западных провинций арестовать, засудить, сослать за моря и заморить голодом папу Мартина I. Латиняне как будто смирились, но в обмен на фактическое признание собственной правоты в догматических вопросах. Это как раз называется «поддаться, чтоб победить!»2

А уже в 691 г. папа Сергий I открыто назвал еретиком императора Юстиниана II. Тот попробовал, как обычно, арестовать непокорного первосвященника. Однако народ и армия отбили «духовного лидера» у императорского конвоя. И через 15 лет тот же монарх целовал ноги тому же прелату. И сие не было временным торжеством, как в будущих противостояниях светских и духовных властей Запада. Византийские кесари больше никогда не посягали на пап, хоть собственных патриархов щуняли немилосердно.

Преимущества западной церкви ярче всего проявились в эпоху «иконоборчества» (726−843 гг.). Константинопольская образованная элита пыталась избавить веру от «вульгарного фетишизма». Латиняне же изначально решительно поддержали «народные» верованья. И паства повсюду видела, что Римская церковь предоставляет каждому ощутимое спасение посредством святых икон, мощей и монастырей. В то время как «шибко грамотные» восточные басилевсы отвращают от Царства Божия заумными обличениями «идолопоклонства, невежества и тунеядства». В результате на сторону западной церкви перешли многие страны, ранее признававшие верховенство Константинополя. Сверх того, восточные христиане массово убегали от ненавистных иконоборцев.

Так, сплотив и умножив силы, Запад добился такой независимости, что с 30-х годов VIII в. местные епископы и короли перестали считаться с мнением византийцев при раздаче земель и титулов. Тем самым «святые пастыри» в очередной раз показали, что «ненавязчивое идейное руководство» эффективнее принуждения, что потакать массовым предрассудкам выгоднее всего. А гребущие против течения простонародных чаяний снова выдохлись и исчезли в мутных волнах истории…

До начала иконоборчества константинопольские самодержцы хотя бы формально утверждали пап. Но уже в 712 г. на Римском соборе папа Григорий III провозгласил церковное отделение от власти «восточных деспотов». А в 800 г., закрепляя победу Запада, Лев III миропомазал «императором римских губерний» (imperium Romanum gubernans) — не кого-нибудь — Карла Великого (768−814 гг.), «не перестававшего заявлять, что главная забота его — защищать католическую церковь, а церкви — молиться за него».3

Ошарашенные ромеи попытались не признавать столь циничную узурпацию светского верховенства. Но, опозорившись в битвах, через 12 лет смирились с собственной второсортностью. Еще бы им не смириться – в тесном союзе с Римскою церковью Карл сумел создать огромную и неуязвимую Западную империю. И там под влияньем священников во главе с Алкуином, продуктивность хозяйств выросла в 2 раза, численность населения – в 1,5, а культура расцвела «Каролингским возрождением».

Курьезная для наших меркантильных времен ситуация: популярная идеология оказалась действенным средством присвоения значительной части Европейского континента. С помощью «Божьего Слова» западные христиане покорили гораздо больше варварских земель, чем любой государь мечом.

Меж тем, Византия, утратившая вслед за восточными поймами Западную и Центральную Европу, по меткому выражению Ш. Диля, превратилась в «худосочное, расслабленное, жалкое тело, на котором покоилась громадная голова – Константинополь».4 И только то, что императрицы Ирина (787 г.) и Феодора (843 г.) в два захода прекратили «кощунственное хуление святынь» (то есть иконоборчество), сохранило в лоне православной церкви некоторые народы Восточной и Юго-Восточной Европы. Но даже и эти люди научились терзать Ромею с выгодой для себя. По крайней мере, платить налоги и задарма служить соглашались лишь «неудачники».

§ 40. Построение «Царства Божия»

Хотел бы предположить, что полное освобождение от ромейской эксплуатации сделало европейцев зажиточней. Однако – такого не было! Избавившись от обузы, всего лишь ослабили рвение. И сразу же после распада абсолютно самостоятельной державы Карла Великого (середина IХ в.) 100 западноевропейских крестьян кормило лишь 7−9 некрестьян (1−2 светских и духовных вельмож, 5−7 простых священников, солдат, слуг и ремесленников). Что означало падение ниже начальной точки Каролингского подъема.

Голод был частым гостем. Но, несмотря на это, «люди имели немало свободного времени, любили и ценили праздники и увеселения, приуроченные к многочисленным церковным праздникам. Знать регулярно устраивала рыцарские турниры, пиры и балы, с участием музыкантов и менестрелей, продолжавшиеся 3−5 дней. Простой народ довольствовался кулачными боями, стрельбой из лука, выступлениями комедиантов и циркачей, дармовой кормежкой и выпивкой. Церковные шествия и службы привлекали все население без различия сословия, пола и возраста. Иногда по 36 часов не вставали из-за праздничного стола. За ним (и под ним) спали, справляли нужду, занимались сексом».5

Тем временем побежденные, как это часто бывает, стремительно превратились в нахлебников победителя. Уже басилевс Феофил в 838 г. клянчил у римских «пастырей» деньги и войска для борьбы с арабами. Помощи от «Божественных учителей» ждали и раздробленные королевства Запада. Все это убеждало, что лишь церковь способна наводить порядок в «Христианском мире» и сплачивать его против внешней агрессии. А потому папа Николай Великий (858−867 гг.) провозгласил «Вселенскую теократию» в качестве высшей цели Земного мироустройства. Но потребовалось 2 столетия смут и неурядиц, чрезмерных претензий и мерзких низостей, чтобы папы смогли превратиться «и в теории, и на практике в первосвященников, цензоров, судий и божественных монархов христианского мира»6 — то есть добились прочной и легитимной власти.

Папа Лев IX (1049−1054 гг.) успешно повел борьбу за верховенство «духовников» и монополизировал инвеституру на Западе.7 В этой связи латиняне полностью обособились от «жалких восточных схизматиков, преданных светской власти, – в 1054 г. католическая и православная церкви окончательно разделись.

Прославленный Гильдебранд – он же папа Григорий VII (1073−1085 гг.) отстранил западных государей от избрания пап и назначения епископов, ввел обязательный целибат для священников, сделав свой клир подобием теократических каст, и добился того, чтобы «неукоснительное преследование отклонений в вероучении вменялось в обязанность светским властям постановлениями церковных соборов».8

Лучшим способ объедения всего Христианского Мира, включая скукожившуюся Византию, считалась война с магометанами, а поводом для агрессии – освобождение «Святой Земли» («Гроба Господня») – то есть захват великопойменных и припойменных территорий. Об этом мечтали многие, но только папа Урбан II (1088−1099 гг.) дал начало Крестовым походам. К тому моменту фанатичное поклонение понтификам (так называемое «клюнийское движение») позволяло Римскому престолу твердо держать в руках раздачу инвеститур и добиваться абсолютной покорности знати и простонародья. «В начале крестовых походов мы видим всю Европу пропитанной наивным христианством и готовой простодушно и доверчиво следовать водительству Папы».9

Завоевание и ограбление мусульманских владений вспитали «Возрождение XII века» – подъем религиозной мысли (расцвет схоластики, реформы канонического право, появление первых европейских университетов) и церковного искусства (формирование готики с ее специфической архитектурой, витражами, фресками, книжными миниатюрами и т. д.). В тот же период сложилась наивысшая форма господства священников над войсками – было создано 12 духовно-рыцарских орденов, основанных на обетах послушания, бедности и целомудрия: тамплиеры, госпитальеры, тевтоны и т. д.

При Иннокентии III (1198−1216 гг.) католическая церковь достигла зенита могущества. И он «первым из пап перестал называть себя «наместником Петра», предпочтя титул «наместник Христа»».10 При нем были:

— истреблены веками копившиеся ереси, в том числе альбигойцы (катары) и вальденсы;

— создана Единая правовая система, основанная на папских декреталиях и инквизиционных процессах;

— учреждены могущественные ордена францисканцев и доминиканцев;

— проведен крупнейший в истории католической церкви IV Латеранский собор (1215 г.), закрепивший тотальную власть духовенства над мирянами.

«При Иннокентии III и пяти последующих Папах, Римский Папа едва не стал монархом объединенного христианского мира, поднявшись на недостижимую прежде и впоследствии вершину власти».11 Церковная инквизиция, монополизировавшая следствие и суд в 1232 г., в 1252 г. присвоила право пытать и казнить любого. «Отлучение от церкви было равносильным объявлению вне закона».12

Что же могло помешать завершению построения царства Божьего на Земле?! Прежде всего, чрезмерность возвышенных идеалов для грешного человечества. Чем большего пытались добиться священники, опираясь на фанатизм, тем сильнее их проповедь отрывалась от реальных потребностей обычного гомо сапиенса. И ряды «богоносцев» таяли. Да и главные проповедники «Божественной непорочности» все реже верили в идеалы, которыми прикрывали тщеславие, властолюбие и корысть.

Меж тем, возможности для плотского насыщения расширились чрезвычайно благодаря ограблению сарацин. Роскошный образ жизни византийских сибаритов сделался дурным примером для всей Европы после первого же Крестового похода. Религиозные мотивы резко слабели – алчность стремительно усиливалась.

Зато теснимые мусульмане становились бедней и злей. В их среде религиозное исступление находило все больше сторонников, и сопротивление христианской агрессии превращалось в контрнаступление.

Да и «единоверная» Византия лишь на словах соглашалась объединиться с католическим Римом. Ромейская бюрократия прекрасно понимала, что на Западе она нужна еще меньше, чем на Востоке. Поэтому за всеми ее обещаньями скрывалось стремление к самосохранению за счет разжигания межконфессиональной бойни. «Освободителям Гроба Господня» клялись воссоединиться сразу же после победы над магометанами. Но в то же время заключали тайные и явные союзы с эмирами и султанами. Первыми же победами «Христова воинства» византийцы воспользовались в собственных интересах – присвоили значительную часть завоеванных территорий под видом «освобождения от оккупации». А чуть позже успехи мусульман стали поводом для возврата Балканских стран, якобы незаконно удерживаемых еретиками-латинянами.

Подобное «посредничество» взбесило обоих противников! И при всем своем тугодумии вояки сообразили, что до выяснения отношений между исламом и христианством необходимо избавиться от корыстного провокатора. Да только провокатор этот оказался настолько хитрым, что сумел еще очень долго увиливать от «праведного возмездия».

Поскольку заразная роскошь ослабила фанатизм и развратила церковников, то более опытная восточная бюрократия могла бы и уклониться от западного нашествия. Однако и роскошь имела собственную группу поддержки – еще только входившую в силу и на собственной шкуре освоившую византийскую изворотливость.

§ 41. «Как становится взлетом паденье»13

Вымиранье западных полисов в III в. до н.э. было прекращено Римскими завоеваньями. Но развившийся Рим распался на автономные сельхозобщины – и одичание западной ойкумены повторилось ещё масштабней в III в. н.э. Его остановило и слегка повернуло вспять сотворение Византии. Однако по мере «освобождения» Западной Европы от диктата Константинополя европейские земледельцы приучались обходиться без городских ремесленников и столичных управленцев. Поэтому в V в. практически полностью исчезает городская культура на западных и северных окраинах нашего континента. Веком позже то же самое наблюдается в центре Европы.

Резкое снижение спроса на городские товары уничтожало торговлю. Из тысяч купцов могли уцелеть единицы – самые жизнестойкие: лучше других удовлетворяющие и подталкивающие существующий спрос, а главное – не брезгующие ничем, чтоб уцелеть в жесточайшем отборе. Такими «героями» не были цареградские «резиденты», опекаемые бюрократией.

Константинополь деспотически «заморозил» стремящуюся исчезнуть античную конъюнктуру рынка, используя своды муниципального законодательства («Книги эпарха») и всеобъемлющий надзор многочисленных «госконтролеров». Всякая коммерческая деятельность подробно регламентировалась. Все цены и объемы реализации устанавливались «до второго пришествия» и изменялись редко. Такая среда, как обычно, «селекционировала» очень послушных торговцев, то есть весьма пассивных, совершенно не приспособленных к «маркетинговым войнам на уничтожение».

И только в боях за исчезающий рынок Западной Европы формировалась и закалялась особая порода торговцев, способных претерпевать варварское третирование и компенсировать собственное бессилие виртуозною хитростью.

Спрос натуральных хозяйств был ничтожно мал. Доминировали «изысканные запросы», удовлетворявшиеся заморскими (преимущественно арабскими, персидскими, индийскими и китайскими) диковинками: пряностями, благовониями, лекарствами, шелками, пурпуром, бархатом, кисеей, жемчугом, слоновой костью, ювелирными изделиями, статуями, картинами, изящной галантерей, помпезной керамикой, роскошной мебелью, коврами, элитными винами, деликатесами и т. п. Львиную долю подобной экзотики потребляли удачливые завоеватели и крупные землевладельцы – их обслуживали странствующие коммерсанты, отоваривавшиеся на оптовых рынках.

Дорогостоящий импорт при минимальном экспорте загонял торговый баланс Европы в «глубокий минус» - европейские драгметаллы ежегодно вывозились на Восток центнерами, а в некоторые годы и тонами. До времени это богатство переплавлялось в блистающее убранство восточных дворцов и храмов. Но капля за каплей драгоценные струи зацикливались в торговом обороте и оседали в сундуках купечества, заменявшего монеты «расписками».

Несмотря на эпидемии и прочие бедствия, в Х в. начался бурный рост численности западноевропейского населения. Сказалось благотворное влияние сплочения варварских королевств под властью Папского престола. Рост этот был преимущественно экстенсивным: сельхозугодия расширялись за счет присвоения новых территорий, вырубки лесов и осушенья болот. Но и простого размножения покупателей было достаточно для резкого подъема торгового оборота. Западные купцы становились богаче, что позволяло бороться с византийскими «толстосумами». В этой связи итальянские монеты и векселя стали теснить ромейскую супер-валюту.

Без патронажа церкви этого б не случилось. Потому что к исходу первого христианского тысячелетия она добилась не только политического, но и экономического преобладания по всей Западной и Центральной Европе, покрыв ее храмами и монастырями. Треть тамошних пашен принадлежала церквям14 и эксплуатировалась с непосильными для иных землевладельцев прибыльностью. К тому же на остальных (светских) землях регулярно взималась церковная десятина и вершился платный канонический суд. Идейное же влияние «Монте-Ватикано» было непререкаемым. Разумеется, феодальные дружины и особенно их предводители были строптивы, как хищные звери, но при умелом подходе – слушались дрессировщика. Любое единство рыцарей разрушалось деньгами и интригами.

Церковь довольно долго преследовала и истребляла христианских «барышников», раздувая процент иудеев среди коммерсантов и порождая отрыв торгового права от общегражданского. Даже в конце XII в. случались рецидивы погромного «нестяжательства», вроде «крестового похода» папы Александра III против ростовщиков (1179 г.). Что, конечно же, не мешало «Божьим пастырям» наживаться за счет «тайного» покровительства торговцам и ссуживания церковных средств.

Впрочем, гоненья свирепствовали лишь до тех пор, пока коммерция оставалась слабой и мало востребованной. Когда же рынок стал расти, а священники – «слабеть» под бременем роскоши, пришлось уступить «материальную наживу» специалистам, сосредоточившись на собственной рыночной нише – «торговле» святыми дарами. Что стремительно размножало чудотворные иконы, мощи и прочие фетиши.

Разделение сфер влияния позволило совместить церковные праздники с большими базарными днями. Новый внутренний рынок Европы строился, точно соты, из абсолютно одинаковых ячеек – ярмарок при церквях. Благо гневливый Иисус прилавков не опрокидывал и «вервием» не стегал.

Тем самым церковь приобрела дополнительные доходы: «благодарственные дары» купечества за покровительство и арендную плату за эксплуатацию укрепленных подворий храмов-монастырей. Обогащала и эмиссия «звонкой монеты», в каковую на время ярмарок переплавлялась церковная утварь. Купцы ж под священной защитой наращивали обороты. Кроме того, служители Бога и Мамоны плодотворно обменивались опытом сбыта своих товаров. К местам их совместного бизнеса приобщались хозяева постоялых дворов, организаторы рыцарских турниров и народных гуляний, бродячие ремесленники, артисты, знахари, проповедники и т. д.

С середины ХI в. на месте самых успешных ярмарок (у пристаней, мостов, переправ, оживленных перекрестков и т. п.) выросли новые европейские города во главе с католическими епископами (иные градоначальники — «защитники городов» (defensor civitatis) — встречались крайне редко). Первоначальный состав этих поселений однотипен: десяток церковных и светских вельмож плюс несколько сотен «обслуживающего персонала», преимущественно «челяди», а не ремесленников, как нас когда-то учили.

Для размноженья городских ремесел потребовались существенные перемены в самом характере торговли – я бы сказал «последовательная демократизация рынка».

§ 42. Переориентация на «массовый спрос»

С одной стороны, экстенсивное расширение сельхозугодий упиралось в «естественные» пределы, и растущая конкуренция сельхозпроизводителей порождало спрос на более эффективные средства труда и быта. С другой стороны, распространение ярмарок и конкуренция между ними стимулировали потребление дополнительных благ, а чтобы их приобрести, землевладельцам и земледельцам следовало наращивать производительность труда. Ведь грабить торговцев, как прежде, – церковь не позволяла.

Потому-то лишь с этого времени в Католической Европе возобладало издревле известное трехполье, на треть увеличивавшее посевные площади в сравнении с двупольем. Кроме того, осваивались «малоплодородные» земли, распространялся более продуктивный стойловый откорм скота, улучшалось качество производства, развивалась селекция, интенсивней использовались удобрения (навоз, торф, зола, мергель). Не менее важно и то, что изготовленные в городе орудия сельхозпроизводства доказали, что высокая цена легко окупается возросшею эффективностью.

В результате первый же век развития внутренней торговли превратил медленный «приплод» Х в. в демографический бум ХI в. Численность населения Европы, 400 лет колебавшаяся на одном и том же уровне (недолгое исключение – Каролингское Возрождение), за столетие удвоилась (до 50−55 млн. в 1100 г.). Средняя продолжительность жизни выросла на треть (до 43−45 лет). Средний рост и вес европейцев существенно увеличился (до 162 см. и 58 кг).

Правда, «производительность труда» времен Марка Аврелия была перекрыта не скоро (не раньше XVIII в.). Но и за XI в. прибавили очень сильно – 50−100% к уровню Х в. А там, где торговля расцветала особенно пышно (в самых развитых итальянских республиках) 2−3 хлебопашца сытно кормили одного «горожанина» (священника, рыцаря, купца, ремесленника и т. п.).

Бурному росту коммерции способствовало умение европейских купцов создавать и улавливать спрос, особенно богатейский. А он чрезвычайно вырос! Крестовые походы стали лучшей рекламной акцией «настоящей культурной жизни». И аристократическое щегольство полыхнуло лесным пожаром, неподвластным законодателям, запрещавшим «ромейское чванство», позорное для истинных христиан. Ради новомодной роскоши феодалы весьма энергично растрачивали награбленное и усиливали экспроприацию.

Однако каждая вспышка эксплуататорского энтузиазма очень быстро вела в тупик. Через пару десятилетий после резкого увеличения барщины и оброка – рабовладельцы-крепостники, изрядно помятые крестьянскими бунтами, оставались «на пепелище» с самыми ленивыми работниками – остальные разбегались и погибали. А «соблазнители» - торговцы делались главной добычей разорившихся «покупателей».

Для осознания того, что данная закономерность обусловлена однобоким развитием рынка, купечеству понадобилось полтора столетия. Ясному пониманию мешала не только замедленность общественного сознания, но и то, что спрос на роскошь продолжал расти благодаря «коммутации ренты» (массовому переходу с натуральной барщины на денежный оброк), распродаже личных свобод и земельных участков раскрепощавшемуся крестьянству.

Лишь во второй половине XII в. европейские ярмарки начали наполняться товарами для простонародья. Ради чего налаживалось массовое производство деревенского ширпотреба: и в первую очередь – «пойла для мужиков» (вина, пива, медовухи, водки) и «тряпок для баб» (сукна, полотна, прочих изделий из шерсти и льна). Ненамного отстал сбыт «консервантов-приправ» – соли и пряностей. Много сбывалось зерна на каменистых взморьях и рыбы вдали от берега. Процветала и дешевая имитация «высокого искусства». Все это давало удвоение-утроение объемов реализации и сказочно обогащало.

Города процветали, множились и укрупнялись. Самые большие из них могли похвастаться сотней ремесленных профессий, а рекордсмен-Париж – тремя с половиной сотнями. У тогдашних лидеров градостроительства — немцев к началу XIII в. было около 2,3 тысяч торгово-промышленных городов, и их продолжали строить — примерно по 3 ежегодно! Небольшое французское графство Шампань с конца XII в. стало центром западноевропейской торговли – 6 грандиозных ярмарок в 4 шампанских городах работали круглый год (по 2 месяца каждая).

Именно с этого времени «города навязывали сельской округе свои правила игры: высокие цены на изделия городских ремесленников, на редкие, дефицитные, импортные товары, низкие цены на сельхозсырье и продукты питания».15 Кроме того, городской нобилитет (патрициат) с предельною беспощадностью эксплуатировал собственное крестьянство.

Да и обогащавшие купечество винокуры и ткачи были самыми нищими и бесправными жителями городов – оплата «труда» занижалась во имя предельных прибылей. А «самых выгодных специалистов» вообще держали на положении арестантов.

§ 43. Воздаяние по-купечески

У купечества особые представления о чести и совести. Несомненно, своекорыстные, но во многом похвально твердые. Так, купец долго помнит и редко прощает насилия и обиды. А уж западных коммерсантов мучили и унижали с ужасающей беспардонностью бюрократы, святоши, рыцари, разбойники, простолюдины… Видимо, полагали, что разрозненные и малочисленные торговцы совершенно беспомощны. Да только бедствия закаляют обреченных на выживание!

Византийская бюрократия, как самая заскорузлая, хуже других понимала «переменчивость мироздания». И потому, подобно буржуазии из «Манифеста компартии», вырастила своего могильщика собственными руками.16

Венеция – область (ромейский фем) на северо-восточном побережье Италии – долгое время оставалась надежным форпостом византийской торговли на Западе. Поэтому едва ли не единственное, что выпросил в 812 г. восточный император Михаил I Рангаве у Карла Великого в обмен на признание новосозданной империи Запада, – это возврат венецианского побережья.

Только напрасно в Константинополе рассчитывали на вечную благодарность за такое «освобожденье». На пустынном острове Риальто уже возводился «чисто купеческий город», одноименный фему, где имперский наместник – «dux» (он же «дюк» (герцог), он же «дуче», он же «дож», а по-нашему «воевода») опутывался сетями купеческой олигархии.

Пропорционально росту международной торговли расширялась и крепла «республика Святого Марка» (Сан-Марко), как называли собственную державу сами венецианцы, хоть и весьма далекие от фанатичного поклонения «второму евангелисту», но очень предусмотрительные – чуявшие в религии надежнейшее прикрытие.

К Х в. в Западной Европе сложилось 3 крупных центра оптовой торговли (Пиза, Генуя и Венеция). На троих «не хватало» рынка и приходилось давить конкурентов в самом буквальном смысле: топить и грабить корабли, уничтожать города, пристани и базары, выкупать и захватывать торговую монополию «по странам и континентам».

Чем крупнее становился европейский рынок, тем яростнее его делили. И в начале XI в. разразились «торговые войны» невиданного масштаба. Сначала (в 1016 г.) под видом защиты «Христовой веры» Пиза и Генуя совместно отвоевали у «сарацин» два важнейших перевалочных пункта – острова Сардинию и Корсику. Не поделив добычу – схлестнулись между собой. 230 лет (!) с малыми перерывами длилась эта война, закончившаяся победой Генуи.

Венеция в эту драку не лезла, но времени зря не теряла. Пока конкуренты жгли и рубили друг друга, она энергично пользовалась своей принадлежностью к Ромейской республике. Начиная с 1085 г., за всякую услугу «верноподданного» купечества из Сан-Марко (снабжение кораблями, поставки вооружения, «щедрый» откуп налогов и т. д.), константинопольский басилевс расплачивался торговыми льготами и гражданскими привилегиями, предоставив венецианцам:

— право купли-продажи по всей территории империи;

— освобождение от таможенных, портовых и иных, связанных с торговлей, сборов;

— освобождение от пограничного и административного досмотра;

— городские кварталы для торговли и проживания, а также государственные лавки, амбары и пристани в эксклюзивное пользование на льготных условиях;

— «VIP-места» в храмах, на ипподромах и т. п.;

— множество иных, менее значимых преимуществ и иммунитетов.

В результате «дарованные венецианским купцам льготы ставили их в более благоприятное положение, чем самих византийцев. Мало-помалу, венецианцы, забыв, что они не у себя на родине и не в покоренной стране, стали вести себя настолько вызывающе и гордо по отношению не только к низшим классам населения империи, но и к высокопоставленным и знатным византийцам, что вызвали сильное неудовольствие в стране».17 Еще бы! Избалованные бюрократическим патернализмом ромеи веками давили богатых во имя «искоренения богопротивной алчности» - то есть кормились этим. А тут-то не просто «денежные мешки», а «наглые гости-жулики, жирующие за счет хозяев»!

Впрочем, от «всеобщего недовольства» до санкционированных погромов прошло достаточно много времени, чтобы венецианцы заработали больше, чем Генуя завоевала. Чему способствовала не только монополизация центрального рынка планеты, но и спекуляция трофеями крестоносцев. Такая сверхприбыль позволила Сан-Марко финансово закабалить всю Адриатику, подмяв под себя Верону, Падую, Бергамо, Виченцу, Мантую, Кремону и прочие города побережья.

Одновременно сан-марковская плутократия18 превратили венецианского дожа в монарха, который «царствует, но не правит», оставив ему «исключительно представительские функции». «Дюков» даже казнили за «попытки захвата власти». Правили же коллегии: Большой Совет, Малый Совет, Сенат, Совет сорока, Совет десяти, Совет мудрецов, Коллегия министров, Синьория и т. п. – составленные купеческой верхушкой из собственных представителей.

Одновременно с дожем растеряли свое влияние и цареградские кесари. С властью уплыли доходы. Выкупив почти все таможенные пошлины и рыночные сборы метрополии, венецианцы свели к минимуму процент отчислений в византийскую казну. И чаша терпения басилевсов переполнилась окончательно в середине XII в., когда они остро нуждались в деньгах для усмиренья болгар и сербов. Вот тут-то за «обнаглевших венецианцев» и взялись «по-настоящему»: урезáли льготы, арестовывали по малейшему поводу, конфисковывали имущество «без суда и следствия», позволяли разгоряченным толпам громить венецианские кварталы.

Республика Святого Марка отвечала ассиметрично: захватывала византийские корабли, помогала деньгами и флотом всем воющим с Царьградом (особенно Сицилии) и всем внутренним сепаратистам (особенно болгарам и сербам).

Спуская всех собак на Венецию и приближая в отместку Геную, столичные «мудрецы», видимо, полагали, что в закулисных интригах равных им не бывает. Как же они ошиблись — эти «чиновные дяди»! Как же переоценивали собственные способности там, где купцы «упражняются» чаще и напряженней.

Один из величайших в мировой истории политиков от коммерции Энрико Дандоло, несмотря на преклонный возраст, лично уселся на трон венецианского дожа (1192−1205 гг.) и через 11 лет привез на штурм Константинополя участников Четвертого Крестового похода. Такого не ожидали – и застигнутый врасплох Мегаполис был дважды взят штурмом и во второй раз (в 1204 г.) присвоен.

На месте «центральной четверти царства» венецианский дож создал марионеточную «Латинскую империю». Ещё 3/8 (в основном святые земли) роздал своим соучастникам – рыцарям да священникам. Оставшиеся 3/8 (преимущественно острова, выгодно расположенные на торговых маршрутах) включил в состав Сан-Марко. Ценную движимость разделил еще «справедливее»: мощи и иконы распределил между западноевропейскими святилищами, остальное отправил в Венецию. Торговые привилегии предоставил одним соотечественникам. Западных государей и прочих участников «большого раздела имущества» хитроумно связал договорами в пользу Венецианской республики.

Однако добить Ромею старик не успел – скончался в боевом походе. Поэтому бежавшие из Константинополя бюрократы сохранили свою канцелярию в новой «столице» - Никее. А в 1261 г., воспользовавшись «Войной Святого Саввы» между Генуей и Венецией (1254−1270 гг.), сумели вернуться в Царьград.

Меж тем генуэзцы побеждали благодаря богатому военному опыту. Что и делало их подлинным хозяевами Византии, назначавшими и смещавшими ромейских государей и распределявшими имперские доходы в пропорции: 87% себе — 13% императору. Византийское же купечество вообще истребили «как класс».

Впрочем, богатства и связи, оставленные Дандоло, сыграли свою роль – генуэзские финансы истощились быстрей венецианских, и после очередной генуэзско-венецианской войны Византию пришлось разделить на «акции». Согласно Туринскому мирному договору (1381 г.) Сан-Марко и Сан-Джоржио на равных обогащались в царстве Палеологов. А «Византия должна была лавировать между двумя республиками. Моря оказались полностью вне византийского контроля — итальянские торговые республики были здесь полновластными хозяевами. Экономическая зависимость от богатых и сильных западных республик и городов была полной. В экономическом отношении императоры империю не контролировали».19

Бюрократия-марионетка вырождалась особенно быстро, превращаясь в жалкую побирушку, клянчившую повсюду. От подробной страны-паразита было б дешевле избавиться. Но как перебить или расселить несколько миллионов никому не нужной «интеллигенции»?! Особенно во времена ренессансного гуманизма.

Зато «исстрадавшиеся» византийцы бунтовали все чаще и злей против «низких норм довольствия и засилья западных ценностей». «Православные» открыто предпочитали мусульманское самодержавие алчной плутократии латинян. А потому все подстроенные европейским купечеством политические перевороты и радикальные социально-экономические реформы ничего, кроме кровавых бунтов «широких народных масс», Византии не приносили. И коммерсанты были вынуждены отказаться от «резких телодвижений» и заняться «незаметной» ассимиляцией патриархального царства силами торговых предместий Константинополя.

Однако для «эволюции» времени не оставалось. Потому что со всех сторон на «процветавшее торжище» надвигались абсолютные монархии. Турки успели первыми. А османская деспотия меньше всего нуждалась в самоуправляющейся международной торговле. Поэтому безжалостно уничтожила итальянские «торгпредства» на захваченных территориях.

§ 44. «Коммунальная революция»

Абсолютно правы ученые: турецкие завоевания и расцвет европейского абсолютизма уничтожили гегемонию римской церкви и итальянского купечества. Но до этого братский союз «Духа и Кошелька» успел одарить нас гармонией Ренессанса – наиярчайшим и наихудожественнейшим периодом в истории человечества.

К моменту раскассирования Византии (1204 г.) под руководством Э. Дандоло духовные иерархи и денежные тузы достигли высокой степени взаимопонимания и строили отношения на основе взаимной выгоды несмотря на конфликт интересов, неизбежный для «пожирателей общего пирога» - «прибавочного продукта». Даже при дележе «жирнейших кусков» Ромеи – столкновения ограничивались мелкими препирательствами: старый сеньор Энрико снисходительно журил «молодого» (сорокалетнего) папу Иннокентия III, а тот порывисто отлучал «нечестивца» от церкви. Но вскоре они примирились, похваливая друг друга, поскольку и тот и другой необычайно возвысились и сказочно обогатились.

Хоть кровь проливали французские шевалье, германские рыцари и норманнские берсерки и им подобные – львиная доля добычи досталась организаторам «восточных завоеваний». И делиться они не хотели. Чему наглядный пример – узники острова Мурано, стеклодувы, вывезенные из Константинополя, чтобы работать на новых — венецианских хозяев в условиях полной изоляции. Бежавших ловили киллеры, чтобы никто не узнал секрет сверхдоходного производства «венецианского стекла». Аналогичная жадность наблюдалась в производстве шелка, кружев, «псевдо-китайского» фарфора и т. д.

«Феодальные владельцы завидовали богатству городских общин и страшились их могущества»,20 но поделать ничего не могли: города превзошли их силою. Уже в 1176 г. при Леньяно объединенные в Северную Лигу городские коммуны Ломбардии наголову разбили войска императора Фридриха I Барбароссы. И как только такие разгромы сделались регулярными, европейское рыцарство предпочло записываться в городские наемники и защищать честь нанявшего их города на красочных и высокооплачиваемых турнирах,21 а не драться с «буржуями» насмерть. И в Западной Европе наступило «всеобщее замирение XIII века», сопровождавшееся «расцветом монетных дворов» и финансовых олигархий.

В тот же период приток византийских доходов подхлестнул коммунальную революцию, начавшуюся веком ранее — с появленьем достаточно сильных торгово-промышленных центров. Те права, свободы и привилегии, что просвещенные государи на протяжении тысячелетий даровали своим «полисам», теперь выкупались и отвоевывались буржуазией (горожанами – если по-русски) самостоятельно и закреплялись в «хартиях вольностей». Города становились самоуправляемыми, а их жители независимыми от всех, кроме собственного – «демократически избираемого» руководства, перебравшегося из церквей в ратуши, став до предела светским. Складывалась почти современная «политическая система» – только в миниатюре.

«В движении этом не было ни единодушия, ни предварительного соглашения, все носило на себе характер частности, местности: каждая коммуна от своего лица восставала против своего владельца – все зависело от местных условий».22

Примером для всех служили самые богатые, а потому и самые сильные купеческие «градо-республики» Италии, где даже папское «самодержавие» раз за разом сменялось «Римскими народными демократиями».

К исходу XIII в. в Англии насчитывалось 113 «вольных городов», во Франции – более 200, в германских королевствах и княжествах – около 300. Причем каждая из «самоуправляемых коммун» могла похвастаться, как минимум, 5 тыс. «коммунаров» (20 тыс. в среднем). А Венеция, Флоренция, Милан, Севилья, Валенсия, Марсель и Париж приближались к стотысячному рубежу.

Когда б не сословные войны и всемирные эпидемии XIV в., унесшие 75−80% горожан, – урбанизация уже в начале XV в. превысила б уровень конца XVIII в. и даже начала XIX в. Ведь накануне вышеуказанных бедствий в Италии было примерно 30% горожан, в Испании и Фландрии – 25%, в Англии, Франции и Германии – 12%. Для сравнения: в 1860 г. устремившиеся к экономическому лидерству США и Германия имели 20% и 30% горожан соответственно.

Разумеется, пойменные и античные империи содержали более крупные – порою многомиллионные города. Даже мусульманская Кордова на Пиренейском полуострове кормила миллион горожан, тогда как в Лондоне проживало лишь 20 тысяч. Но это неудивительно, если учесть, что искусственному плодородию почв даже в наши дни далеко до Великих пойм. Так, валовой урожай с гектара мелиорированных земель Египта и Месопотамии, плодоносивших до 3 раз в год, на 20−40% превышал лучшие достижения современных американских фермеров.

С нарастаньем западноевропейской урбанизации «нового – торгово-ремесленного типа» и ориентации на производство ширпотреба удельный вес ремесленников стремительно нарастал и к середине XIV в. превысил 50% горожан фактически повсеместно. Для ликвидации локальных кризисов недо- и перепроизводства городское самоуправление пошло по пути византийцев, строго и всесторонне регламентируя все виды промышленности и коммерции. Особенно жестко лимитировались и распределялись среди ремесленников объемы производства-реализации. Не меньше внимание уделялось качеству продукции – важнейшему средству поддержанья максимально возможного спроса. Всех «мастеров» и торговцев добровольно-принудительно объединили в цеха и гильдии, «вознаградив» деспотической властью над подмастерьями, приказчиками и учениками.

Хаос внутренних рынков многочисленных городов по мере своих возможностей «ненавязчиво» регулировали международные купеческие группировки. Почти монопольно они определяли нормы производства, раздавали заказы, снабжали сырьем и орудьями производства, организовывали розничную торговлю. Это сейчас называется «рассеянной или раздаточной мануфактурой». Богатейшие из богатых сводили свой «бизнес» к надзору и кредитованию, а крупное производство развивали за городом, чтобы избегнуть действия «внутригородских» регламентов.

Флорентийская республика раньше других сконцентрировалась на сбыте товаров собственного производства. Поэтому очень быстро вырвалась в экономические лидеры. Не позже 1300 г. у флорентинцев сложились первые многолюдные мануфактуры (суконные и шерстоткацкие) с водными самопрялками (мощностью в 400 прях) и валяльными мельницами.23 До перехода к машинному производству было рукой подать…

Перенимая опыт «производителей материальных благ», церковники сделалась «предприимчивы» и меркантильны до неприличия. Храмы-монастыри завалили святыми мощами. А «хитом продаж» стала изобретенная в конце XII в. индульгенция – автоматическое аннулирование любых грехов (прошлых, настоящих и будущих) «в соответствии с прейскурантом» - детальным, объемным, гибким…

А там, где богатства множатся, роскошь всегда чрезмерна – даже если она называется шедеврами Ренессанса.

§ 45. Пиршество Бога с Мамоной

До чего же наивен Христос, утверждавший: «Не можете служить Богу и Мамоне».24 Еще как могут! Ведь «алканье спасенья души» и «жажда блаженства плоти» лишь две стороны одной и той же себялюбивой натуры, стремящейся благоустроиться и нравственно — и физически, и в поту- и в посюстороннем мире. Италия эпохи «Rinascimento» (Возрождения) – прекрасное тому подтверждение. Там «брали от жизни все», не упуская ни вечного, ни преходящего!

Возрождение античного празднества фактически стартовало Всецерковными Торжествами. Папа Бонифаций VIII объявил 1300 г. – Юбилейным Святым Годом. 366-дневный25 праздник так сильно понравился, что тут же решили удвоить количество юбилеев за счет пятидесятилетий. А еще через сотню лет «Святыми» считались годы, заканчивающиеся цифрами 00, 08, 25, 33, 50, 58, 75 и 83. Но подходящих поводов требовалось все больше – поэтому, кроме круглых дат Рождества и Воскресения Христова, широко отмечали разнообразные даты «Святых и Великомучеников» – недостающие сочиняли, заполняя календари беспрерывными торжествами. Карнавалы не прекращались, кочуя по городам.

Благо – росли доходы, да и никто не мешал. С 1250 г. по 1494 г. ни одна иноземная армия не решалась вторгнуться в Италию — «Святая Святых» священников и купцов. Тамошние войска слишком оторвались в «гонке вооружений». Между собой итальянцы, безусловно, конфликтовали – порою довольно остро. Одна лишь многовековая борьба гвельфов и гибеллинов пролила реки крови и расточила горы золота. Однако «личные интриги и кровавые вендетты осуществлялись в высшей степени искусно, без серьезных разрушений».26

Более 2 веков «обители» иерархов и магнатов украшались произведениями всех искусств – прежде всего, архитектуры, скульптуры, живописи, ювелирного и швейного мастерства. Досуг заполнялся музыкой, песнями, поэзией, беллетристикой, театральными представлениями и прочими зрелищами. Не столько томления духа, сколько влечения плоти возбуждались и услаждались с предельною изощренностью и фривольностью. Для чего тщательно перенимался античный опыт и фольклорные традиции. Что сплело христианскую и языческую мифологию в феерическую целостность.

«Передовик производства» - Флоренция в конце XIII в. провозгласила «свободу неотъемлемым правом, которое не может зависеть от произвола другого лица».²⁷ И то не пустые слова! Всеобъемлющая творческая вольница влекла к себе лучших мастеров и делала «Цветущую» (Florentianus — по латыни) республику центром самой изящной культуры – лидером Ренессанса. Генуя и Венеция старались не отставать. Но, как и следовало ожидать, Апогей Высокого Возрождения достался духовному центру – Риму. Воспользовавшись французской агрессией для сплочения собственных сил, римский папа Юлиан II (1503−1517 гг.) успел расширить Папскую область за счет Венеции, создать «Священную лигу» и собрать под своим крылом таких титанов Возрождения, как Микеланджело и Рафаэль.

Наслажденье «земной юдолью» постепенно достигло такого размаха, что нынче восхваляемый «гуманизм Ренессанса», действительно, оттеснил религиозное мракобесие на задворки цивилизации. Ведь даже церковные иерархи (такие, как папа Николай V — 1447−1455 гг.) гордились своим гуманизмом, понимая под ним дозволенность всех «естественных» удовольствий.

В то же время любые порывы, выходившее за пределы обустройства и украшения «градов земных», не воспринимались, отвергались и даже решительно пресекались, подобно многогранной науке Леонардо или аскетической нравственности Савонаролы. Как написал Рассел: «Кроме Савонаролы, вряд ли можно назвать хоть одного итальянца этого периода, который рискнул бы чем-либо ради общественного блага. Зло, проистекавшее от развращенности, было очевидным, но против него ничего не предпринималось. Я не могу представить ни одного преступления, кроме уничтожения античных рукописей, в которых не были бы повинны люди Возрождения».28

«Центр всего христианского мира представлялся средоточием жадности и безнравственности».29 Там «с гордостью предавались всем удовольствиям изнеженной, утонченной, праздной, чувственной цивилизации, общественным и материальным наслаждениям, смеси сибаритства и высокого умственного развития, изнеженных нравов и смелости мысли».30 Первосвященники из семейства Борджиа продемонстрировали наивысшую степень вседозволенности, безнравственности и вероломства. А символом купеческой разнузданности сделались Медичи, правившие Флоренцией.

Чтобы оплачивать этот разгул, сочинялись все новые и новые способы эксплуатации деревень и захолустий. Разумеется, «ненасильственные» - а как бы «взаимовыгодные». То есть землевладельцам и земледельцам навязывались всё менее нужные и всё более дорогие товары и чудеса.

За всем этим «праздником жизни» – мало кто замечал, как, надвигаясь, ширится абсолютный феодализм с собственными священниками и торговцами на коротеньком поводке. Хуже того, свято-купеческая элита так уверовала в собственную неуязвимость, что беспрерывно «грозила всем государям Европы» и «не хотела принять возможное за меру и предел своих усилий».31

Обидно же, право слово! Религия и торговля веками объединяли и окультуривали Европу, налаживали идеологические и экономические взаимосвязи, приучали к единым правовым и моральным нормам. А их наработки достались тем, кто способен действовать лишь в узких — национальных рамках.