краткий вариант книги
Диалектика собственности
как костяк мировой истории
(октябрь 1982 г. – апрель 2013 г.)
| Назад | Содержание | Дальше |
Раздел II. Цивилизация
Глава 5. Античная культура
Резкий подъем культуры до уровня цивилизации – неизбежный прыжок в истории человечества. Физиологически чрезмерный мозг сделал своих носителей слишком хрупкими для выживания в естественных условиях и потому побуждал к преобразованию природы. Но ничто «рукотворное» само себя не сохраняло – то есть всегда нуждалось в искусственном воспроизводстве и дополнительной защите от внешних стихий, в том числе порождаемых разрушением естественного порядка вещей. А потому чем быстрей и сильней человечество преобразовывало природу – тем более радикальные, обширные и глубокие преобразования требовались в последующем. И лишь то, что люди оказывались на это способны, – спасало наших предков от экологической катастрофы, грозившей одичанием и вымиранием.
Создавая и совершенствуя присвоенье природных благ, гоминиды сумели выжить и размножиться в непригодной для них среде. Но именно эту среду едва не уничтожили, сведя даже собственное видовое разнообразие к единственной разновидности – гомо сапиенсам. Да и этим пришлось сплотиться в социальный сверхорганизм.
Каждая стадия присваивающего хозяйства завершалась намного быстрее предшественницы и более грандиозными переменами. Ускорение возрастало по мере того, как первобытные люди налаживали воспроизводство потребляемой флоры и фауны. Периоды сибаритского наслаждения достигнутым сократились до считанных тысячелетий и даже веков. А революционные преобразования совершались за жизнь 1−2 поколений, порождая такие новшества как металлургия, религия, письменность, города, государства
И раз уж потребность в творчестве и новациях повышалась по экспоненте, то для ее удовлетворения следовало наращивать численность творческих личностей и интенсивность взаимодействия между ними.
Правда, был и другой вариант – остановить прогресс, нащупав точку равновесия человечества и природы в конвульсивных спазмах надрывных взлетов и катастрофических спадов. Только это бы означало, что гомо сапиенсы как биологический вид и социальная общность целиком исчерпали себя и на большее не способны.
§ 23. Питомники творчества
Гигантские поймы субтропиков открывали перед людьми зримую перспективу бесконечного движения по замкнутому кругу. Благодаря ежегодным разливам миллионы прилежных работников могли постоянно кормиться, напрягаясь не больше пращуров эпохи изобилия мегафауны. Чтобы это увековечить было достаточно законсервировать традиции, необходимые для поддержания ирригационных систем, и сдерживать демографический рост в посильных для пойм размерах.
Можно даже предположить, что до эпохи, когда геологические метаморфозы или какие-то иные катаклизмы погубят земные поймы, социальные навыки успели бы закрепиться на генетическом уровне, превращая людские сообщества в подобие муравьиных.
Законсервировать аналогичным образом присваивающие хозяйства было бы намного труднее – практически невозможно. Дичь в отличие от пойм не воскресала Фениксом. Племена охотников-собирателей поддерживали контакты только с ближайшими соседями, и потому не могли в точности рассчитать естественный прирост всех природных благ и достигнуть всеобщего согласия по поводу норм потребления. Предел их возможностей — локальная гармония, беззащитная от вторжения более мощных племен.
Иное дело гигантские империи с грамотной бюрократией! Она бы сумела в принципе составить хороший баланс, при котором нормируемых ресурсов всегда бы хватало для нормативной численности населения. Да и разбить дикарей цивилизованным государствам было совсем не трудно, если они держались на оптимальном уровне.
Главное препятствие к достиженью такой «гармонии» даже не в том, что пойменные чиновники, как типичные гомо сапиенсы, стремились ублажить самих себя сильней, чем служить государству – что разлагало социум. В конце концов, научились бы у природы, то чахнуть в грехах, то возрождаться в праведности. Но кто бы им это позволил, когда за пределами пойм тоже имелись люди, мечтавшие о сказочно плодородных землях не меньше, чем птицеловы о мамонтах?!
Причем, как показано в § 21, конкуренция возрастала по мере приобщения к достижениям цивилизации горных, кочевых и прочих варварских племен за границами пойменных царств. Борьба за обладание супер-поймами исключала окончательно окостенение восточных деспотий. И, наращивая обороты, движение по кругу превращалось в движение по спирали.
Меж тем ирригационным империя для стабильной самозащиты не хватало не только моральной устойчивости правящей элиты, но и многих природных ресурсов. Самые качественные металлы и прочие полезные ископаемые следовало добывать в дальних горах, энергичных волов и лошадей – выращивать в просторных степях, строевую и корабельную древесину – заготавливать в лесных чащах. Да и численность населения (особенно работящего и воинственного) приходилось пополнять за счет народов, не избалованных «благами цивилизации» до такой степени, чтоб ради собственного благополучия отказываться от рождения детей и службы в армии.
Только власть, способная добывать недостающие ресурсы в достаточном количестве, была конкурентоспособна в борьбе за имперский престол. А для этого ей следовало вести захватнические войны и поддерживать «непропорциональный обмен» с варварскими народами – то есть вести грабительскую торговлю, возможную лишь с опорой на военное превосходство.
Однако у всякой агрессии два существенных недостатка: она истощает силы и распугивает добычу. Особенно если эта добыча капризные интеллектуалы и мастера.
Недостаток творческих сил – не столь очевиден, как недостаток руды, скота или древесины. Чего-чего, а умных и творческих личностей в многомиллионном цивилизованном государстве должно, как будто бы, вырастать намного больше, чем среди варварских мелких племен. Да только бюрократизм и творчество, по сути, несовместны.
Пока священники не растворились среди чиновников-универсалов – храмы оставались самыми крупными потребителями творческого труда, а заодно и самыми надежными прибежищами незаурядных и вольнолюбивых личностей. Поэтому возле святилищ скапливались мудрецы и художники, купцы и ремесленники, бродяги и прочие уклонисты от «тяжкой крестьянской доли». В эпоху формирования номов там же возводили свои дворцы цари и военачальники. В результате складывались первые города, существенно повышавшие интенсивность общения и удельный вес думающих людей. Как следствие уровень городской культуры был чрезвычайно высок на фоне окрестных сел.
Но стоило бюрократам размножиться – и имперские города превратились в огромные канцелярии, нудные и заскорузлые. Где не только творить, но даже торговать или ремесленничать было тягостно, точно в клетке. «Деспотия» она и есть деспотия – всех загоняет в рамки монотонного повторения. Меж тем, «состояние, в котором рассчитано все, а в особенности выработка привычки к этому состоянию, с тем чтобы она (привычка) стала второй природой, вообще противоречит сущности духа, который является бесконечным стремлением к изменению жизни».1
В общем, неудивительно, что из мест духовного окостенения бежали куда подальше.
Сначала таким «подальше» могли быть только безопасные закутки империй, где ни земляки, ни варвары сильно не докучали. Но по мере того, как имперская бюрократия становилась вездесущей, а соседние народы начинали понимать, что без ученых, купцов, ремесленников, «деятелей культуры» и прочих «цивилизованных» жизни своей не улучшишь и империи не завоюешь, — талантливых беглецов все охотнее принимали и энергичней заманивали варварские вожди и разбойничьи атаманы. «Сюда все народы!» - выкрикивали Тесеи.2
Для того чтобы жить и новаторствовать среди небогатых полудиких племен следовало иметь доступ к продуктовым и интеллектуальным ресурсам империи. То есть поддерживать связи и обменивать на еду и книги такие свои товары и услуги, в которых бюрократизированные монстры нуждались, но ни произвести самостоятельно, ни получить задарма не могли. В этом смысле наибольшим спросом пользовалось то, что давало преимущества в борьбе за имперскую власть, – передовые вооружения и зажигательные вероучения, а также то, что своей эксклюзивностью могло подсластить «тяжкую ношу власти» и монотонный быт населения в целом. К примеру, оригинальные ювелирные и керамические изделия, отборные вина и маслá, изысканная одежда и обувь, редкие драгоценности и краски, высококачественная продукция из металла и древесины.
Поскольку претендентов на имперский престол всегда было много, и Величайшие царства все чаще скатывались в хаос усобиц, то у творцов-мигрантов получалось лавировать между «сильными мира сего», добиваясь хороших цен и сохранения независимости.
А потому не случайно на стыках имперских эпох — во времена крушения старых и формирования новых пойменных деспотий — историки отмечают «быстро преходящие мгновения высоких культурных созиданий»,3 то есть бурное развитие богословия, философии, ремесла, торговли, военного дела, художественного творчества
§ 24. «Солнце уходит на Запад»4
Век за веком, кризис за кризисом «мозги» оседали вокруг пойменных великанов. В результате близ каждой Великой империи, словно кольца Сатурна, формировались области, состоящие из маленьких, но даровитых полисов-государств, специализирующихся на ремесле, торговле, религии, художественном творчестве, военном деле
Именно там лучше всего обеспечивались преемственность и совершенствование культур. Ведь и старые, и новые хозяева империи обращались к одной и той же культурной периферии. А благодаря интенсивной торговле поддерживались обширные и разносторонние контакты, что позволяло накапливать и обобщать разнообразнейший опыт, отсеивая случайное и мимолетное – выявляя всеобщие закономерности (а это уже наука!).
Плотность и, соответственно, продуктивность «культурных колец» во многом предопределялась географией: чем больше пасторальных поймочек с привычным и комфортным для имперской интеллигенции жизненным укладом попадалось вблизи границ, тем плодотворней и разнообразней была творческая «отдача» культурных пансионатов. А там, где курортом не пахло – селились одни аскеты, не способные создавать массовую культуру.
Нашлось и такое место, где кольца не только ширились и уплотнялись, но и пересекались, образуя самую большую и самую оживленную область творческого развития. Это Восточное Средиземноморье – и прежде всего Левант (Финикия и Палестина) – знаменитейший перекресток древнейших цивилизаций.
Оттуда две Величайшие поймы на подходящей дистанции. Там горы, пустыни и воды прикрывают со всех сторон множество малых долин, удобных и плодородных. Плюс санаторный климат и сравнительно спокойное море, пригодное для плавания на примитивных судах. Почти идеальное место – по крайней мере, на планете сопоставимого не нашлось.
К сожалению, этот «творческий рай» всякий раз расцветал ненадолго: слишком велик был соблазн, слишком слабы пойменные самодержцы. Реагируя на «неожиданный» взлет бывших «захолустий», деспоты поступали, как замшелые дикари, «резонно» решив, что грабить – дешевле, чем покупать. К тому же у них был «повод» – вернуть на «историческую родину» и призвать к порядку «распустившиеся извилины».
Поэтому стоило Леванту воссиять сокровищницей ремесла и торговли (конец 3 тыс. до н.э.) – на него тут же обрушились с особым остервенением. Вместо действительно опасных кочевников и бандитов, ждущих малейшего шанса для разграбленья пойм и овладенья престолом, имперские полчища сокрушали мирные города, приносившие столько пользы. «Лишних» людей убивали, а «нужных» угоняли, как скот, в собственные владения.
Однако пленённый разум яростно бунтовал и «повышенных норм довольствия» совершенно не отрабатывал. А при малейшей возможности опять утекал туда, откуда его изъяли. Разрушенные центры культуры воскресали быстрей империй.
Чем чаще организовывались экспедиции «за мудрыми головами и золотыми руками», тем ниже становилась эффективность такого «метода присвоения». «Творческие убежища» отбивались все лучше и лучше. А творцы разбегались все дальше и дальше, порой уводя за собой толпы своих сограждан… В качестве новых – более надежных пристанищ использовались острова Средиземноморья (Кипр, Крит и прочие). Что и сформировало Критскую (Минойскую) культуру ХХ-XVI вв. до н.э.
Но, развивая свое мореплавание для успешной торговли с монстрами, творцы создавали средство для продолженья агрессии. И наступил момент, когда тайна морских технологий стала добычей «Великих завоевателей», и островные полисы, привыкшие обходиться без крепостных стен и крупных армий, подверглись опустошению.
В середине 2 тыс. до н.э. под натиском египтян с юга и вавилонян с востока мозги устремились по равнодействующей — на северо-запад (преимущественно в Малую Азию и на Эгейский архипелаг). Первую волну этой миграции историки помнят как «хапиру», создававших меж Финикией и Сирией множество самоуправляющихся общин и даже собственное государство Амуру.5
Согласно житейским стереотипам, если преследуемые бегут в одну сторону, то погоню следует ожидать с другой — противоположной стороны. Так и здесь главным преследователем бегущих умников сделалась Вавилония, подпитывавшаяся свежими силами варваров на юго-востоке. Из-за чего и центр этого государства постепенно смещался туда же — в сторону Иранского нагорья (сперва в Элам, потом в Мидию, и, наконец, в Персию).
Меж тем северо-запад империи оказался в отчаянном положении проходного двора, истоптанного огромными полчищами. Здесь единственным средством спасения оставалось саморазвитие. Поэтому неудивительно, что, истомившись у «разбитого корыта» Финикийского побережья, царица Ассирии Семирамида (812−803 гг. до н.э.) дала отпор юго-восточным грабителям, опираясь на рачительные методы эксплуатации «центров культуры и творчества».
Чем-то абсолютно новым эти методы не являлись. За тысячу лет до Великой Шаммурамат знаменитый Хаммурапи (1792−1750 гг. до н.э.) аналогичным образом поддерживал полюбившийся ему город Сиппар к северу от столичного Вавилона. А в XIV в. до н.э. частичным самоуправлением и материальными льготами пользовались Вавилон и Ворсин. Но Ассириянка, бесспорно, сделала весьма эффектным правилом то, что раньше от случая к случаю применялось в качестве волюнтаристского исключения.
Она и ее преемники не только развивали существующие города экономическими и политическими поблажками, но и выделяли огромные средства для нового градостроительства по единому хорошо продуманному плану. Так, финансируемая государством Библиотека в Ниневии, заново отстроенной Синахерибом (705−680 гг. до н.э.), стала первым в истории научно-исследовательским центром. Правда, и требования к городам предъявлялись повышенные, и в случае промедления с выполнением царских «заказов» или с уплатой налогов весь полис сурово наказывался — вплоть до полного уничтожения с истреблением горожан.
Эта модель эксплуатации центров культуры и творчества способствовала повсеместному распространению технологий, придуманных городами за века сопротивления имперской агрессии, в том числе таких судьбоносных, как:
— черная металлургия (начало «железного века»);6
— финикийский алфавит (начало всеобщей грамотности);
— искусственное воспроизводство почвы путем измельчения грунта, оставление под паром, внесения органических удобрений
— металлические монеты (начало распространения универсальных денег).7
Изначально всё это изобреталось малыми государствами, так как:
— сопротивлявшиеся имперской агрессии полисы острее всего нуждались в общедоступной альтернативе бронзе, для производства которой требовались малораспространенные металлы. Вот и придумали, как из повсюду валявшихся железняков извлекать вещество (Fe), приобретавшее искомые качества при смешивании с обычным древесным углем;
— интенсивно общающимся горожанам и городам было обременительно пользоваться сложными и многочисленными символами жреческо-бюрократической «тайнописи» (иероглифами, клинописью, пиктографией
— небольшие города, переполнившись заезжими «гениями», были вынуждены искусственно восстанавливать плодородие земель за пределами собственных пойм, чтоб хоть частично уменьшить зависимость от подвоза еды извне.
То, что спасало малые города от сильных мира сего, сделало Новоассирийское царство абсолютно непобедимым. Наследники Семирамиды без особых проблем овладели двумя крупнейшими поймами (Нила и Междуречья) и на протяжении двух столетий (VIII-VII вв. до н.э.) доминировали на Ближнем Востоке, стремительно окультуривая, как собственные, так и окрестные территории. Правда, за это время милитаризация и бюрократизация достигли рекордного уровня, а жестокость ассирийцев сделалась притчей во языцех. Ведь попечители городов, размножаясь и вырождаясь, превращались в особо прожорливых и пронырливых паразитов. А потому в начале VI в. до н.э. горожане встречали как освободителей полудикие армии Навуходоносора II и Кира II Великого.
Правда, новые вавилоняне и новоявленные персы охотно перенимали эффективнейшие из ассирийских методов выращивания и использования городов. Поэтому за годы правления династии Ахеменидов (558−330 гг. до н.э.) количество городов Персидской империи увеличилось в 2,5 раза, а численность горожан – в 4 раза.
Однако и «самые заботливые» бюрократы не устраивали свободолюбивых «деятелей культуры», а потому «мозги» удалялись на Запад по мере того, как восточные деспоты покоряли Малую Азию и Эгейский архипелаг. В результате такой миграции неотесанные народы юго-восточной Европы превращались в «легендарных эллинов» – Великих продолжателей Критской и Малоазиатской цивилизаций, суперклассиков Мировой культуры.
В погоне за ценными кадрами и богатствами городов персы пошли в Европу (519 г. до н.э.) и к середине IV в. до н.э. фактически превратили всю Элладу в собственный культурно-ремесленный придаток. Что позволяло им господствовать одновременно над поймами Нила, Евфрата, Тигра, Инда и множества рек поменьше.
Но тут проходная Македония повторила попытку Ассирии. Только гораздо успешней, благодаря более высокому уровню развития культуры и Александру Филипповичу (лично), завоевавшему разом всю многопойменную громадину и с ходу наладившему систематическое окультурирование ойкумены – так называемую «эллинизацию».
«Никогда в истории не проявлялось с таким блеском превосходство духовной силы над массой, и притом над такой массой, к которой нельзя относиться с пренебрежением».8
Рубрика А. Эллада
§ 25. Этапы культурного цикла
Эпоха вблизи Александра лучше освещена – поэтому Древняя Эллада выразительней демонстрирует, как слаборазвитые деспотии превращались в центры высокой культуры, блистали и растворялись во тьме. Примерно то же самое происходило везде, где пойменные империи гонялись за «демиургами». И это весьма похоже на продвижение солнца.
Этап № 1 (предрассветные сумерки)
Оживление начинается с первыми петухами! То бишь с вояжами представителей цивилизации (как правило, купцов, проповедников и бродяг). Благодаря чему совершенно дикий народ как бы всплывает из непроглядной тьмы путаной мифологии, подставляя себя лучам исторического исследования.
Развитость «едва освещенных» столь примитивна, что современные ученые склонны утверждать, будто бы до «культурного взрыва» здесь продолжался первобытнообщинный строй, прерванный самым чудесным образом – почти мгновенным превращением замшелых неучей в утонченных «аристократов духа». Принято утверждать, что классическая античность не имеет ничего общего с восточною деспотией. И, действительно, в развитых формах эти системы похожи не больше, чем гусеница и бабочка.
Этап № 2 (рассвет)
Местную бюрократию до крайности возмущают иноземные деляги, вывозящие оптом и в розницу съестное, сырье и работников. Свои действия чужеземцы объясняют тем, что где-то на Востоке, в сказочно больших и богатых городах вывезенное используется для производства вещей, потрясших аборигенов.
Тех, кто способен обменивать Родину на диковинные безделушки, первоначально преследуют с особым ожесточением – «драконовскими мерами», вошедшими в поговорку благодаря законодательству афинского архонта Драконта (621 г. до н.э.), каравшему смертью не только разбой и ересь, но и спекуляцию с ростовщичеством. Да и безделье тоже, понимая под ним уклонение от традиционных гражданских обязанностей.
Однако ж огромный соблазн легко искривляет нравы. И потому «отцы» полиса очень быстро приходят к выводу, что распродавать «ненужное барахлишко и никчемных людишек» не только дозволительно, но и весьма полезно – если правильно подойти. И прежде всего:
— разрешить налогооблагаемое предпринимательство «метекам» (подселившимся), «периэкам» (переселившимся), «перегринам» (кочующим), местным вольноотпущенникам и прочим неполноправным соотечественникам;
— наладить прямые контакты с «культурными государствами».
Так захолустное поселение превращается в колониальный придаток развитой экономики.
Этап № 3 (утро)
Под атаками имперских армий и прессингом деспотической бюрократии «умники и умельцы» переселяются в освоенные купечеством малые города и постепенно превращают гостеприимнейшие колонии в центры ремесла и культуры.
Чтобы завлечь побольше «выгодных горожан», полисы наперебой создают условия для творчества – то есть смягчают режим. А проще всего «смягчать» дубиною «автократии» – разрушающей патриархальные порядки быстрее любых революций. Самые энергичные автократоры получаются из самозванцев («тиранов»),9 которые:
— при поддержке народных масс топчут в грязь местную бюрократию («родовую аристократию» по нынешней терминологии);
— сметают вековые традиции перманентным законотворчеством, подстраивающимся под быстрые изменения внутренней и международной конъюнктуры;
— уравнивают в правах своих и чужих, в том числе перемешивают сословия в рамках прямолинейно нарезанных административно-территориальных единиц, вводят упрощенную натурализацию «иностранных инвесторов» и специальные должности «проксенов» (гостеприимцев);10
— насаждают веротерпимость, старательно искореняя религиозный фанатизм и оставляя от прежнего богослужения лишь развлекательно-завлекательные ритуалы;
— облегчают коммерческий оборот, отчуждение и наследование имущества;
— минимизируют «домострой», ограничивая «всевластие патриархов» в пользу остальных членов семьи;
— заменяют пытки и казни штрафами и конфискациями (исключение — «особо опасные» государственные преступления);11
— собирают и сохраняют местное культурное наследие,12 финансируют новаторское творчество.
При этом в большинстве полисов переворачивается система сословных разграничений. Если раньше госдолжность гарантировала соответствующие доходы («диету»), то теперь пропорционально нажитым состояниям дозируются госполномочия. Так «спор между богатством и знатностью оканчивается в пользу богатства».13 И соответственно центр политической активности — место «общих собраний» и заседаний госорганов — перемещается на рыночную площадь («агору»).
Впрочем, смягчение смягчением, а порядок на рынке нужен, поэтому с особой бескомпромиссностью насаждаются единые «стандарты мер и весов» (для денег и товаров), сложные системы налогообложения
По минованию надобности от автократии избавляются «раз и навсегда», клеймя «самодуров и деспотов» устами народных ораторов («демагогов»). А полномочия самодержца распределяются между многочисленными коллегиальными органами так, чтобы эти коллегии мешали друг другу бесчинствовать. Для предотвращения авторитарных поползновений используется «остракизм» - процедура изгнания самых влиятельных сограждан по решению народных собраний. В таких условиях политическая система колеблется между олигархией и демократией, избегая единоначалия.
Основоположник современной теории разделения властей хвалит подобное госустройство за то, что «законы разумно распределяли государственную власть между большим количеством магистратур, которые поддерживали, останавливали и ограничивали друг друга».14
Но, как известно, Тихе (она же Фортуна)15 улыбается не всем и не одинаково. От множества местных факторов зависит специализация и, в конечном итоге, успешность того или иного полиса. И тут на примере Афин и Спарты не трудно заметить: города, специализирующиеся на поставках предметов роскоши и комфорта, культурнее и богаче. Зато аскетичные поставщики элитных войск побеждают гораздо чаще.
Этап № 4 (первая половина дня)
Приближается апогей античного либерализма, заодно и свободы творчества. Урбанизация взрывоподобна! Чуть ли не ежедневно увеличивается число горожан и доля городского населения за счет естественного прироста, стимулированного первой волной прогресса, массовой миграцией иностранцев и нашествием сельских жителей. Новые кварталы расползаются по окрестностям, съедая сельхозугодия. Крестьян всё меньше. Торговцев и ремесленников, философов и поэтов, богемных прожигателей жизни и профессиональных нищих – все больше. Правда, культурный потенциал среднего гражданина снижается так сильно, что приходится доплачивать за посещение общественно-политических и культурно-просветительских мероприятий (собраний, судов, театров и прочего).
Малая пойма не в силах кормить крупный город, несмотря на посильное искусственное расширение сельхозугодий (к примеру, вся Аттика V в. до н.э. производила в 3−4 раза меньше зерна, чем съедали одни афиняне). Да и тысячам городских ремесленников местного сырья не хватает. Поэтому в авральном порядке налаживается подвоз недостающих ресурсов из пойменной империи и собственных колоний («клерухий»). И тут по извечной иронии в разряд придатков попадают выродившиеся метрополии (не терять же былые связи!). В то же время категорически запрещается вывоз дефицитных товаров и распродажа сограждан (даже самопродажа).
По мере отладки внешнего снабжения многое изменяется, в том числе:
1) Бурно развивается транспорт, особенно дальнобойный – морской.
2) «Принцип автаркии» (самодостаточности), гарантировавший устойчивость пойменного хозяйства, больше не действует, и универсальным средство удовлетворения всех потребностей становится торговля. А важнейшими госфункциями – эмиссия денег (чеканка монеты) и финансовое регулирование всех сфер жизнедеятельности.
3) Значение земельной собственности резко снижается. Из-за дешевизны великопойменной сельхопродукции прибыльность пригородного земледелия падает до 5% годовых. В то время как ремесло и внутренняя торговля приносят горожанам 15%, а ростовщичество и морская (внешнеэкономическая) торговля – более 30%. Поэтому доминирующей формой собственности становится денежный (купеческий и ростовщический) капитал. Рабов (особенно государственных) растаскивают по наиболее выгодным промыслам — в деревнях их почти не встретишь. Значительная часть пригородных сельхозугодий забрасывается, а остальная нива превращается в более прибыльные виноградники, оливковые рощи, фермы по разведению деликатесной, редкой и породистой скотины
Вместе с тем, официальное преобладание госсобственности сохраняется, и отсутствует «терминология, которая выражала бы с достаточной ясностью различие между (частным) владением и правом (частной) собственности».16 Еще бы! Всеобщий закон коллегиальной (хоть олигархической, хоть демократической) власти – не давать никому возвыситься! А для регулярной «нивелировки социума» удобен формальный приоритет общественных интересов, в том числе нарочитое возвеличивание собственности государственной и умаление частной. В этой связи сохраняется госмонополия на землю, недра и многое другое. Приватное ж обладание, как прежде, приравнивают де-юре к «безвозмездному» пользованию или аренде госимущества. Богатеям ограничивают выезд из города и навязывают общественные расходы («литургии»). Чрезмерные состояния, как в старину, «отнимают и делят».
4) Полис смещается к крепости («акрополю») на приморской скале у гавани. Оттуда труднее вести сельское хозяйство, зато там удобнее и безопаснее строиться, торговаться, обороняться
5) Даже без официальной отмены цензовой системы госдолжности (за редкими исключениями) становятся доступными каждому гражданину и ежегодно распределяются по жребию без права повторного избрания и совмещения должностей. Что, безусловно, снижает профессиональный уровень руководства, зато сплачивает горожан и стимулирует всеобщую политическую активность.
Этап № 5 (вторая половина дня)
Превосходство коллективного разума горожан над общинным умом крестьянства проявляется, прежде всего, в перераспределении ресурсов в пользу города. И основное средство ограбления деревень – так называемый, «неэквивалентный обмен». Причем пригородные деревушки («комы») фактически опустошены и основным объектом торговой экспроприации становятся пойменные общины и порабощаемые сырьевые колонии.
С одной стороны, это правильно – для развития культуры требуется больше ресурсов, чем для ее использования. Да и типичный гомо сапиенс без дополнительных стимулов извилиной не пошевелит. Но, с другой стороны, выжимая сельхозобщины до нищеты и голода, города прирастают трущобами. Разбогатевшие горожане могут себе позволить и многочисленную прислугу, и щедрую благотворительность, и потакание вымогательствам черни, и даже пренебрежение повышенным уровнем городской преступности. А потому полисы переполняются всевозможными паразитами.
В такой обстановке портятся даже лучшие горожане, перекладывая «труды и заботы» на ввозимых извне невольников. Но рабы предаются лени намного охотней хозяина. А оттого их требуется все больше и больше. Что создает пресловутое массовое рабство античного периода (30−50% населения в самых развитых городах).
Одновременно за счет синекур разрастается доля госслужащих. Так, Афины на пике могущества (30-е годы V в. до н.э.) содержат в качестве чиновников более 20 тыс. сограждан из 35 тыс. свободных афинян. В других государствах Эллады оплачиваемой политикой занимается не менее 1/3 полноправных горожан. В то же время полицейские, писарские и иные низкоранговые («иперетские») госфункции возлагаются на государственных рабов.
Разумеется, подобный рост городов не мог продолжаться до бесконечности. По мере истощения ресурсов и терпения «поставщиков» в полисах обостряется дефицит импортных товаров – прежде всего продовольствия. При этом великопойменная бюрократия не только не помогает увеличивать производительность своего сельского хозяйства ради снабжения зарубежных культурных полисов, но и яростно ополчается против «чрезмерно обогатившихся» иностранцев, затрудняя торговлю (пошлинами и запретами) и снаряжая военные экспедиции для разграбления «жиреющих» городов под любым благовидным предлогом (беззаконие, святотатство, усобица
До тех пор, пока у полисов не хватает ума и сил принудить восточных деспотов работать в своих интересах, приходится терпеть обиды и выживать путями, доступными для слабейших, — то есть хитрить и держать в узде собственные потребности. И, прежде всего, пресекать дальнейшую урбанизацию, ограничивая въезд в город, запрещая натурализацию чужаков и возлагая на «пришлый люд» дополнительные обязанности (вместо модных когда-то льгот). Коротко говоря, полис замыкается в себе и сам себя развивает.
Обострившаяся нужда требует самоотдачи от каждого горожанина. А потому чиновники усерднее ищут и тщательней распределяют ресурсы. Солдаты чаще и самоотверженней воюют. Коммерсанты сплачиваются в гильдии и усложняют методы извлечения прибыли. Ремесленники нащупывают «новые» потребности и разнообразят ассортимент. Плебс сплачивается, чтобы успешней «качать права». Сочинители и артисты повышают привлекательность зрелищ. Этот рост внутренней активности способствует максимальному расцвету городов, в том числе их украшению шедеврами архитектуры, скульптуры, живописи и прочих искусств.
Но если подобный рывок отчаянья не приносит победы над пойменной деспотией, он обрекает на гибель. Напряжение изнуряет, а, значит, сменяется всеобщей усталостью и апатичностью. Да и повышенная комфортность во все времена развращает. Аппетиты же внешних агрессоров возбуждаются чрезвычайно при виде полисов, расцветших пуще прежнего. К тому же, враги озлоблены вспышкою усиления городского сопротивления.
Этап № 6 (вечер в багряных тонах)
Пока восточные деспотии неодолимы, полисы спасаются от дефицитов междоусобной борьбой. Что существенно облегчает вторжение имперских и варварских армий. Да и среди городов самые бесталанные предпочитают сосредоточиться на ограблении соседей, милитаризируясь по максимуму. Таким образом, внутренний кризис и внешняя агрессия обрушиваются одновременно.
Чем сильней полыхают войны, тем нужнее единовластие и перераспределение средств в пользу армии. Поэтому для данного периода характерны так называемые «новые или малые тирании» и трех-четырехкратный рост налогов. И раз уж обмен идеями и товарами сменяется интенсивным обменом ударами — религиозно-торговые союзы («амфиктионии») перерождаются в воинственные группировки («симмахии»).
Ученые, купцы, ремесленники и прочие «интеллигенты» разбегаются по безопасным колониям. Это бегство делается практически поголовным там, где полисы превращены в пограничные укрепления и потому постоянно разграбляются и вырезаются. Таким образом, центры культуры окончательно опустошаются, сохраняя лишь славное имя, величественные воспоминания и надежды на возрожденье.
Этап № 7 (ночь забвения)
При длительном развале великопойменной империи многие города, не имея ресурсов для жизни, исчезают с лица Земли. В лучшем случае превращаются в деревеньки среди развалин, заселенные дикарями. Но стоит воскреснуть империи – история повторяется.
§ 26. Владычество в пользу города
В борьбе великопойменных империй с вольными городами культура неуклонно развивалась. А значит, чаша весов истории постепенно клонилась в сторону творческих поселений. И какая-то вспышка городского сопротивления неизбежно бы привела к сокрушению восточного деспотизма.
Эллинские мудрецы это ясно осознавали и потому старались сплотить разрозненные полисы и (или) найти вождя, который своими силами обеспечит такое сплочение. Спасение, как обычно, явилось, откуда его ожидали меньше всего. Хоть могли бы и разобраться на ассирийском примере, что только вытоптанные войсками царства кладут в основанье побед мощный рывок культуры. Поскольку без такого рывка им угрожает погибель от хронических истощений.
В середине IV в. до н.э. одним из самых опустошаемых царств была Македония. И оттуда явился Царь, боготворивший культуру. Когда Могучий Македонянин развернул волны цивилизации с Запада на Восток, мир точно опрокинулся. Великие поймы, безраздельно господствовавшие в течение тысячелетий, опустились до уровня «аграрно-сырьевых придатков». А испокон веков разграбляемые полисы получили возможность выжать из сельского хозяйства максимум средств для собственного развития.
Повсеместно и равномерно рассеивая города и наделяя их льготами, сам Александр Аргеад намеревался переделать весь мир так, чтобы каждый его компонент целенаправленно превращался в органичное дополнение всех остальных компонентов, а единство многообразия неуклонно стремилось к гармонии. Однако задача эта была до того сверхъестественна, что даже друзья-соратники «сына Зевса-Амона» предпочли от него избавиться, дабы не изнывать от танталовых мук неисполнимых приказов. Им повезло – избавились!
«Такие бесконечно мощные индивидуальности не выдерживают напора времени и рано умирают. Лишь их подвиги, их дела остаются, то есть остается созданный ими мир. Посредственное длительно существует и, в конце концов, правит миром. Эта посредственность обладает такими же мыслями. Она убеждает в правоте этих маленьких мыслей окружающий мир, уничтожает яркую духовную жизнь, превращает ее в голую рутину, и таким образом, обеспечивает себе длительное существование. Ее долговечность и означает именно то, что она упорно стоит на своей лжи и не добивается правды. Эта устойчивость царства посредственности означает, что истина не воплощается в нем как процесс»,17 – так подытожил Гегель судьбу Александра Великого.
Мелькнувший у трона Пердикка18 под всеобщее ликование сжег сундуки со свитками «Величайшего из Богов», дабы никто никогда не соблазнялся планами, «непосильными для людей и героев».
Разумеется, не один Пердикка, а каждый из диадохов был абсолютно уверен, что сумеет низвести устремления Александра до исполнимых задач. Достаточно-де строить города типа Александрии, создавать в них Музейоны с большими библиотеками, кормить даровитых ученых и «деятелей культуры», насаждать койне, заполнять ойкумену гимназиями, попутно уничтожая всякого, кто противится подобному окультуриванию. Тогда, мол, и «низменная» экономика двинется к процветанию.
Одного не учли, бедолаги: лишь Величайшим гениям нет никакой конкуренции. Просто ж талантливых всегда и повсюду множество, и каждый мешает прочим, и «все» ополчаются против удачливого «выскочки». Потому-то переменчивая борьба между «талантами» не кончается никогда решительною победой. А умерить взаимоистребление они могут, лишь разделив предмет общих притязаний. Так и миниатюрные копии «Божественного Царя» за 42 года междоусобной бойни (323−281 гг. до н.э.) растерзали в клочья детище Александра. «Каждый взял себе надел»19 и завел там такую культуру, на какую хватило способностей.
§ 27. Эллинистический симбиоз
Нельзя сказать, что синтез полисных и пойменных элементов формировался так же продуманно, как планы, сожженные македонянами в июне 323 г. до н.э. Однако «уровень сознательности» в этом сумбурном действе был, как никогда, высок. Постоянно и повсеместно использовались научные теории, проекты «идеальных государств», методики воспитания гармонично развитой личности
Результаты неоценимы. Именно эллинизм обогатил человечество арифметикой Диофанта, геометрией Эвклида, механикой Архимеда и Герона, астрономией Гиппарха и Птолемея, химией – Болоса, географией Эратосфена, ботаникой Теофраста, анатомией Галена и Герофила, Гиппократовой медициной,20 Гипподамовой архитектурой, этикой стоиков и эпикурейцев, энциклопедиями академиков и перипатеков, александрийской художественной литературой и научным литературоведением, общедоступными переводами священных книг и ученых трактатов прошлого, универсальными учебниками логики, риторики, диалектики, грамматики, а также многим и многим еще, без чего современная культура невозможна и даже непредставима.
Нетрудно заметить: абсолютное большинство достижений эллинистического периода – это систематизация наработок предшественников. Что абсолютно логично при симбиозе культур. К сожалению, все это осуществлялось в рамках отдельных царств. Что существенно снижало осмысленность и полноценность действий, зато усиливало благотворный эффект межгосударственной конкуренции.
Безусловно, многопойменные империи Семирамиды, Навуходоносора II и Кира II Великого своими размерами значительно превосходили царства диадохов и эпигонов. Но, как уж не раз замечено, победа нового качества неизменно сопровождается резким снижением количественных показателей. Как первый домик мал на фоне последней пещеры, а первые земледельцы – нищи на фоне высокоразвитых охотников-собирателей, так и политическая система, основанная на доминировании городов, мельче своих предшественниц… Зато она свободна от пут, сдерживавших дальнейшее развитие.
До Семирамиды полисы просто грабили. После – старались поддерживать на востребованном пойменными сообществами уровне. И вот наступила эпоха «расширенного воспроизводства культуры». Для чего, как заметил А. Робертсон, «крестьянские общины древнего Востока подверглись порабощению и эксплуатации со стороны завоевателей, представлявших городскую цивилизацию».21
Небывалый расцвет полисов обеспечивался системой преференций, заимствованных у персов. Но если персидские шахиншахи и их сатрапы подкармливали горожан очень скупо и произвольно, заставляя с лихвой отрабатывать, то эллины-басилевсы «раскошеливались по-царски» – повсеместно, регулярно и безвозмездно. Разумеется, разные полисы и здесь подкармливались по-разному. Но так ведь и следовало поступать, чтобы перейти от стихийного «произрастания» к целенаправленному «выращиванию».
Перечислю важнейшее из даровавшегося эллинистическим городам сообразно их общегосударственному и культурному значению:
— щедрые вспомоществования;
— экстерриториальность — ограничение общегосударственной (царской) юрисдикции на городской территории, а также личный иммунитет горожан — подведомственность только административным и судебным органам своего полиса и неприкосновенность за его стенами;
— частичное (а порою и полное) освобождение полиса и его граждан от общегосударственных налогов, постоев, воинской службы, общественных работ и иных обязанностей, а также недопущение или ограничение централизованных конфискаций и «уводов» (принудительных перемещений) горожан;
— городское самоуправление, осуществлявшееся общегородским собранием и формируемыми им коллегиальными органами; при этом городу разрешалось иметь собственное законодательство, строить оборонительные сооружения и содержать ополчение, осуществлять пограничный контроль, взимать таможенные и рыночные подати, чеканить местную разменную (а порою конвертируемую — золотую и серебряную) монету, состоять в межгородских союзах, предоставлять гражданство и убежище пришлым людям, а заодно изгонять чужаков и «изменников»;
— полное подчинение полису приписанных к нему деревень («хоры»), исключая земли царя, его вельмож и дружинников («гетайров»);
— дополнительные права и свободы горожан, в том числе свобода сословных, профессиональных и иных общественных объединений, свобода вероисповедания, включавшая беспрепятственное поклонение местным, групповым, семейным и личным богам, самостоятельное составление пантеона
Столь же существенно расширялись полномочия города и горожан по распоряжению и пользованию принадлежащим им имуществом – вплоть до объявления городских владений «священными и неприкосновенными». Правда, верховным правителем и собственником всего оставался Владыка царства («басилевс», «фараон», «себастос»
К сожалению, эллинистические властители совершенно проигнорировали самое главное и самое трудное в деяниях своего Основоположника. Поэтому вместо налаживания устойчивого баланса между городом и деревней потворствовали дисбалансу в пользу городов – почти такому же чудовищному, как прежнее доминирование пойменного хозяйства.
Пагубные последствия проявились незамедлительно. «Избалованные» полисы эксплуатировали деревню с беспредельной эгоистичностью. Горожане, составлявшие не более 10−20% всего населения эллинистических царств, потребляли 50−75% продовольствия и 90−95% ремесленной продукции. Притом добивались большего, провоцируя карательные экспедиции по непокорным селам, сопровождавшиеся массовыми казнями и порабощениями крестьянства.
Паразитизм внутри городов зашкаливал. Даже самые сознательные граждане искренне полагали, что безграмотной деревенщине по законам природным и Божьим предназначено лишь прислуживать «аристократам духа»…
В ответ сельские общины сопротивлялись отчаянно и разбегались толпами. Крестьянство активно поддерживало любого дикаря, разбойника или авантюриста, сметавшего эллинизм. Ведь подобные «освободители» грабили города охотнее, чем деревни, да и брали лишь для себя и своих сообщников, меньше всего заботясь о зажравшихся «грамотеях».
В результате могучие армии, создававшиеся Александром для завоевания и упорядочения мира, сделались не только средством выяснения отношений между многочисленными царями, но и важнейшим орудием улаживания конфликтов между городом и деревней, культурой и дикарями. А втягиваясь в вооруженную борьбу, басилевсы теряли терпение и колошматили всех подряд: и «ленивые» села — и «строптивые» города, и варваров — и философов. Правда, и сами при этом, как правило, погибали от клинка или яда пронырливых оппонентов.
В обстановке неутихающих войн эллинистические царства размашисто пульсировали, то сжимаясь до микроскопических размеров, то обретая объемы державы Семирамиды, как это произошло при Птолемее III Эвергете (246−221 гг. до н.э.) и Антиохе III Великом (223−187 гг. до н.э.). При этом солдатня превращалась в абсолютно самостоятельную и самую влиятельную силу.
Для успешного примирения города и деревни следовало либо дождаться, когда военно-бюрократическое чудовище научится поддерживать устойчивый социально-экономический баланс в собственном государстве, либо избавиться от этого посредника, мешающего стихийной балансировке своим неумелым и дорогостоящим вмешательством. Впрочем, эта альтернатива существовала лишь чисто теоретически. Крестьян вполне устраивало постепенное вымирание избыточных горожан в войнах и эпидемиях. А горожане, привыкшие полагаться на отеческую опеку Самодержца, явно предпочитали ждать «Божественного Спасителя», а не брать инициативу в собственные руки.
Иное дело — полисы за пределами эллинистических царств, выживавшие самостоятельно.
| Назад | Дальше |