краткий вариант книги
Диалектика собственности
как костяк мировой истории
(октябрь 1982 г. – апрель 2013 г.)
| Назад | Содержание | Дальше |
Раздел II. Цивилизация
Глава 7. Соединение наций
Рубрика К. США
§ 73. «Американская мечта»
По логике вещей мощнее Британской империи можно было стать двумя способами: противопоставив ей 1) коллективизм, популярней французского, или же 2) индивидуализм, многолюднее британского. Но, подобно тому, как медь при более тщательной очистке не становилась прочней, так и очищаемые идеологами коллективизм и индивидуализм не становились жизнеспособнее, а превращались в фантомы коммунизма и элитаризма. Зато сплавы меди с другими металлами и общественных идеалов с индивидуалистическими показали искомые качества.
Для этого «рыцарственные тевтоны» сменили абстрактные лозунги «равенства и братства» конкретным и всесторонним государственным попечительством о народном благополучии. «Вольнолюбивые янки», находившие даже английскую госопеку чрезмерной, максимально расширили политико-правовые гарантии индивидуальной самореализации. Немецкое синтезирование дало «эгоистический коллективизм», он же национал-социализм. У американцев получился «социализированный эгоизм» - назову его «социал-индивидуализм».
В подборе и испытании этих «сплавов»: насильственной гармонизации и спонтанной самогармонизации – осуществлялся всемирный поиск универсального синтеза социальных противоречий. Образно говоря, французский патриотизм, двинувшись на восток, «овладевал массами» в формах «государственного социализма» Бисмарка, Ленина, Мао… А британский индивидуализм, развернувшись на «Диком Западе», породил соблазнительную американскую мечту о «государстве равных возможностей и всеобщего благоденствия».
При беспристрастном развитии обеим моделям социума следовало сближаться (где-то в районе Японии, судя географически). Ведь они с разных концов устремлялись к одной и той же цели – гармоничному сочетанию общественного и личного. Но стремление к конечной гармонии затмевала промежуточная вражда. Считая собственную крайность базовой и позитивной, а неприятельскую вспомогательной и негативной, антагониста принуждали к «абсолютной покорности и пластичности». Таким образом, взаимодействие противоположностей упрощалось до взаимоподавления. И кипучий психоз фанатиков вытеснял кропотливый поиск устойчивого баланса.
О чем мечтали американские «отцы-пилигримы», переправляясь в 1640 г. на берега Нового света после разочарований в свободнейших странах Европы (Англии и Голландии)? Одновременно о двух вещах: 1) полной независимости и 2) «должном послушании ради общего блага»! Для многих и в наши дни эти цели несовместимы. Но для искренних пуритан то была естественная и единственно правильная комбинация: только община единоверцев спасала от внешних притеснений, предоставляя максимально возможную свободу в собственном «лоне», но взамен полагалось смирение. Подписанное пассажирами «Mayflower» (корабля «Майский цветок») соглашение предусматривало: «Сим актом соединяемся мы в одно политическое и гражданское тело для поддержания порядка среди нас и достижения предположенной цели. В силу настоящего акта мы установим те справедливые и праведные законы, те порядки, правила и конституции, назначим те власти, которые сочтем нужными и полезными для общего блага колоний»1.
Согласно тому же тексту своекорыстие категорически порицалось и наказывалось изгнанием. Почему же нынешняя «супердержава» продолжает равняться на мейфлаверских праотцев («Mayflower’s forefathers»)?! Ведь могла же себе подыскать среди тысяч первопоселенцев более вольнолюбивых и менее аскетичных героев в качестве образца. Но не таков идеал «средних американцев». Им в угоду «Джефферсон вместо привычной формулы Д. Локка «жизнь, свобода, собственность» поставил «жизнь, свобода и стремление к счастью»».2 У них «настоящий герой» спасает не собственную «задницу» и «чемоданы с деньгами»,3 а нечто общественно значимое: хотя бы семью, лучше всего – человечество. При этом предполагается, что правильная семья, община, нация и вся мировая общественность не оставят в беде ни одного «рядового Райана».4
Девиз на гербе США исчерпывающ в своей лаконичности: «E pluribus unum».5 «Out of Many One» (из многих одно) – переводят американцы. Как говорится, «Bingo!» (в десяточку). Это совсем не то, что гегелевское «единое во всех». Ведь ежели государство – величайшая драгоценность, то неизбежна «борьба с частными интересами и страстями, трудная и продолжительная дисциплина, пока не станет осуществимым соединение», в котором «взаимное стеснение оставляет каждому немного простора», но исключает «произвол, относящийся к частностям потребностей».6 Если ж превыше всего индивид, то никакие (даже «сверхобъективные») общественные интересы не могут оправдать и малой «слезы ребенка» – притеснение позволительно лишь во имя того, что отдельные личности в своем большинстве (а желательно – единодушно) признают «неотъемлемыми правами каждого гражданина».
Математически выражаясь, американское «общее» лишь область пересечения индивидуальных воль, а не тотальное объединение, как гегелевская «всеобщность».
§ 74. Сверженье британского «ига»
Могла ли американская система общественных отношений «прозябать» под британским владычеством?! Разумеется, не могла! И отнюдь не потому, что принципиально отличалась от «английского индивидуализма». А потому, что правительство метрополии навязывало законы, принятые без участия колонистов, и потворствовало разорению большинства меньшинством. Мириться с таким «произволом» совершенно противоестественно для жаждущих подчиняться лишь одобренному совместно и желательному для каждого.
Американцы никогда и не мирились. Еще в 1643 г. они воспользовались революционной сумятицей в Британии и создали суверенную новоанглийскую конфедерацию, включавшую Плимут, Массачусетс, Коннектикут и Нью-Хейвен. В 1650—1761 гг. по Штатам катились волны протестов под лозунгом: «Нет налогам без представительства!». Среди наиболее знаменитых восстание Н. Бэкона в Виржинии 1676 г., Массачусетское восстание и бунт Дж. Лейслера 1689−1691 гг., фермерское восстание в штате Нью-Йорк 1765−1771 гг. Только «события не так скоры в своих выводах, как ум человеческий»!7 Вот и победоносная война за независимость разразилась лишь в 1775—1783 гг.
Пафосные слова лились зажигательными памфлетами и публичными воззваниями. Но поистине жажду свободы питала всеобщая алчность. Вот как ее описывал главнокомандующий «освободительной» армии и будущий первый президент США Дж. Вашингтон: «Такого отсутствия чувства гражданского долга, такого отсутствия добродетели, такой спекуляции, такого множества всяких ухищрений для получения той или иной выгоды… я никогда не видел… Дух низкого стяжательства до такой степени овладел всеми, что какое бы бедствие не обрушилось теперь на нас, оно не удивит меня».8
Освобождались преимущественно от присвоения английскими магнатами доходов, якобы причитавшихся «простым американцам». Британцы, монополизировав весь колониальный бизнес, скупали дешево — продавали дорого, налоги повышали, контрабанду искореняли, захват «индейских» земель ограничивали, развитию местной промышленности препятствовали… У колонистов терпение лопнуло, и они с оружием в руках устранили «британскую тиранию». Повод для «революции» весьма характерен: ее спровоцировали попытки Ост-Индийской компании вытеснить своим дешевым чаем местных контрабандистов.
Это ль не показатель: германский коллективизм сформировался в борьбе с сепаратизмом мелких государей, американский индивидуализм – в процессе распада англо-саксонского этноса при дележе доходов. Правда, 13 обособившиеся штатов были суммарно крупней Германии и охотно объединились: сначала в децентрализованный военный и внешнеполитический союз — конфедерацию (1777 -1789 гг.), а потом и в централизованную федерацию.
«В ходе войны были осуществлены демократические преобразования. Мелкие держатели земли были освобождены от арендной платы, конфискованы крупные владения земельной аристократии, духовенства англиканской церкви, многочисленных чиновников колониальной администрации, части купечества, связанного с рынками Англии. Отнятые земельные площади были проданы небольшими участками. Запрет поселений за Аллеганскими горами был объявлен незаконным, а все произведенные там ранее захваты действительными. Каждый неимущий наделялся бесплатно участком из фонда западных земель».9
До войны за независимость внешнеэкономическое сальдо Штатов было в глубоком минусе, и задолженность Лондонским финансистам ускоренно нарастала. После создания США ситуация изменилась – внешние заимствования сокращались, дефицит платежного баланса снижался. И это несмотря на то, что Британия, наладив машинное производство, удержала за собой большую часть внешнеэкономического оборота Америки (¾ американского экспорта и ½ импорта). Как видите, государство, строившееся для всех, оказалось достаточно сильным, чтоб отбирать доходы у государства для избранных.
«Отвоевание прибылей» стало прямым продолжением завоевания политической самостоятельности – суверенные Штаты очищали свой внутренний рынок от мировых монополий высочайшими таможенными тарифами. Первейшим мероприятие Федерального конгресса США стало введение рекордных пошлин на импортные товары (1789 г.), и лишь после этого законодатели приступили к юридическому оформлению и организационному упорядочению созданного государства. До 1897 г. «тарифы абсурдов» росли, достигнув 57% в среднем. И лишь вырвавшись во всемирные экономические лидеры, США смягчали патернализм и выступили в защиту фритредерства.
Британия, разумеется, жаждала сатисфакции. Поэтому без новой англо-американской войны отношения не наладились. В 1812 г. США сами ее объявили, чтоб навсегда покончить с «великодержавными происками» – английскими досмотрами-захватами американских судов, провоцированием индейских восстаний
§ 75. Обуздание внутренней аристократии
Едва освободившись от внешнего «деспотизма», «сыны свободы» обнаружили, что и внутри созданной ими «общины» есть социальные хищники, объедающие собратьев. И тогда полыхнули бунты против «высоких и неравномерных» налогов, против «богатых» плантаторов, против «всевластия джентри»…
При этом мало кого волновали «формальная законность», острая необходимость наращивания и эффективного использования общегосударственного бюджета, высокая производительность крупных земледельческих хозяйств
Чтобы пресечь усобицы, приняли Конституцию (1787 г.), предусматривавшую формирование сильной централизованной власти, призванной «преодолеть «мечтания о всестороннем самоуправлении». «Мы, может быть, имели слишком хорошее мнение о человеческой природе, – отмечал Вашингтон. – Опыт показывает, что без вмешательства принудительной власти люди не усваивают и не исполняют мер, даже наиболее выгодных для них самих». «Народ возбудим и непостоянен, редко способен рассуждать и верно решать»,11 — вторил ему Р. Шерман.
Главной заботой усилившейся администрации сделалось пресеченье «обогащения кучки спекулянтов за счет массы простых налогоплательщиков». С этой целью будущий 4-й президент Дж. Медисон в 1791 г. создал в парламенте фракцию «республиканцев». И она свою первую победу на президентских выборах (избрание Т. Джефферсона) торжественно провозгласила «революцией 1800 года». В подтверждение чего провели сокращение налогов, госаппарата и армии (правда, слегка и временно – дабы себя не ослабить). Заодно вопреки «либеральным ригористам» вводилось регулирование цен и заработной платы, что лишало капиталистов сверхдоходов и обеспечивало наемным работникам самые высокие в мире зарплаты.
После войны за независимость землю распродавали по 640 акров (около 259 га.). С 1800 г. – по 320 (примерно 129 га.), с 1804 г. – по 160 (около 65 га.), с 1820 г. – по 80 (примерно 32 га.). При этом цена одного акра снижалась.
«Демократия» быстро крепчала – обретая современные контуры. К 1821 г. в 15 штатах из 24 восторжествовало всеобщее мужское избирательное право. В 1828 г. на федеральном уровне отменили имущественный ценз и очистили местные конституции от «сословных пережитков». Во второй четверти XIX в. избирательные права стали предоставляться женщинам (правда, лишь в 1920 г. вступила в силу XIX поправка Конституции, запретившая половую дискриминацию электората).
Седьмой президент Э. Джексон (1829−1837 гг.) позиционировался как первый выходец из простой семьи,12 победивший благодаря поддержке «всего народа». И он для начала изгнал чиновников-аристократов, назначая на их места «любых честных и разумных людей». Главным же своим достижением в деле «защиты бедных от богатых» назвал демонстративный разгром Банка США, объявленного «рассадником спекулятивных грехов нации, монстром, обладающим огромной властью и не несущим никакой ответственности». А то, что при этом рухнула вся финансовая система, сочли «неизбежной платой за единственно правильную политику». Еще бы – несмотря на пагубные для всех последствия финансовой паники-лихорадки и последующей стагнации (1832−1837 гг.), возможность наживаться приобрели тысячи малых и средних банков, десятки тысяч посредственных финансистов, а не только денежные тузы, как прежде.
Национальные богатства США прирастали, хоть и неуклонно, но медленнее, чем у других народов на стадии общеэкономического подъема. Внешняя задолженность была погашена лишь в 1835 г, а внутренний госдолг – аж в 1861 г. Но это не удивительно – ведь главной заботой социал-индивидуалистов был не общегосударственный «пирог» в целом, а его равнодоступность каждому гражданину.
С середины XIX в. массово возникали «народные партии», стремившиеся реализовать новомодную концепцию всеобъемлющего «народного суверенитета» с помощью референдумов.
Разумеется, борьба с монополизацией богатств и власти воспринималась истеблишментом как прямое посягательство на индивидуальные права и свободы. И поскольку плебс с каждой победой «наглел», элита склонялась к «старой доброй британской модели» либерализма и полному обособлению от сторонников «равных возможностей».
Этому очень мешало развитие коммуникаций (железнодорожного и водного транспорта, телеграфных линий
А те, ведь казалось, уплыли после ряда успешных шагов поэтапного размежевания, включая установление четкой границы между Севером и Югом согласно Миссурийскому компромиссу 1820 г., провозглашение верховенства штатов согласно декларации Кэлхуна 1828 г., формирование демократической партии южан и усиление правовой защиты интересов рабовладельцев.
Географическая параллель (36°30´с.ш.) раскроила США на страны дикси и янки: 1) южные штаты с высокими плантаторскими доходами и массовой нищетой и 2) северные штаты, стремящиеся к «равноправному» извлечению доходов и минимизации имущественной дифференциации. И оставалось лишь ждать, пока зарубцуются швы у своевременно разделенных двойняшек!
Но жадность, как известно, губительна для фраеров! Вновь и вновь побеждая на всех федеральных выборах 1852−1856 гг., южане пытались расширить собственные владения. Это сперва насторожило, а потом и разгневало северян, посчитавших себя «обманутыми обнаглевшей аристократией». Тут-то янки разобрались, что вместе с рабовладельческим Югом от них к британским магнатам отходит дешевое сырье (хлопок, табак, сахарный тростник, рис, индиго
Избрание такого главы государства в 1860 г. предвещало неминуемую реинтеграцию и тотальную «уравниловку», а потому 11 южных штатов вышли из состава федерации, образовав собственную Конфедерацию (КША). Федеральный президент признал происшедшее мятежом и принялся его подавлять, что привело к гражданской войне 1861−1865 гг.
Эта схватка продемонстрировала, сколь незначительно превосходство элиты над простонародьем. Число побивало умение: в соотношении 4:1 – легко, 3:1 – как правило, 2:1 – со временем. Южане заранее подготовились и привлекли в свою армию лучших солдат и офицеров Америки. Их главнокомандующего генерала
Присвоение всей страны янки отметили конституционной поправкой об отмене рабства, очередным повышением протекционистских тарифов (до 47%) и Реконструкцией Юга, продолжавшейся 12 лет и «сравнявшей с землей джентльменские привилегии». Это стало «отличной» школой насильственной «демократизации» в духе собственных представлений о правах и свободах личности.
Кстати, тому же учились при «выкупах и захватах», благодаря которым Штаты разрастались, как на дрожжах. Между войнами за независимость и Севера против Юга территория США увеличилась в 8 раз. После победы северян постепенно выросла до 9,5 млн. км.2 – четвертого в мире размера.
Безусловно, в борьбе за «единство нации» государственная надстройка существенно (по американским меркам) разрослась, усилилась и научилась «играть» в собственных интересах. Но это не только не ослабляло тягу к уравниванию индивидуальных шансов, но и, наоборот, – усиливало. Потому что «пресечение неравенства подданных» – истинное призвание любой бюрократии, даже американской.
§ 76. Секрет устойчивого роста
Победа северян в гражданской войне – истинный Рубикон для «принципа равных возможностей»! В Соединенных Штатах окончательно победил самый энергичный, предельно массовый социал-индивидуализм, умеющий сдерживать лучших собственников ради самореализации «любых и всяких».
Все преимущества американского общественного уклада заработали на полную мощь – и за 30 лет беспрерывного «взлета» Америка вырвалась в абсолютные лидеры по объему ВВП, неоднократно улучшив все количественные и качественные рекорды национальных экономик прошлого и настоящего. С 1870 г. внешнеэкономический баланс США превратился в «стабильно активный» и оставался таковым целое столетие (до 1971 г.). Так долго еще ни одна держава не наживалась за счет человечества в целом!
Секрет столь длительного и масштабного экономического преуспеяния легче всего понять, обратив внимание на особенности «американской модели индустриализации», впервые продемонстрированной на Лондонской Всемирной промышленной выставке в 1851 г. Научно-технический прогресс в «обществе равных возможностей» был изначально нацелен на удовлетворение массовых потребностей «средних американцев». Потому-то не удивительно, что янки били своих конкурентов не пушками и танками, как немцы, а дешевыми и качественными товарами широкого ассортимента. Сначала хлопком, мукой, солониной, спиртом, лесоматериалами, рыбой. А со второй половины XIX в. и техническими новинками.
В отличие от Британии Штаты не спешили заменять водяные турбины паровиками или речные каналы – железными дорогами. Янки не допускали то, что сулило быстрое обогащение немногим хозяевам крупного производства (тяжелой индустрии
Благодаря заботе о массовом потребителе в Америке расцвела стандартизация (Э. Уитни 1798 г.) и появился первый сборочный конвейер (Форд 1912 г.), а рынок насытился швейными машинками, высокопроизводительной сельхозтехникой, лампочками, телефонами, фотоаппаратами, легковыми автомобилями, радиоприемниками, холодильниками, стиральными машинами
Да и крупная индустрия, хоть и внедрялись американцами с некоторым запаздыванием, зато сразу с таким размахом, что за короткий срок «осчастливливала каждого». Хороший пример – железнодорожное строительство: США за 15 лет в 11 раз увеличили общую протяженность стальных магистралей и к 1861 г. обогнали другие страны по этому показателю. Но даже на пике индустриализации американское «производство предметов потребления» опережало «производство средств производства». В то время как в коллективистских странах (Германии, Японии, СССР и прочих) наблюдалось диаметрально противоположное соотношение.
Из-за того, что индивидуальный быт улучшался порою в ущерб ВВП, американская модель экономического развития начинала взлетать медленнее германской. Яростно спуртовавший Рейх превысил французский ВВП на 4 года раньше США (1889 г. и 1893 г. соответственно). Зато потом, когда остальные страны уперлись в пределы возможностей предприимчивой элиты и националистического чиновничества, вынужденных тащить «на себе» разрастающийся балласт пассивного (незаинтересованного) населения, – «средний класс» Америки продолжал умножаться и крепнуть, наращивая национальные богатства с прежнею интенсивностью — около 4,3% в год. Ведь каждый по-прежнему мог обогащаться самостоятельно. До «развращающей неги» американцам было еще далеко: в 1900 г. едва набралось 4 тыс. американских миллионеров, и половиной национальных богатств владели не единицы, а свыше 80 тыс. семей. Поэтому суммарная предприимчивость не иссякала.
Меж тем, немецкий прирост ВВП упал с 10% 1890 г. до 4% 1900 г. и 2% 1913 г. Английский и французский затухающе колебались в пределах 1−2%. Все это позволило Штатам в 1890 г. стать первыми в Мире по объему промпроизводства, а в 1898 г. и по ВВП. «Тише едешь – дальше будешь» - не так ли?!
К исходу первого десятилетия XX в. американская промышленность превосходила три следующие за ней вместе взятые (то есть германскую + британскую + французскую), производя треть мирового валового продукта. Длина железных дорог и объемы внутреннего товарооборота США превышали соответствующие показатели всего остального Мира. Среднегодовой доход американских рабочих в 1900 г. составил $ 1 388, что было в 3 раза выше английских зарплат, в 5 раз — немецких и в 6 раз — французских. При этом розничные цены Америки были ниже западноевропейских и регулярно снижались: за период 1860—1878 гг. в 2 раза, за следующие 18 лет – на 25%.
Примерно такая же картина наблюдалось во всех социально-экономических сферах. Было чем соблазнить множество иностранцев!
§ 77. Нашествие потребителей
С неандертальских времен однобокий коллективизм опустошает личность, поэтому очень быстро приводит к фатальному «кадровому дефициту»: герои гибнут и изнуряются, прочие – отлынивают и разбегаются. В то же время у индивидуалистических сообществ постоянный приток людей: сначала привлекает возможность самореализации – потом достигнутое благополучие.
Так и Соединенные Штаты, сделавшись всемирно-историческим рекордсменом «неуклонного роста доходов», оказались самым вожделенным местом не только для тех, кто ценил свободу, но и для любителей дармовщины. При этом традиционные средства защиты от тунеядцев (принудительный труд и репрессии, безработица и нищета) были чужды Америке, заботившейся о каждом. Поэтому быстрее ее богатств росла иммиграция. В течение 1870−1914 гг. из-за границы прибыло 30 млн. жителей. Причем в 70-е годы XIX в. ежегодно иммигрировало по 280 тыс., а в начале ХХ в. – более миллиона (1 285 тыс. в рекордном 1907 г.). В то время как из второй экономики мира (Германии) ежегодно сбегало по 150 тыс. граждан.
Иммигрантско-демографический бум стал могучим «мультипликатором» всех позитивных процессов, способствуя стремительному повышению объемов, разнообразия и качества производства. Но негатив перевешивал: «средний американец» обленивался быстрее, чем при естественной деградации «героических поколений пионеров-первопроходцев». Ведь на «запах» чужих доходов устремлялось все больше тех, кто ранее опасался трудностей и опасностей Нового Света. До 1890 г. среди иммигрантов США преобладали «зрелые и трудолюбивые» выходцы из стран Северной и Западной Европы (британцы, германцы, скандинавы), становившиеся по преимуществу фермерами, шахтерами, фабричными рабочими
«Коренные американцы» сразу же ощутили, какие к ним «понаехали» – и потребовали от правительства пресечь «нашествие саранчи». В результате федеральные власти оказались в весьма щекотливом положении: от них требовали решительных антилиберальных мер, но ради сохраненья «свобод» не позволяли наращивать госаппарат и налоги. С другой стороны, халявщики, множившиеся «естественным образом» внутри США и напиравшие извне, были весьма энергичны и имели уйму свободного времени для всевозможных «акций протеста». Сопротивляться им было сложнее, чем «вечно занятым» изоляционистам, выступавшим за нормирование миграции.
По сути, вставала задача: сделать Соединенные Штаты местом совместного проживания всех разновидностей «любителей сладкой жизни», а не только «классических янки». И начался «нервный дрейф» между Сциллою обогащения и Харибдой паразитизма. Меры по ограничению иммиграции, стимулированию инвестиций и искоренению «безосновательного» иждивенчества сменялись заимствованием социального законодательства коллективистских стран. Таким образом, «плавильный котел всех наций», как себя величали Штаты, превращался в сумбурное сочетание индивидуализма с коллективизмом, либерализма с патернализмом. Разумный, устойчивый синтез, к сожаленью, не получался. Потому что хорошие синтезы людям удаются лишь там, где собственные традиции и вражеские атаки не толкают к односторонности, – то есть где-нибудь на отшибе в условиях прозябания и безразличия сильных мира сего.13
Америка и хотела б (зачастую довольно искренне) укрыться за океанами в точном соответствии с доктриной Монро. Но когда океан – как лужа для военно-морского или воздушного флота (и уж тем паче ракет) – подобное невозможно. Да и кто же позволит уединиться хозяйке самой обильной «скатерти самобранки»?! Поэтому глобальную роль опекуна и жандарма Штатам навязывали не столько собственные «ястребы», сколько другие народы. Одни так упорно просились под крыло или садились на шею, что отказывать было «дороже», чем принять и подкармливать. Яркий пример Гавайи, выклянчившие в 1900 г. договор об аннексии после двух отказов в 1893 г. и 1897 г. Другие еще настырнее вооружались и угрожали стереть с лица земли «классовых» или «расовых» врагов, чем вынуждали бить потенциально агрессора превентивно.
Впрочем, американская экспансия обуславливалась не только внешним, но и внутренним давлением: размножавшееся и богатевшее население США все больше нуждалось в дополнительных ресурсах. А изыскивать неведомые природные кладовые у себя или придумывать более экономные производства намного сложнее, чем присваивать уже известные и дешевые источники сырья, отнимая и выманивая их у менее сильных народов.
Но куда б ни клонился курс к либерализации или патернализму, благотворительности или агрессии – бюрократия оказывалась востребованной и размножалась со скоростью, отражающей учащение американских метаний из крайности в крайность. «В 1790 г. в федеральном аппарате было до 350 служащих». «Только в 1857 г. президенту было разрешено нанимать себе секретаря за государственный счет. До этого не существовало никакого аппарата Белого Дома. Даже охрана президента появилась только в 1901 г.».14 «В 1900 г. в Соединенных Штатах было 200 тыс. госслужащих, подчиненных федеральному правительству. В 1930 г. их стало 600 тыс., в 1940-м — миллион, в 1950-м — 2,5 млн.»,15 а с учетом аппаратов штатов и муниципалитетов – 8 млн. Одновременно рос и централизовался госбюджет, и, начиная с 1916 г., штаты во все большей степени финансировались (дотировались и субсидировались) из федеральных фондов, что делало бюрократию главным распределителем национальных богатств.
Таким образом, нашествие потребителей усиливало агрессивность и бюрократизацию Америки.
§ 78. Органичный антиколлективизм
Пока Соединенные Штаты воспринимаются слабыми странами как кормушка, а сильными как добыча, да и сами не брезгуют возможностями поживиться на стороне – о мирном и справедливом объединении наций бессмысленно и мечтать. Всё остаётся прежним – враждующе однобоким. И оба Рейха, и СССР, и Китай, и исламский фундаментализм, претендуя на роль второго (коллективистского) полюса «биполярного мира», вынуждали и вынуждают американцев выпячивать традиционные «либерально-демократические ценности» и время от времени разогревать антиколлективизм (антифашизм, антикоммунизм, антитерроризм
Первый серьезный напор внутренних коллективизаторов Америку захлестнул на рубеже XIX-ХХ вв. Однако с угрозами умышленной коллективизации — самой страшной из которых выступил большевизм — страна всеобщего индивидуализма покончила чисто полицейскими мерами, раздавив не только коммунистическую партию, но и все слишком ражие профсоюзы и популистские группировки, требовавшие насильственной коллективизации во имя устранения «пороков капитализма». Чужеродное отторгалось без чрезмерного напряжения и без особых потерь!
Зато никогда не стихала и изматывала до предела «сизифова» борьба против спонтанного коллективизма акционерных обществ и прочих хозяйственных объединений, лучше всего приживавшихся именно в США. Потому что такие компании явились наиэффективнейшим способом превращения обладателей маленьких и очень маленьких «капиталов» в сособственников индустриальных монстров. Некоторые публицисты даже пропагандировали всеобщее акционирование как универсальную методику трансформации всего человечества в гармоничное сообщество «всеимущих».
Корпоративное интегрирование собственности, вырвавшись из-под контроля, стремительно достигало циклопических размеров. Созданный Рокфеллером в 1879 г. «Стандарт Ойл Траст» прибрал к рукам 95% нефтепереработки. Одновременно стальной трест Дж. Моргана овладел 75% выплавки черных металлов, превратив своего босса в первого в истории долларового миллиардера. В США к началу ХХ в. насчитывалось 800 трестов, объединявших тысячи предприятий, причем два крупнейших (рокфеллеровский и моргановский) владели 56% акционерного капитала и 40% банковского. К 1913 г. 80% трудящихся Америки «эксплуатировалось» акционерными обществами.
Все коллективистские страны к этому и стремились. Поскольку картели, синдикаты, тресты, холдинги и прочие супер-монстры «создавали много рабочих мест» и покрывали налогами большую часть военных, административных и социальных госрасходов. К тому же «корпоративный менеджмент» помогал госаппарату сплачивать и структурировать массы. Да и на международном рынке размер, как правило, обеспечивал победу над иностранными конкурентами.
«Монополии в конце XIX в. – начале XX в. заняли господствующие позиции в социально-экономической жизни ведущих стран мира».16 Начав с 6 картелей и синдикатов в 1870 г., Германия к 1900 г. обзавелась 300 гигантскими хозобъединениями по 200−300 предприятий в каждом, а еще через 10 лет удвоила эти числа со значительным укрупнением «трудовых коллективов». Послевоенная «Веймарская республика» восстановила и вырастила 1 000 «монополий». Национал-социалисты «синдицировали» всю экономику. Советские подражатели превратили свою страну в «единый народно-хозяйственный комплекс». «Одной из отличительных особенностей становления капиталистического хозяйства в Японии являлось формирование монополий – дзайбацу в форме конгломератов, включавших предприятия различных отраслей промышленности, банки, железнодорожные, судоходные, торговые компании».17 Японские власти зачастую сами создавали такие «империи» и распродавали их частникам за символичную плату. Британия легально поддерживала «крупных производителей» аж до 1948 г.
Американцы же изначально усмотрели в гигантских и хорошо организованных группировках опаснейшую угрозу независимости индивида. И ключевым звеном американской правовой системы стало «антитрестовское законодательство», тотально искоренявшее ущемления свободной и равноправной конкуренции.
Фермеры США еще в 70-е XIX в. добились местных, а в 1887 г. и федеральных ограничений монополизма железнодорожных компаний. «Сторонники равных возможностей» возмутились еще сильнее, когда Нью-Джерси (1875 г.) и последовавшие за ним штаты отменили ограничения на размеры капиталов и займов. В ответ на многочисленные акции протеста в 1890 г. был принят закон Шермана («Акт с целью защиты торговли и коммерции от незаконных ограничений и монополии»), запрещавший под угрозой уголовной ответственности объединения и сговоры, препятствующие свободной конкуренции. В соответствии с собственной «теорией служения» (содействия повышению общенародного благосостояния) Президент Т. Рузвельт (1901−1909 гг.) развернул общенациональную кампанию против крупных организаций: трестов, профсоюзов
Конечно, с монополизмом боролись издревле, особенно абсолютные монархии, городские коммуны и французские ревпатриоты. Но всем им было далеко до госорганов США. Даже сегодня, когда «антимонопольным законодательством» обзавелись многие государства, считается: только в Штатах оно по-настоящему строгое, действенное, актуальное, нелицеприятное. Аналогичные нормы иных государств обзывают «профилактическими», поскольку они не «выпалывают» крупные объединения как заведомые «сорняки», а лишь устраняют крайние формы монополистических злоупотреблений.
§ 79. Госколлективизация, вынужденная и гонимая
Под шум театрализованный борьбы с трестами и профсоюзами американская экономика лопалась от внутренних дисбалансов. Небывало глубокий кризис 1893 г. привел к трехлетней депрессии. А спаслись от него негласными усилениями госвмешательства и послаблениями корпорациям. В результате к 1901 г. 440 трестов завладели ¾ американской промышленности. Но поскольку дела наладились – правосудие подняло веки, и антитрестовская кампания полыхнула сильнее прежнего.
Американцы верили, что «временные экономические трудности» не более чем ЧП, что державшаяся полвека хозяйственная гармония будет сбоить все меньше, если власти и корпорации перестанут мешать стихийной балансировке рынка. Но макроэкономическая болтанка только усиливалась с каждым «циклическим кризисом сбыта (перепроизводства)». Что вынуждало действовать в обход либеральным принципам.
На президентских выборах 1912 г. бывший главный борец с «тиранией» трестов, профсоюзов и прочих объединений Т. Рузвельт возглавил только что созданную Прогрессивную партию и предложил программу «Новый национализм», предусматривавшую усиление президентской власти и «государственного контроля над безответственными частными интересами». При этом крупные корпорации объявлялись «существенной частью современного бизнеса», а нормы оплаты труда, соцстрахование и прочие «соцгарантии» – «необходимыми элементами современного общества». Эта платформа собрала больше голосов, чем старомодный курс действующего президента
Да только на практике именно он и стал «первым президентом-социалистом». Под давлением избирателей 28-й глава государства строил «общество всеобщего благосостояния», развивая систему соцобеспечения и создавая столь мощные рычаги госрегулирования, как Федеральная резервная система (1913 г.). Впрочем, ему «везло» – Первая мировая война дала Вильсону и «прекрасный» повод для усиления государственного вмешательства и «легкие» деньги для повышения уровня жизни «каждого американца» за счет истекающих кровью стран.
«Не борьба с монополизмом корпораций, все больше богатеющих в условиях подготовки к войне и в самой войне, а военная мобилизация экономики, планомерное материальное обеспечение военных нужд выступает на первый план. Решительное расширение государственного контроля, пресечение анархических тенденций в экономике, вызванных крайним обострением конкурентной борьбы за получение военных прибылей, потребовали создания единого центра. Результатом этого стали усиление власти президента, введение чрезвычайного законодательства, создание ряда административных военно-регулирующих государственных органов, а вместе с тем принудительное картелирование в ряде отраслей промышленности».18 В декабре 1917 г. — в точности по-немецки — железные дороги США перешли под управление государства. А в остальных отраслях, как бы упреждая «новый курс»
В конце войны американцам (6% землян) принадлежало 60% мирового промпроизводства, 35% международного оборота, 45% всего золотого запаса. За время войны нацдоход США удвоился. А госрасходы выросли в 25,5 раз.
Бесспорно, государственный и корпоративный диктат усиливался вопреки желаниям демократического кабинета и наперекор общественному мнению. А потому практически все американцы с нетерпением ждали возврата к «нормальной жизни». И то, что из военного лихолетья Америка выходила сказочно разбогатевшей, рассматривалось не как результат «военного коммунизма», а как минимальная плата за перенесенные мучения. Торжествовала уверенность, что свободное инвестирование военной «добычи» в мирную экономику породит небывалый расцвет.
«Нам предстоит серьезно финансировать мир, а дающий деньги должен понимать мир и руководить им!»19 – не скрывал своих планов Вильсон. Да только «ни один добрый поступок не остается безнаказанным» – на первых же послевоенных выборах (1920 г.) американцы вернули к власти республиканцев, обещавших покончить с «большевистскими перегибами». И те, как смогли, покончили…
Америка ликовала! Эйфория всеобщего обогащения бушевала лет семь, благодаря сверхприбыльному финансированию разоренной войной Европы и выколачиванию долгов из бывших врагов и союзников. При этом «каждый доллар, поступавший в США по долгам Европы, увеличивал на два доллара долги Европы американским банкам».20
За 1920−1928 гг. ВНП США вырос на 100%. Внутреннее потребление достигло 80%
валового продукта, сфера услуг – 40%. Реальные доходы «среднего американца» увеличились в 1,5 раза. Квалифицированный пролетарий зарабатывал на автомобиль «Форд» за 5 недель. Кроме машин, каждая семья обзаводилась телефонами, радиоприемниками, холодильниками, стиральными машинами, патефонами, пылесосами
Ослепленные собственными успехами американцы хотели верить, что служат «великолепным» примером для остальных народов. И потому старались не замечать, что эксплуатация европейских стран американским бизнесом способствует успеху коммунистической и нацисткой пропаганды в Европе. Когда ж, наконец, заметили и принялись ослаблять удавку – было уже слишком поздно.
Отсутствие целостного и беспристрастного подхода оказалось не менее пагубным и во внутренних делах. Высокая и стабильная доходность «капиталовложений» нагнеталась и закреплялась ажиотажным спросом на рынке ценных бумаг, игнорируя реальный рост национального производства. За 1924−1929 гг. общая стоимость акций, зарегистрированных на Нью-Йоркской фондовой бирже, увеличилась в 3 раза, а производство соответствующих товаров и услуг только на 23%.
Выправить эту и прочие общехозяйственные диспропорции было некому. Во-первых, никто не думал, что навязывание макроэкономических показателей в стиле «советских извергов» эффективнее предпринимательских свобод. А во-вторых, на пике всеобщего процветания и посемейной автомобилизации всякого предрекавшего крах от глобального дисбаланса, высмеяли б, как Кассандру. Американские интеллектуалы наперебой цитировали панегирик Адама Смита всеупорядочивающей «Невидимой Руке», превращая шотландского классика в кумира широкой публики. «Каждый отдельный человек, преследуя лишь собственную выгоду, более действительным образом служит интересам общества, чем тогда, когда сознательно стремится делать это»,22 — повторяли во всех салунах. Меж тем, «черный октябрь 1929 г.» приближался подобно айсбергу к «Титанику» экономики, ускорявшей с каждою инвестицией…
В своей инаугурационной речи (март 1929 г.) президент
§ 80. Опыт «Великой депрессии»
Когда в октябре 1929 г. обнаружилось, что американская экономика давно не растет в темпе биржевых котировок – наоборот, сжимается, устраняя «излишние» производства, – каждый бросился спасать собственные богатства, обращая их в «вечные ценности» или хотя бы в «кэш». Но из 25 млн. акционеров (половины взрослого населения США) повезло немногим. В основном наглецам и жуликам – остальным оставались лишь «дырочки от процентов», разоренье и нищета…
Спонтанный распад экономики был сюрреально ужасен, точно налёт «лангольеров»,23 сжиравших подчистую былое благополучие. Суммарная стоимость капиталов уменьшилась в 4,5 раза. Сельскохозяйственное производство упало на 51%, промышленное – на 47%. Банки разорялись тысячами, прочие фирмы десятками тысяч, фермеры – сотнями тысяч.24 О массовом бегстве инвесторов свидетельствовало 17-кратное увеличение вывоза капитала в 1930 г.
Переложить свои тяготы на другие страны с помощью протекционистских мер (53-процентных таможенных тарифов Смута-Хоули 1930 г.) не удалось – лишь утащили в бездну едва выкарабкавшихся на уровень 1913 г. западноевропейцев: минимальный спад ВВП был зафиксирован в Англии — 17%, максимальный – в Германии — 41%. Ответный европейский протекционизм сократил международную торговлю в 3,5 раза.
17 млн. — половина трудящихся США лишилась работы и средств к существованию. Доходы остальных снизились вдвое. Тысячи людей умирали от голода, холода и болезней. 3 млн. горожан разбежались по деревням. Число эмигрантов впервые превысило численность иммигрантов.
«Help
yourself!» (помоги себе сам) – призывали американцев в первые годы кризиса. Но, убеждаясь в бессмысленности «спасения утопающих руками самих утопающих»,25 люди молили о помощи Бога и… американские власти. По словам министра внутренних дел США
В 1932 г. два претендента на президентский пост предлагали абсолютно одинаковые программы государственного вмешательства и социальной поддержки. Да только сильнее поверили инвалиду
До того президент-мультимиллионер
За 100 дней курс наметили и узаконили. «То был скорее экспромт, чем результат зрелого обдумывания».27 На его основе Рузвельт с командой занялся обычным делом бюрократии всех времен: планировали-организовывали, собирали-распределяли, учитывали-контролировали. Только робко и неумело, с постоянным ощущением противоестественности собственных начинаний. По всему чувствовалось: за дело взялись не египетские писцы и даже не германские юнкеры, а типичные янки, гнушавшиеся «деспотизма», смутно представляющие, чем отличается целое от суммы его частей, и потому избегавшие превращения государства в доминирующее единство. Малейшая национализация исключалась. Планирование, нормирование, квотирование осуществлялись урывками («ситуативно», «очагово», «точечно») с оглядкой на «блага среднего гражданина». Сбор и распределение ресурсов не выходили за рамки отдельных мероприятий. Органы управления и контроля (так называемые «алфавитные агентства») наделялись невнятными, дублирующимися полномочиями и беспрерывно реорганизовывались.
Но при этом нельзя не отметить железную закономерность, «прокладывающую себе дорогу сквозь бесконечное множество случайностей».28 Америка вольно-невольно устраняла макроэкономические диспропорции, сформированные стихийным процветанием. Для уничтожения «лишнего» и создания «недостающего» прежде всего пришлось:
— всесторонне регулировать хозяйственную деятельность с помощью законов, распоряжений и принудительно-договорных «кодексов честной конкуренции, охвативших -95−99% американской промышленности и торговли»;29
— осуществлять госконтроль за производством и реализацией товаров, нормируя («рационируя») их объемы и «утилизируя» излишки;
— раздавать директивы о ликвидации «перегретых» и создании новых производств, заимствуя у коммунистов проекты гигантских строек и трудовых лагерей;
— легализовать, поддерживать и даже искусственно создавать всевозможные хозяйственные объединения;
— увеличивать налоги от 5−7% до 25−33% ВНП;
— устанавливать цены и валютные курсы, отменив обмен денег на золото и проведя 41-процентную девальвацию доллара;
— централизованно перераспределять и использовать трудовые ресурсы (10 млн. привлекли к «общественным работам», 3,8 млн. переселили, 3 млн. направили в «лагеря»);
— регламентировать минимальную оплату труда и потолок доходов для «высокооплачиваемых»;
— существенно расширять соцобеспечение;
— узаконивать и поддерживать профсоюзы.
Правда, до «осознания необходимости экономического и социального равновесия за счет всестороннего регулирования общественных процессов»30 было весьма далеко. Хорошо организованное сопротивление «Новому курсу»» гордо выпячивало собственную преданность «идеалам свободы» и осмеивало «диктаторов». Открытое противодействие бизнесменов получало всемерную поддержку судей и конгрессменов, а заодно общественных организаций типа «Американской лиги свободы». Именно против
Впрочем, и администрация президента не намеревалась долго «рулить» экономикой. Известный миллиардер и один из ближайших помощников Рузвельта А. Гарриман так утешал общественность: «Закон об оздоровлении промышленности не предписывает, что должно быть сделано. Он обязывает деловых людей самих привести свой дом в порядок. Чрезвычайная обстановка требует сотрудничества государства и хозяйства, но ни в коем случае не предполагает, что правительство будет постоянно вторгаться в дела промышленности».31
И только массовые волнения обездоленных удерживали власти от сворачивания «Нового курса». В поддержку политики Рузвельта «в 1933–1939 гг. бастовало более 8 млн. человек. Стачки способствовали образованию профсоюзов в тех отраслях, где произвол предпринимателей был особенно ощутимым. В 1936 г. произошло сплочение всех рабочих организаций. Был создан Рабочий альянс Америки, а также Лига объединенных фермеров и Союз издольщиков».32 И все-таки в марте 1939 г. глава государства, измотанный обвинениями в большевизме и просоветской измене, официально заявил о сворачивании «Нового курса».
При таких представлениях о «правильном и неправильном» депрессия преодолевалась очень и очень плохо. Докризисные мощности простаивали. Уровень жизни 1928 г. выглядел недостижимым. Безработица оставалась высокой. Трущобы ширились. Их постояльцы зверели. Советский Союз приближался к американским объемам производства. Нацистская Германия шла на обгон. Очередной кризис грянул в 1937 г., сократив производство на 10−15% и повысив число безработных до 10 млн.
Для того чтоб принять полноценное государственное вмешательство в качестве горького, но незаменимого лекарства от макроэкономических диспропорций – американцам требовался такой чрезвычайный повод, как мировая война. И она, как и в 1914—1918 гг., «вылечила» Америку от хозяйственной лихорадки, задействовав на военные нужды 50% производственных мощностей.
Мир погибал и рушился, а США расцветали пуще прежнего, используя без стеснения жесткую мобилизацию и патриотический раж. В условиях «рационирования» производства и сбыта американский ВНП за 1939−1945 гг. удвоился. Средние доходы граждан выросли на 60%. И США превратились в научно-технического, финансового, промышленного и сельскохозяйственного гегемона всей планеты. В 1945 г. они производили половину мирового валового продукта, включая 2/3 промтоваров, и владели 80% золотого запаса…
| Назад | Дальше |