краткий вариант книги
Диалектика собственности
как костяк мировой истории
(октябрь 1982 г. – апрель 2013 г.)
| Назад | Содержание | Дальше |
Раздел II. Цивилизация
Глава 6. Средневековая «раздробленность»
Средневековье – тема Великих сказок! Не только гаремных, религиозных, рыцарских, но и научных тоже. Говорят, воцарилась раздробленность. Но чуть погодя сообщают о повсеместном триумфе массового единобожия – в 2−4 разновидностях, родственных и похожих. Потом живописуют города, растущие на маршрутах всемирной торговли. Тут же мы узнаем о повсеместном использовании «мировых языков», бурной деятельности дипломатических миссий, крупных военно-политических союзах, вербовке воинов и работников по всей ойкумене, глобальной работорговле
Конечно, 90% средневековых людей безвылазно проживало в сельхозобщинах, небольших и очень замкнутых. Однако вокруг них, как море вокруг утесов, пенилось нечто Глобальное – то, что пора назвать всемирным взаимодействием.
Некоторые плоды этого глобализма впечатляют своим размахом. К примеру, какая из нынешних западноевропейских держав сравнится размерами с империей Карла Великого? Или какое из современных государств крупнее монгольских улусов?! Какой религиозный деятель современности способен сплотить народы в лавины Крестовых походов или потопы Арабских завоеваний?! Какой из ныне здравствующих авторов сравнится прижизненной славой с Августином Блаженным или Фомою Аквинским?! Какая транснациональная корпорация похвастается дилерской сетью, сопоставимой с венецианской, генуэзской или флорентийской?!
Одновременно со всемирным единством формировались и его основные структурные элементы: национальные языки и нации, надгосударственные взаимосвязи, включая культурные и экономические. Кроме того, «эпоха Средних веков стала первой в мировой истории эпохой действительно общемирового политического и правового процесса. Государства пришли в тесное соприкосновение, влияли друг на друга не только в военном, но и в культурном, правовом отношении. Появились новые, неведомые предыдущим эпохам межгосударственные установления и почти единая правовая культура».1
И только «мыслители», не способные видеть «лес», сосредотачивают своё и наше внимание исключительно на «деревьях» и беспрерывно твердят: «главное здесь раздробленность». Нет уж, Средневековый мир – не уделы и даже не нацкоролевства, а прежде всего срастание планетарной цивилизации. После того, как практически любые земли сделались плодородными и доступными для проживания, люди стали селиться предельно густо и потому сливаться в единую плотную массу. Взаимосвязи, созревавшие в лоне античной культуры, вырвались на простор, сплетая страны и континенты в настоящую целокупность.
Что представляло собой «человечество» в первобытные времена?! – Фикцию умозрения! Никакого единства, охватывающего всех людей, в реальности не существовало. Разрозненные племена взаимодействовали только с ближайшими соседями, отстаивая свои или захватывая чужие кормовые угодья.
Мир становился теснее по мере того, как за пределами ниш, пригодных для присваивающего хозяйства, формировались селения земледельцев и скотоводов. Благодаря этому — поначалу довольно робкому — творческому прорыву умственный труд обособился от физического, сплотившись под сенью храмов.
Превосходство целенаправленно развиваемого коллективного интеллекта оказалось таким значительным, что священники овладели не только душами пойменных земледельцев, но и волею гордых воинов. Обзаведясь же собственными войсками, храмовые протогосударства (номы) расширились до размеров, неуязвимых для диких племен. Но столкнулись между собой. Особенно интенсивным — способствующим сверхнапряжению разума — оказалось противоборство внутри величайших пойм. Именно там сформировались первые по-настоящему громадные общности с ирригационным изобилием и культурными городами.
Но сей «продуктовый рай» становился гигантским кладбищем для творческого прогресса. К счастью, создававшая и поддерживавшая его интеллигенция оказалась достаточно вёрткой, чтобы спасти себя за пределами пойменных монстров, образуя культурные кольца из самоуправляемых полисов. Эти вольные города, спасая себя новациями, способствовали обострению конкуренции между претендентами на имперский престол.
Захватчики и сибариты очень нуждались в продукции центров культуры. И для начала, пользуясь численным превосходством, грабили творческую периферию. Позже научились ее присваивать и эксплуатировать. Но творцы, убегая все дальше, только крепчали в бедствиях. И усилились до того, что Александр Великий запросто — точно играючи — продемонстрировал Миру: культурное превосходство побеждает любую численность. И пусть македонский урок многим пошел не впрок – с тех пор динамично развивающая культура с неизбежностью сокрушала всех, кто погряз в застое. А когда соревнуются цивилизации – то тут уж не до государственных рамок: всеобщий обмен идеями и товарами охватывает планету, не дожидаясь ее политической интеграции.
К примеру, стоило в недрах Римского государства сложиться самовосстанавливающемуся земледелию и христианскому монотеизму, как тут же и то и другое получило повсеместное распространение с адаптацией к местным условиям: как путем насаждения извне, так и путем подражания изнутри. Причем, как обычно, «материальное» перенималось быстрее духовного: уже к IV в. искусственное воспроизводство сельхозугодий охватило Китай и Индию, сделавшись важным довеском к пойменной ирригации.
Здесь вскипает моя фантазия – дразня неосуществимыми картинами того, как культурные люди навсегда овладели планетой и устремили ее к бесконечному совершенству. Была же у римлян армия, побеждающая любого, и юстиция, воздающая каждому по достоинству! Была же у древних эллинов настоящая философия, узревшая высшую мудрость в беспрерывном развитии разума! Ан, снова и снова нет!!!
Не по нутру гомо сапиенсам отказываться от доступных «дополнительных» удовольствий ради призрачных перспектив Вселенской гармонизации. Потому-то любая армия докатывалась лишь туда, куда ее мог дотолкать очередной «покоритель мира», как правило, алчный и дикий. А «попсовые» проповедники убеждали себя и паству в том, что «Абсолютное Совершенство» дано испокон и навеки в Господе — Всетворце, требующем от каждого не вечных мук творчества, а всего лишь смиренного послушания. Богатенькие торговцы во имя «процентов прибыли» потакали порокам и слабостям.
Меж тем новые формы хозяйствования уничтожали культуру. Из Высокой античной классики автономным сельхозобщинам требовалось немногое: хороший металл и низкопробная мистика для пахарей, блестящее вооружение и вульгарная роскошь для рыцарей. Для удовлетворения этих нужд требовалось гораздо меньше горожан, чем их породила Античность. Но, естественно, горожане меньше всего стремились к одичанию и вымиранию – наоборот, старались как-нибудь присосаться к тому, что без них обходится. Благо у городов накопился многотысячелетний опыт ловкаческой эксплуатации сел и втюхивания ненужных товаров, работ, услуг.
Эталоном такой живучести стал город Константинополь!
Рубрика В. Ромея
§ 35. Империя полураспада
Поиск пути в грядущее швыряет из крайности в крайность. Особенно если движение пущено на самотек! Так чрезмерный развал империи в середине III в. потребовал реставрации, чтобы спасти самовоспроизводящееся земледелие от варваров и дефицитов. Но слепив Византию, обрели много больше, чем требовалось: насколько развал был чрезмерен – настолько ж переборщили с его преодолением.
Там, где хватало свободных земель, конфликты между общинами притуплялись, а внутриобщинные разногласия легко разрешались местными вожаками. Поэтому высокоцентрализованная восточная бюрократия требовалась лишь там, где еще сохранялись пойменные системы или высокая плотность населения. В прочих местах к имперским властям обращались лишь в случаях крупномасштабных бедствий, главным образом – варварских нашествий.
Тот же избыток сельхозугодий избавлял от необходимости поддерживания максимальной производительности и соответственно от приобретения высококачественной городской продукции: орудий для работников и утонченной роскоши для их защитников-эксплуататоров. Это, конечно, вело к эпохальному одичанию.
Мировая религия и международная торговля нуждались в поддержке могучего государства только на стадии становления. А в последующем, выживая в экстремальных условиях среди дикарей, священники и купцы приучались к самостоятельности. Обеспечивая самозащиту укреплением региональных оргструктур, перво-наперво избавлялись от гнета и эксплуатации центрального руководства.
Перечисленные факторы делали невозможным удержание всех частей империи под контролем единого центра. Царьграду могли б остаться лишь крупные поймы, иные густозаселенные области и атакуемое варварами приграничье. Но и там он сумел бы господствовать, лишь оставаясь достаточно сильным и деятельным. Поскольку же долгое властвование и городская роскошь влекли, как всегда, загнивание руководящей элиты, то Константиново царствие не могло устоять и там, где являлось необходимым.
Однако ж и в данном случае история демонстрирует, что и самое неизбежное совершается слишком медленно и далеко не единственной трансформацией. Революционные скачки многократно сменяются реакцией. Люди опасливо держатся за привычные формы жизни, и общественная махина, как бы ее не трясло социальными катаклизмами, все-таки приноравливается к неторопливости среднего менталитета.
Лишь по мере того, как внутри обособлявшихся частей империи складывались эффективные формы самоорганизации, они заменяли собой византийские хитросплетения. И Ромея от кризиса к кризису растрачивала владения, сплоченные Константином с помощью профессиональной армии, деспотической бюрократии, христианской церкви и международной торговли.
Тысяча лет распада с парадоксами диалектики: когда всякое укрепление государства становилось чрезмерной централизацией, а каждый разгул сепаратизма показывал, что автономные саморегуляторы все еще слишком слабы и требуют возрождения хоть части былой деспотии. И Ромея опять воскресала во главе с Героической личностью – императора-объединителя.
Достохвальнейшая заслуга этого круговорота – консервация-архивация достижений Античной культуры. Именно Византия в качестве важнейшего административного, культурного, религиозного и торгового центра хранила-распространяла:
— методы искусственного восстановления земель;
— письменность и зачатки научных знаний, школы, университеты;2
— основы единобожия;
— политическое искусство (включая дипломатическое);
— эталонные кодексы и законы;3
— узкоспециализированные ремесла, торговое и финансовое мастерство;
— дорожное строительство, мореплавание, почту, «световой телеграф», гостиничный сервис и прочие коммуникации;
— военные стратегии и технологии;
— шедевры архитектуры, скульптуры, живописи, театра и прочих искусств.
Кроме того, будучи соединением двух разнородных частей, Византия существенно укрепила многотысячелетнюю дифференциацию человечества на пресловутые «Восток и Запад».
Пойменная часть Византии (Египет, Верхняя Месопотамия и их окрестности) базировалась на естественном восстановлении плодородия. На остальной территории преобладало искусственное воспроизводство земель. Из-за чего на «Востоке» периоды сверхнапряжения, необходимые для строительства и реконструкции ирригационных систем, сменялись годами и даже десятилетиями всеобщей расслабленности. На «Западе» ж требовался менее надрывный, но более регулярный труд, не оставлявший энергии для авралов, но зато препятствующий размножению паразитов.
Западный способ производства не мог развиваться вблизи пойм, степей и пустынь, потому что деспотическая бюрократия, кочевники и дикари безжалостно отнимали средства, необходимые для развития искусственного земледелия. Да и можно ли жить иначе, чем основная масса ближайших соседей. И только за горами и лесами Западной и Центральной Европы удавалось укрыться надолго, пользуясь «нерентабельностью» дальних завоеваний.
Византия, связавшая Восток и Запад сначала рамками единого государства, а потом экономическим и культурным посредничеством, стала прекрасной развилкой для выбора образа жизни. В результате миллионы людей имели реальную возможность исправить случайность собственного рождения, выбрав культуру по вкусу. Тем, кто больше ценил регулярный труд, свободу и предприимчивость, открывались пути к западным вольным землям. Тем, кто предпочитал патернализм, коллективизм, аврал и длительное безделье, предлагался «райский комфорт» субтропиков. Первых было проще заинтересовать и возбудить на освободительную борьбу, вторых – принудить или надуть высокопарными словесами…
Разумеется, различия между западными и восточными народами перечисленным не исчерпываются. Да и нужно иметь в виду, что степень различий не так велика, чтоб одних прославлять как либеральных тружеников на фоне раболепных лентяев, либо хвалить других как коллективистов-альтруистов на фоне эгоистов-корыстолюбцев. И хоть по прошествии десятилетий малое превосходство, постепенно накапливаясь («прирастая сложными процентами»), превращается в значительный отрыв, он раз за разом ликвидируется благодаря способности восточных народов к авральному напряжению, позволяющему быстро заимствовать военные, научно-технические и культурные достижения западных конкурентов.
Впрочем, Ромея была не только «золотым мостом между Западом и Востоком»,4 но и «щитом меж двух враждебных рас».5 Еще и по этой причине постоянно «распадающееся общество требовало от своих лидеров исполнения неблагодарной, но героической роли спасителя».6
§ 36. Доведение до абсурда
Без малого 200 лет преемники Константина вязли в междоусобицах и пытались делить империю.7 Все это явно свидетельствовало о непрочности государства. Но «трудности» объяснялись субъективными недостатками высшего руководства. Полагали, «Богоугодному кесарю» удастся «на веки вечные» или хотя бы надолго сплотить и благоустроить державу.
К желанному идеалу был близок Юстиниан Великий (527−565 гг.). Он основал «тысячи» новых городов, открыл первые университеты, издал грандиознейший в мировой истории Свод законов («Corpus juris civilis»), воздвиг такие грандиозные шедевры, как храм Святой Софии и цареградский водопровод, принял на вооружение «греческий огонь»,8 завез в Европу шелководство и множество иных видов иноземного ремесла, обеспечил единомыслие поголовным уничтожением языческих философов и христианских еретиков. И это лишь основные «свершения» императора.
Кому, как не этому Августу (якобы славянину),9 «сплачивать грешный Мир нетленными узами Вселенской Соборности», воплощая «Симфонию Царства и Священства»?!10 Чем он и занимался неистово и прилежно. Да только то, что само сплеталось под десницею Флавия Марка (Константина), – топорщилось под руками Флавия Петра (Юстиниана) – потому что за два столетия выросло и обрело независимый путь развития. Печальный итог известен: чересчур энергичное сжатие скрытых противоречий вызвало мощный взрыв, разворотивший систему.
Чуть-чуть перестарался «Божий помазанник» с религиозной унификацией («универсализмом»). И пожалуйста – «восточные монофизиты»11 отпали от «Матери-церкви», а их паства при первой возможности переняла ислам, не деливший Единого Бога на несколько ипостасей. Более хитрая римская курия, прикинувшись рьяной сторонницей «православной Троицы» и «богоугодного цезарепапизма», заполучила Рим («Папскую область») в «вечную неотъемлемую собственность» и узаконила первенство «преемников Святого Петра» среди христианских патриархов и митрополитов. Что в дальнейшем «естественным образом» трансформировалось в абсолютную самостоятельность католической церкви и папское верховенство на Западе.
«Временно» и «несильно» повысил «Dominus Orbis» (Владыка Мира) таможенные пошлины и рыночные сборы. И купцы разбежались по дальним портовым рынкам. И вскоре уже итальянские города (сначала Равенна, потом Пиза, Генуя, Венеция и Флоренция в соответствующей очередности) являлись основными резиденциями купечества. Казна ж Византии навсегда утонула в долгах. Аналогичные повышения поземельных и подушных податей вызвали массовое бегство крестьян и переполнение страны бродягами.
«Чуточку» переборщил «Верховный главнокомандующий» с сооружением «малых крепостей» (castellum), насаждая тотальный надзор воинских гарнизонов (под видом защиты местного населения). И вот те на – «600 костёлов Юстиниана» сделались замками и храмами, где укрывались отпавшие рыцари и аббаты, не желавшие делиться доходами «выпасаемых» общин со столичными «дармоедами».
Можно, конечно, верить, будто бы «превосходного» императора подвели бюрократическое окружение, взбалмошная жена («циркачка сомнительной репутации»)12 и неуёмная графомания (пристрастие к сочинению богословских трактатов и песнопений).13 Да только не в этом дело: и бюрократизм Юстиниан усердно искоренял, и басилиса Феодора была Прекрасной, Премудрой и Доблестной, и монаршее стихотворчество духовно обогащало. Просто высокие личные качества – лишь масло на угли истории.
«Когда сильная фигура Юстиниана сошла со сцены, то вся его искусственная государственная система, временно удерживавшая империю в состоянии равновесия, разрушилась. С его смертью, по словам английского историка Бьюри, «ветры вырвались из темницы; разъединяющие элементы начали действовать с полной силой; метаморфоза в характере империи, совершавшаяся, наверное, уже давно, но несколько затемненная среди поражающих событий деятельного царствования Юстиниана, начала теперь совершаться быстро и заметно»».14
Однако следует иметь в виду, что не только поэты и сплетники, но и очень серьезные британские ученые любят преувеличивать. В подтвержденье чего Ромейская держава не «лопнула, как мыльный пузырь»,15 а целое тысячелетие мучительно сотрясалась, что может казаться агонией тому, кто взирает издали.
Под угрозой исчезновения Мегаполис изворачивался, как мог, — находя энергичных Вождей для возрождения империи и используя всех врагов в собственных интересах. Да и отваливавшиеся куски государства обретали самостоятельность не быстрей, чем растут сталактиты, поэтому очень часто сами предпочитали заново объединиться под скипетром басилевсов, чтобы спихнуть свои накопившиеся проблемы «многоопытной» бюрократии и столичной интеллигенции.
Если б нашелся некто, способный соорудить форму «на вырост» для сбалансированного объединения разросшихся элементов экономики и культуры, то человечество быстро и безболезненно перенеслось из VI в., как минимум, в XVI в., где византийские методы не нужнее тулупа в бане. Но столь мудрого преобразователя, естественно, не нашлось, и ойкумена тысячу лет изживала в себе «византийщину» – исподволь и на ощупь заменяя ее другими формами социального регулирования.
§ 37. Обособление Востока
Пойменные владения «ушли в автономное плаванье» практически сразу после Юстиниана. Что удивляет многих. Ведь ромейская политическая система – вполне адекватная версия восточного деспотизма – именно то, что нужно для обладания и управления поймами. До ромеев те же самые территории крепко держали в руках бюрократы Новоассирийской, Нововавилонской, Персидской и эллинистических империй. В последующем то же самое повторили их арабские, сельджукские и османские коллеги. Почему ж византийцам не удалось?! Это еще удивительней с учетом того, что Египет и Месопотамия были эллинизированы, то есть сделаны однотипными городу на Босфоре.
Но именно в эллинизме и была основная проблема! Безудержный паразитизм постэллинистических полисов был слишком тяжелой ношей для пойменного сельского хозяйства. Ромейские бюрократы обдирали одних земледельцев – балуя горожан. Даже таможенные пошлины и торговые сборы взимались исключительно с «деревенщины и приезжих». Городских же освобождали от подушных и поземельных податей, осыпали иными льготами в стиле Селевкидов и Птолемеев. А «хлеб и зрелища» раздавались городскому пролетариату даже щедрей, чем в Риме. Чиновничьи синекуры множились, как микробы: численность «высших госорганов» не опускалась ниже 60, а 90−95% «номенклатурных должностей» предназначались для «переливания из пустого в порожнее».
Потому, при малейшей возможности, села старались избавиться от «зажравшихся» горожан. Держать под контролем Великие поймы могла лишь могучая армия объединенных полисов, ставшая непосильною для изнеженных цареградцев. Да и обычно ведь как бывало: стоило деспотической бюрократии облениться – и тут же ее смещали более дикие, и потому более энергичные узурпаторы, способные обеспечить восстановление-содержание ирригационной системы.
Попросту говоря, пойменные владения постоянно нуждались в менее образованных, но более заботливых хозяевах, не отвлекающихся от «поймы-кормилицы» ради изощренного богословия, пышного зодчества и поголовной графомании. Даже не будь кочевников, успевающих раз за разом реставрировать-освежать деспотическую систему, пойменные общины сами бы заменяли «диктатуру писателей диктатурой писцов». По крайней мере, отказ от латыни и койне в пользу сирийского в Азии и коптского в Африке произошел задолго до персидских и арабских завоеваний. Да и монофизиты почти успели поднять свою паству на освободительную войну за полное отделение от «бесовского царства многобожников и чернокнижников».
Помимо прочего, попасть под власть дикарей, не искушенных роскошью, было экономически выгодно. Так, по словам Черниловского, вместо византийских налогов, достигавших половины урожая, первые мусульманские халифы взимали только 1/40 от стоимости недвижимости.16 Впрочем, и без этого «бонуса» агонизирующая империя Сасанидов сумела отбить у ромеев обе Великие поймы накануне собственной гибели (начало VII в.).
Разумеется, византийцы не отдали Восток без боя. Тем более что Египет был житницей Константинополя, а ближневосточные города – областью наиболее развитой культуры. Да и потом регулярно предпринимались попытки отвоевания утраченного. Но все успехи в этом деле были недолговечны и вызывали нашествия диких завоевателей.
Один из ярчайших примеров – «освободительные походы» Ираклия Великого (610−641 гг.) – эллинизатора Ромеи. Напрягаясь подобно своему мифическому тезке (Гераклу), он разгромил «персидских агрессоров» и почти возвратил себе пойменные владения. Но тут же (в 634−642 гг.) возникшие «как бог из машины» мусульмане захватили Сирию, Месопотамию, Палестину, Египет и множество островов Восточного Средиземноморья.
Очень похожие бедствия переживала империя при «величайших воителях» из македонской династии (Х-ХI вв.),17 сумевших раздвинуть границы до Евфрата и Палестины. Но удары, нанесенные арабам, разбудили турок-сельджуков. И те погнали византийцев так шустро, что, не поспей крестоносцы, Ромее б пришел конец лет на четыреста раньше.
А если бы вдруг ромеям удалось подобрать момент для возвращения пойм – снова б, как в «лучшие годы», константинопольские дворцы и храмы, школы и библиотеки, театры и ипподромы множились и украшались за счет средств, крайне необходимых для восстановления мелиорационных систем и прокорма сельхозобщин. И это бы разоряло пойменное хозяйство – требуя как спасения нашествия дикарей.
Устойчивая граница между христианской и мусульманской державами сложилась в северо-западном уголке Малой Азии – вблизи от цареградских стен. Там почти ежегодно давались то мелкие, то крупные сражения «без видимых причин, без блестящих успехов и без всяких последствий»,18 лишь изредка прерываемые недолгими перемирьями. Такое положение вещей на протяжении восьми столетий можно назвать «великим равновесием» родственных, но разновозрастных и разнопрофильных бюрократий.
Кажется, это родство они ощущали сами, а потому:
— чаще и крепче дружили между собой, чем с западными державами;
— хвалили друг друга в стиле константинопольского патриарха Николая Мистика, утверждавшего в начале Х в., что только «две силы – сила сарацин и ромеев – выделяются и светят как две большие звезды на небесах»;19
— интенсивно обменивались опытом, жадно перенимая все укреплявшее и услаждавшее деспотическую систему.
Уничтожение и порабощение «избыточных» горожан в завоевываемых варварами поймах с неизбежностью привело к деградации культуры до потребностей ирригационного хозяйства. Но далеко не сразу. Ведь, завладев большей частью самых развитых эллинистических городов — родиной 90% гениев Античности, арабы смогли преумножить достижения эллинизма, в том числе одарили нас:
— медициною Авиценны;
— алгеброй и тригонометрией;
— основами химии и агрономии;
— порохом, маятником, компасом, рядом оптических и астрономических приборов;
— бумагой и книгопечатаньем;
— произведениями античной классики, сохранившимися только в арабских переводах.
Зато для Ромейской республики указанные потери были весьма чувствительны. «Период с 610 по 717 год является самой темной эпохой за все время существования империи. Творческая, созидательная деятельность кажется умершей полностью. Сложившиеся условия практически непригодны для любой интеллектуальной и художественной жизни».20
Утратив Египет и Месопотамию, являвшиеся «естественной почвой» - так сказать, «материальным базисом» бюрократического всевластия, Константинополю пришлось выживать «на искусственном подсосе», то есть за счет церковной десятины, поземельно-подушных налогов и торговых сборов, взимаемых, в конечном счете, с окрестных сел и «нищего Запада». Зато, по словам Черниловского, «ни одно европейское государство не могло состязаться с Византией по части налогового обложения».21 Что, конечно же, не мешало постепенному усыханию аномального деспотизма и разгулу сепаратизма.
Юго-восточная соседка – полноценная пойменная деспотия, безусловно, рвалась расшириться в закономерном и привычном для Ближневосточных империй северо-западном направлении и, прежде всего, овладеть самым большим приютом беглой интеллигенции. Но, как минимум, семь веков (VII-ХIII вв.) мусульманские полководцы безуспешно топталась на месте. Под угрозой уничтоженья византийцы пускали в ход все свои ухищрения и успешно осуществляли Величайшую волокиту. Четыре столетия (ХI-XV вв.) византийская бюрократия, утратившая все шансы в открытом противоборстве, мастерски маневрировала между Востоком и Западом, стравливая их между собой.
Велика закулисная мощь опытных аппаратчиков! Кого-то они пугали. Кому-то внушали мысль, что именно в состав государства «столь достойного Господина» мечтает попасть Византия и нуждается лишь во времени и деньгах для полноценного присоединения. Настырных пассионариев мастерски отвлекали на что-нибудь «неотложное». Личных врагов травили, топили, резали
Но никакое ловкачество вечность не гарантирует. Беспочвенная бюрократия была исторически обречена, особенно в противостоянии с подлинным восточным деспотизмом. Потому-то, в конце концов, османы свое получили.
Последние десятилетия город Константинополь «влачил жалкое существование в тягостном ожидании неминуемой гибели». «Всё было разъединено. Налоги не поступали. Все денежные остатки были истрачены, императорские драгоценности проданы, солдат кормить было неоткуда, нищета царила повсюду. Царские венцы и одеяния имели лишь вид золота и драгоценных камней».22
И до чего ж нелепо! Накануне окончательного крушения ромейская «интеллигенция» не нашла себе лучших занятий, чем очередные упорядочение придворного церемониала, переобмундирование чиновников и пересмотр табели о рангах. В свободное же от «основной работы» время византийцы простаивали на бесконечных молебнах и нудно спорили о сотворенности-несотворенности «света Преображения». Впрочем, всё, что могла Ромея предложить напоследок Востоку и Западу, – она предложила: деньги, территории, военные секреты, эксклюзивные услуги, всевозможные союзы, доносы на врагов и друзей, «искренние» покаяния, подстроенные восстания и тайный террор…
Однако в 1453 г Мехмед II разбомбил Царьград и сделал его Истанбулом. Уцелевшие остатки «греческой» культуры рассеялись по Европе. А статус «щита меж расами» вместе с титулом «Третьего Рима» и двуглавым гербом Ромеи присвоила Московия невзирая на то, что реальная схватка между Востоком и Западом кипела на землях Австрии. Престижное правопреемство в 1472 г. наскоро «узаконили» браком великого князя Ивана III с племянницей последнего басилевса Софьей Палеолог. И Филофей изрек: «Два убо Рима падоша. А третий стоит. А четвертому не быти».
Эх, братья мои московиты, меньше б вы гоношились – больше б у вас получалось! Показушная величавость имитируется легко – да толку в ней на полушку, точно в блестящем фантике?!
§ 38. Дробление от бессилия
Западная система феодализма во многом продукт стихий. Как нас обычно учат: нахлынули дикари, разгромили ослабший Рим, кое-как освоили его аграрные технологии, перемешали их с собственным родовым укладом, дали отстояться и лет этак через пятьсот-семьсот получили «более прогрессивную» систему хозяйствования, спутанную цепочками сюзеренитета-вассалитета.
Но ежели присмотреться – все как обычно: за разгулом стихий скрывается «преступная расхлябанность и должностная халатность». То, что для диких варваров стало «казачьей вольницей», для византийских чиновников – «служебное несоответствие».
Единство Ромейского государства, искусственно воскрешаемое во имя спасения расплодившихся горожан, было достаточно сильным, чтобы долго сопротивляться натиску пойменных монстров и номад Великой степи. А потому без особых проблем доминировало над разрозненными северо-западными варварами в течение пяти столетий (IV-VIII вв.). При этом Константинополь не только удовлетворял варварские потребности в достижениях цивилизации, но и, пользуясь неготовностью складывавшихся королевств к полной самостоятельности, навязывал им себя гораздо больше, чем требовалось. Что позволило извлекать эксплуататорскую сверхприбыль: регулярную военную добычу, разнообразные налоги и «добровольные» пожертвования, значительную часть церковной десятины, навар от торговли железом, солью, восточными пряностями и всевозможными диковинками, а заодно вербовать среди варваров рекрутов и прислугу.
Однако сельхозресурсов, оставшихся Византии после потери пойм, никак не могло хватить для поддержания бюрократического всевластия на громадных и малоосвоенных территориях европейских лесов и болот. Армию и бюрократию соответствующего размера было не прокормить. Да и «Константиновы государственники» предпочитали нежиться в столице, а не вояжировать по диким местам. Поэтому их держава неудержимо расслаивалась на два совершенно несовместных мира: урбанизированный центр и варварскую периферию.
В застрявшем на Востоке центре государственное единство сохранялось бюрократически — по канонам восточных деспотов. Земля и все основные средства производства признавались абсолютной госсобственностью и предоставлялись в пользование («держание») чиновникам, солдатам, церквям, общинам и прочим землевладельцам. Почти все виды производственной и торговой деятельности считались госмонополией. Для пресечения «утечки рабочей силы» крестьян и ремесленников поголовно закрепощали.
Зажиточных облагали «по прогрессивной шкале» и принуждали платить налоги с неимущих и выморочных хозяйств. Для пополненья казны, хронически дефицитной, не брезговали ничем – даже в монастырях конфисковывались «излишки». Соотечественников, «предававшихся богомерзкому любостяжанию», немилосердно запихивали в игольное ушко рая! То есть лишали имущества, казня или заточая в кельи монастырей. Для смиренья практиковались жесточайшие истязания. Объяснились подобные методы традиционно – заботой о «нравственной чистоте», «общественных интересах» и «бедных собратьях».
Тотальный коллективизм, как всегда, вызывал желание смыться из государства. Многие так и делали, особенно крестьяне и воины, способные обустроиться на пустующих землях Запада. Иное — интеллигенция: с одной стороны ярилась еще худшая деспотия, с другой – простирались земли, дичавшие на глазах. Только самые смелые и жадные купцы, только самые фанатичные и аскетичные проповедники отправлялись на «дикий Запад». Остальным приходилось мириться с просвещенным застоем Ромеи.
Византийская бюрократия многочисленными запретами тщилась пресечь утечку самых активных граждан – даже затюканных диссидентов. Но убывающих сил не хватало, чтобы препятствовать массовому исходу наиболее энергичных. Не хватало их и на то, чтобы налаживать и совершенствовать западное хозяйство из цареградского центра. Спасением от бессилия, как всегда, становилась хитрость.
Много ли нужно для организации сельского хозяйства на девственных территориях?! Для хорошего – очень много! Для какого-нибудь – достаточно соблазнить вооруженную группировку обогащением за счет сельхозобщин, хоть как-то пахавших землю.
Пост-Античная Европа изобиловала свободными землями, пригодными для самовосстанавливающегося земледелия, но людей там рождалось мало. Цивилизация переживала демографический кризис, а примитивные формы хозяйствования (охота, рыболовство, собирательство, огнево-подсечное и переложное земледелие) давали лишь скудную пищу, не позволяя размножиться. Однако же эту проблему византийские бюрократы решили предельно просто, не заботясь об эффективности, – напустили полную Европу плодовитых степняков (германцев, тюрок, славян и прочих). Новоявленным европейцам раздавали земли «императорского фиска», а заодно «подъемные для переселения и первоначального обустройства».
Со всеми варварами, допущенными в империю, заключались длинные и подробные «соглашения о переходе под власть Ромеи».23 При этом «партнерам» навязывались землепашество, христианство и ярмарки. Размножение новых союзников («foederati») обеспечивалось нормами, ломавшими первобытные стереотипы, – повышенным (двойным и тройным) штрафом за убийство девочек и женщин детородного возраста.
Разумеется, имперские власти намеревались пускать на курируемую территорию только самые покладистые племена. Да, видно, старались плохо, раздавая земли и крепости чуть ли не первым встречным или любым желающим. А, «обнаружив просчеты», изощрялись в «геополитике» – попросту говоря, стравливали народы в интересах Константинополя.
А что же еще оставалось «офисному планктону»?! Замшелая бюрократия избегала военной службы и вербовала таких, как сама, показушников. Из-за чего императорские войска обычно бывали биты, стоило им показаться за крепостными стенами. Да и мощные бастионы Царьграда оборонялись лишь с помощью каверзной дипломатии и секретного вооружения («греческого огня», пушек
Впрочем, не только военные, но прочие «мероприятия» столичные хитрецы предпочитала осуществлять чужими руками, используя:
— уцелевших культурных людей, столетьями сохранявших античную культуру и римское право в варварском окружении и потому служивших не только примером, но и «внештатной агентурой» византийских властей;
— религиозных подвижников, рассевавших новую веру вместе с новыми формами хозяйствования (особенно бенедиктинцев, заслуживших славу «великих пахарей Европы»)24;
— странствующее купечество;
— предприимчивых беженцев из центральных областей.
Примеры византийских методов закулисного манипулирования есть в истории Древней Руси. Так, Владимир Красно Солнышко выслуживался за титул «цареградского цезаря». Христианство, землепашество и письменность на нашей земле внедрялись византийскими представителями (потому-то у нас и «крестьянство», и «крещение» от имени христиан). Басилевс Алексей Комнин в 1091 г. истребил печенегов силами русичей и половцев…
Впрочем, не мы одни! Даже более опытные и сообразительные, даже более независимые и вольнолюбивые народы легко обольщались ромеями. Поэтому среди первых варварских государей (включая британских) не было ни одного, который бы не старался снискать благосклонность Константинопольского Августа. Столпотворение разноплеменных карьеристов при цареградском дворе
Германский вождь Одоакр у современных историков считается разрушителем Римской империи. Но, на самом деле, в достопамятном 476 г. он всего лишь принудил отречься такого же полудикого, как он сам, Ромула Августула. И сразу же выслал в Царьград «цезарские регалии». При этом Римский Сенат «молил Миродержца Зенона» быть единственным «Цезарем и Августом римлян», назначив им Одоакра всего лишь «наместником итальянского диоцеза» в ранге «патриция». Когда ж «назначенец» не оправдал «всемилостивого доверия» – на него натравили остготского короля Теодориха, воспитанника и приемного сына Византийского самодержца. За выполнение задания «верного гота» поощрили восстановленным титулом римского цезаря. В дальнейшем распустившихся остготов били лангобардами. Тех, в свою очередь, – франками.
Знаменитый франкский конунг Хлодвиг (481−511 гг.), хорошо понимая, что создает новое королевство в «зоне влиянья» Ромеи, выпросил у императора Анастасия I «диплом на консульское достоинство». И был несказанно рад, когда его «дерзкую просьбу» удовлетворили, учтя заслуги в «деле восстановления порядка и укрепления обороноспособности» на западных территориях!
Однако, в конце концов, «посеявшие ветер пожали бурю».25 Постоянное стравливание и натаскивание варварских племен развивало их навыки и побуждало действовать в собственных интересах. По мере снижения мощности центрального деспотизма западные стихии вырывались из паутин византийского словоблудия. И, как выражался Библейский Самсон, «из ядущего вышло ядомое, и из сильного вышло сладкое».26
| Назад | Дальше |