книга
«Саморегулирующаяся экономика
Адама Смита»
(сентябрь 2013 г. – апрель 2014 г.)
| Назад | Содержание |
ГЛАВА 6. Социальные закономерности
Смит – настоящий ученый, вовсе не потому, что призывал не вмешиваться в саморазвитие общества, а потому, что старался открыть устойчивые закономерности в круговороте стихий. И для науки важно, сколь полно и точно открытия шотландца соответствовали действительности. Именно это и выясняют подлинные экономисты, уточняя и исправляя результаты исследований своего Великого Учителя.
А еще от научных исследований общественность ожидает практических рекомендаций по применению экономических законов для улучшения жизни. Ведь если б естественные законы общества или природы были бы всеобъемлющи – никто б и рукой не двинул по собственному желанию. Значит, следует выяснять не только то, как действуют неподвластные нам стихии, но и где они оставляют простор для нашего творческого вмешательства, где разум их превозможет и подчинит себе.
Но есть и такие «исследователи», которым не интересно, насколько раскрыта истина на страницах «Богатства народов». Убедив себя в том, что сама по себе реальность сокрыта от нашего разума, они выхватывают из Адамова Пятикнижия лишь то, что им лично нравится. А это уже не наука – а капризная вкусовщина…
§ 60. О целостном видении
«Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя»,1 — так обучал нас Ленин. Но этому не научишься, если считаешь реальным лишь то, что твои органы чувств и мозги воспринимают автоматически.
Гомо сапиенс – очень развитое животное. В глубинах человеческой нервной системы, неподконтрольных сознанию, миллиарды внешних воздействий как бы сами собою складываются в целостную картину. И трудно найти идиота или путаника, который не воспринимает цельно Солнце, Луну, реку, холм, дерево, пса и прочие «макрообъекты», явственно состоящие из множества компонентов.
Иное дело социальные целокупности. Тут врожденную биопсихику каждого человека приходится понуждать, чтобы составить целое из разобщенного в непосредственных ощущениях. Для освоения таких искусственно конструируемых единств, как общество и государство, индивиду необходимо «противоестественно» (порою весьма мучительно!) напрягать свое сознание, составляя и удерживая в мозгах очень сложные комбинации из абстракций высокого уровня.
К сожалению, только так и возможно, «не ощущая», воспринимать социум не в качестве разрозненного множества физиологически автономных субъектов, а в качестве единого сверхорганизма (сверхмеханизма), в состав которого помимо виданных и невиданных нами людей входят разнообразные связи между ними. Как чувственные — дороги, провода, речи, письмена, деньги
При таком восприятии мира заметно, что всякий живущий в обществе свободен лишь постольку, поскольку общественные структуры этому не препятствуют.
Когда б социальные узы сделались воспринимаемыми для наших естественных органов чувств или сами эти органы успевали адаптироваться к непосредственному восприятию исторически-преходящих единств – тогда б индивиду стало намного проще жить в лабиринтах общества. Он бы не тратил силы на попытки пройти сквозь «стены» общественных отношений. Но и тогда бы одни мазохисты получали удовольствие от социального гнета. Прочие ж, пользуясь очевидностью социальных заграждений, лишь с большей осведомленностью искали бы обходные пути и лазейки для самоудовлетворения своих угнетенных «Эго». Гомо сапиенс все же рожден высоко автономной особью, а не встроенной шестеренкой…
Потому-то во все времена индивиды предпочитали социум, где не только материальные нужды удовлетворяются изобильнее, но и жажда индивидуальной независимости насыщается полноценней. Даже самый сознательный член цивилизованного общества склонен быть и сытым, и свободным не меньше первобытного дикаря. Да только в высокоразвитых социумах и потребляемые блага совсем не такие «естественные», как в первозданных джунглях, и свобода – лишь искусственно созданный (зачастую весьма иллюзорный) люфт внутри социальных тоннелей.
Совмещать общественную необходимость с вожделенною суверенностью личности – задача предельно сложная. И до сих пор история дает нам примеры чрезмерных отклонений и в ту, и в другую сторону: бесчеловечные формы социального подавления, опустошающего индивидуальность, и разгулы вседозволенности, разъедающей соцструктуры.
§ 61. Цельность мышления Смита
Адам Смит – продукт социальной среды, в которой с особою старательностью пестовали индивидуализм. С одной стороны, это делало Великобританию и ее североамериканские колонии самыми сытными и свободными государствами. Но с другой стороны – представители англо-саксонской культуры хуже других народов воспринимали и конструировали социальные (политические, экономические, научные, художественные, идеологические и прочие) целокупности.
Что, конечно же, не означало абсолютной хаотичности и плачевной мелкотравчатости в формировании социальных единств. Ум — он и в Англии действовал, и «потеря рассудка представлялась самым ужасным из всех бедствий, каким подвергается род человеческий».2 Да и опыт коллективистских стран импортировался успешно…
Но «все познается в сравнении». Поэтому не удивляет, когда Смит с особым пренебрежением честит «абстрактную метафизику» и рассматривает социум как скопление индивидов, где:
— «то, что имеет место в отдельной мастерской, происходит и во всем обществе»;3
— «то, что представляется разумным в образе действий любой частной семьи, вряд ли может оказаться неразумным для всего королевства»;4
— «с богатой нацией дело обстоит так же, как и с богатым человеком».5
А, в конечном итоге, «естественные интересы и наклонности людей полно совпадают с общественными интересами во всех нормальных случаях».6
То же самое — индивидуалистическое мировоззрение с низким уровнем обобщения лежало в основе неприятия Адамом межгосударственных договоров о взаимных преференциях,7 торговых компаний (особенно многолюдных) и прочих чересчур крупных общественных формирований.
Удивленья достойно иное – когда британскому классику удается, возвысившись над большинством соотечественников, рассматривать общественные и государственные интересы как нечто самодовлеющее, отличное от суммы индивидуальных стремлений. Приведу лишь самые впечатляющие примеры:
— «человеческое общество, рассматриваемое с абстрактной и философской точки зрения, можно сравнить с огромной машиной, правильные и согласованные движения которой дают массу полезных результатов»;8
— «сословия и сообщества зависят от государства, все они подчинены ему и установлены только ради поддержания его благосостояния»,9 поэтому весьма желательно, «чтобы решения законодательных учреждений внушались всегда не крикливой настойчивостью групповых интересов, а широким пониманием общественного блага»,10 ведь «одностороннее содействие ограниченным интересам одного класса означает причинение ущерба интересам всех людей»;11
— «добродетельный человек готов в любое время пожертвовать своим личным интересом ради интересов сословия или отдельного сообщества; он равным образом желает, чтобы интересы этого сословия или сообщества уступали более широким интересам государства и должен желать, чтобы интересы его страны приносились в жертву еще более широким интересам всего мира»;12
— «не может считаться гражданином человек, не желающий уважать законов и повиноваться властям; не может считаться хорошим гражданином и человек, не старающийся всеми зависящими от него способами содействовать счастью и благоденствию всего общества»;13
— «необходимость временных статутов достаточно свидетельствует о непригодности общего закона»,14 ведь «если бы система была хороша, не приходилось бы так часто отступать от нее»;15
— «нарушение полицейских и военных законов не причиняет кому-либо прямого или непосредственного вреда, но отдаленные его последствия могут вызвать большие беспорядки в обществе, а когда сохранение одного человека оказывается несовместимо с безопасностью всего общества, то справедливость отдает предпочтение интересам многих перед интересом одного».16
Ох, недаром глава британских консерваторов Ч. Дж. Фокс признался, читая Смита: «Есть что-то во всех этих вопросах, что превосходит мое понимание; что-то такое широкое и значительное, что я не способен объять сам и не могу найти никого, кто смог бы».17 А это значит, что Смит был прав, резюмировав относительно земляков: «наша озабоченность счастьем или несчастьем людей обыкновенно вовсе не вытекает из нашей заботы о благосостоянии всего общества; нас интересует весь класс предметов (лишь) вследствие нашего внимания к каждому отдельному предмету этого класса».18
Однако же, начитавшись Платона, Гегеля и Чернышевского, ждешь от Адама большего. Ведь если общество не пустое слово, а реальное единство, вобравшее индивидуумов, – то его следует изучать как таковое без дробления на куски и в меру выявленных возможностей преобразовывать целиком. К сожалению, Смит до этого не дотягивал.
Меж тем, пренебрежение всеобъемлющей сознательностью в системе, состоящей из думающих «частиц», равносильно полному игнорированию важнейшего свойства изучаемого континуума! А там ведь помимо индивидуальных умов существует еще и то, что правильно называют коллективным разумом или общественным сознанием. И оно, как все социальное, формируется не только внутри, но и вне индивидуальных голов (с их помощью, разумеется) в виде «объектов культуры».
Да и можно ли выступать за свободу личности, не позволяя ей целенаправленно объединяться с другими на основе продуманных схем?! Что еще, кроме крепнущего единства, позволяет нам с возрастающей эффективностью освобождаться от диктатуры природы?!
Но, видимо, проще думать, что стихии все сами наладят, и покориться Судьбе, безосновательно веруя, будто Вселенная Кем-то настроена развиваться во благо людям вопреки остальным элементам необозримого Космоса.
§ 62. Самопроизвольные зарождения
«Идея спонтанного возникновения строится Смитом постепенно по мере того, как он пробегает по полю экономии; она всплывает, так сказать, на каждом повороте дороги и запечатлевается в уме читателя как естественное заключение из всего предыдущего изложения. В конце концов, весь экономический строй представляется читателю как органическое создание тысяч человеческих воль, бессознательно стремящихся к неизвестной им цели под влиянием одной и той же инстинктивной и могущественной силы». «Из самого изложения у читателя постоянно получается впечатление, что спонтанные институты являются наилучшими».19
Как представлял себе Смит социальное саморазвитие, он показал на примерах. Вкратце о самых ярких:
1) Процесс формирования западноевропейских городов.
Варварское нашествие оставило Западную Европу без «помощи и содействия некоторого количества ремесленников», что вынуждало «возделывать землю только с большими неудобствами и постоянными перерывами». Тогда и явились повсюду самодельные (self-made) «кузнецы, плотники, колесники, плужники, бочары, сапожники и портные – все мастера, к услугам которых земледельцу часто приходится обращаться».
Поскольку эти умельцы «нуждались в содействии и услугах друг друга» и не были «связаны с определенным местом жительства» (как земледелец с пашней), то селились особняком от селян и «по соседству друг с другом». Кроме того, «в отдельности (они) не имели силы защищать себя; объединившись же были способны оказывать немалое сопротивление».20
«Скоро к ним присоединились мясники, пивовары и булочники, а за ними ряд других ремесленников и мелких торговцев, необходимых или полезных в деле удовлетворения их потребностей».21 Плюс унаследованные от Римской империи городские гарнизоны «редко передвигались, и солдаты превращались в торговцев, ремесленников и промышленников».22 Так получился классический западноевропейский «город мастеров», «служивший рынком для жителей деревни» и разраставшийся соразмерно потребностям земледелия.23
Со временем городские ремесленники (не сказано, как и зачем) скопили капиталов больше, чем требовалось для обслуживания окрестных крестьян и принялись «изготавливать товар для сбыта на более отдаленных рынках» (почему-то не имевших собственного ремесла). Для чего «кузнец построил железоделательный завод, ткач — полотняную или шерстяную фабрику»
Впрочем, античный город у Смита возник иначе: «населения древних республик Греции и Италии состояло главным образом из землевладельцев, между которыми была первоначально разделена принадлежащая государству земля и которые сочли наиболее целесообразным строить свои дома один подле другого, окружая их стеной в целях совместной защиты».25
Видно, пути стихийного градостроительства многообразны и неисповедимы! И что закономерно для одних – для других вовсе не обязательно…
2) Объяснение тысячелетнего феодального застоя.
«Крупный землевладелец редко бывал деятельным проводником значительных улучшений»,26 ведь он был постоянно занят «защитой своих собственных владений или распространением своей юрисдикции и власти на владения своих соседей». А «когда упрочение порядка и закона дало ему досуг, у него часто отсутствовали интерес и склонность к этому и почти всегда — необходимые способности и умение». «Положение такого лица, естественно, располагало его скорее помышлять о внешнем блеске (элегантности одежды, выезда, дома и домашней обстановки), который льстит его вкусам, чем о прибыли, в которой он испытывает так мало нужды». К тому же, «расходы по содержанию его самого и его замка поглощали целиком доходы или превышали их» - то есть «отсутствовал капитал, необходимый для улучшений». Если ж все-таки что-то скапливалось — «он находил более выгодным употреблять сбережения на покупку новых земель, чем на улучшение уже принадлежавших ему».27
«Еще меньше надежд можно было возлагать на тех, кто жил на земле» феодалов. Ведь «человек, не имеющий права приобрести решительно никакой собственности, может быть заинтересован только в том, чтобы есть возможно больше и работать возможно меньше».28 Замена крепостного рабства арендой этого не изменила. Арендный «платеж, доходивший до половины продукта, должен был фактически остановить улучшения. В интересах половника было извлечь из земли все, что она в состоянии дать, но никогда интересы его не требовали добавления к капиталу доли собственных средств».29
3) Падение феодализма.
«Момент, когда произошла эта столь значительная революция, и способ, каким она произошла, представляются самыми темными пунктами современной истории».30 Тем не менее, Смит увидел, как торговцы втирались в доверие к феодалам, особенно к государям, покупая себе покровительство (защиту и привилегии) и наживая «под крышей» огромные состояния – как денежные, так и земельные. При этом торговые города обрели независимость и сильно разбогатели.
«Кажется удивительным, — интригует Адам читателей, — что государи всех стран Европы уступали за сумму, не подлежавшую увеличению, ту отрасль своих доходов, которая в большей степени, чем все другие доходы, должна была возрастать в результате естественного хода вещей без всяких издержек или усилий с их стороны, и добровольно создавали, таким образом, в самом сердце своих владений своего рода независимые республики».31 Но тут же нам объясняется «опрометчивость» королей страстным желанием заполучить горожан в соратники по борьбе со своевольными феодалами.
Окруженные разбогатевшими торговцами бароны-сепаратисты растеряли былую власть при содействии собственной алчности. Если ранее крупные землевладельцы тратили значительную часть доходов на содержание многочисленной свиты, делавшей их сильными и влиятельными, — то на исходе Средневековья, соблазненные роскошными купеческими товарами, все исстрачивали на себя. «За пару бриллиантовых пряжек или за что-нибудь столь же суетное и бесполезное они платили такую цену, которая соответствовала стоимости содержания тысячи человек в течение года, а вместе с тем отказывались от того влияния и власти, которые это могло давать им. Таким-то образом, ради удовлетворения самого ребяческого, низменного и нелепого тщеславия они постепенно отдали всю свою власть и влияние».32
Таким образом, «революция величайшей важности для общественного блага была совершена двумя классами, которые не имели ни малейшего намерения служить обществу». Одними двигало «самое смешное тщеславие» другими – желание «зашибать копейку при всяком удобном случае».33 Причем победившие сделались новыми хозяевами земли и оказались при этом «лучшими проводниками улучшений в сельском хозяйстве», так как умели «затрачивать деньги главным образом на проекты, приносящие прибыль», и налаживать «нормальное управление», обеспечивающее «свободу и безопасность личности».34
До чего ж это все наивно, произвольно и далеко от исторических фактов!
Ремесленникам показалось удобным жить вместе, но вдалеке от клиентов, – выросли города. Возлюбили феодалы войну и захваты земель больше хозяйственной прибыли – и веками топтались на месте. Изловчились купцы соблазнить лендлордов блестящими безделушками – свершилась буржуазная революция.
Если задаться вопросами: почему произошло так, а не как-то иначе, почему именно тогда, а не раньше или позже – то придется признать, что историю у Адама определяют массовые капризы – обычно одно из множества эгоистических устремлений (точнее первое пришедшее Смиту на ум). Словно и не бывало опаснейших обострений экономической ситуации, и люди не гибли массово в поисках спасительного выхода.
Видимо, не случайно: христианская церковь — самая сознательная и влиятельная участница всех перечисленных процессов – удостоена лишь упреков (и за чрезмерную активность, и за сибаритское почивание на лаврах).35
«В большей части Европы в течение X-XIII столетий и в течение некоторого времени до и после этого периода, устройство христианской церкви можно считать самой страшной силой, которая когда-либо была объединена и сосредоточена против свободы, разума и счастья человечества. Но этот громадный и тщательно построенный организм, потрясти который, а еще меньше свалить не могла вся мудрость и добродетель человека, был в силу естественного хода вещей сперва ослаблен, а потом и частично разрушен, теперь же в течение ближайших столетий, наверное, и совсем распадется»,36 — смело и дерзко провозглашал Адам. (Впрочем, ему и не следовало опасаться средневековых католиков, живя среди обуржуазившихся шотландских пресвитериан, которых он, кстати, расхваливал).
Аналогичным образом ремесленники, рыцари, монархи, купцы и прочие персонажи, влекомые низменной страстью на страницах «Богатства народов», не напрягают себя ни долгими размышлениями, ни мучительными экспериментами. У них все само собою случается, им сознательное вмешательство причиняет «огромный» вред.
Аж досадно, что так не бывает! Как бы легко жилось!
А еще неприятней то, что рай никогда не наступит, что любые разрешения обострившихся проблем и слишком не идеальны, и чреваты новыми неурядицами повышенной сложности.
§ 63. Непредвиденная революция
Наилучшей проверкой для социальных наук является прогнозирование. Чем точнее и чаще сбываются прогнозы, основанные на теории, – тем правильнее она.
В этой связи показательно недоумение многих историков по поводу того, что рассеянный Смит не заметил начало промышленной революции — «не сумел распознать, стоя, буквально, лицом к лицу».37 Он даже не предполагал чего-нибудь столь гигантского и стремительного, считая экономический прогресс медлительным до незаметности.
«Чтобы составить себе правильное суждение о развитии какой-либо страны, — писал Адам, — мы должны сравнивать ее состояние в периоды, более или менее отдаленные один от другого. Прогресс часто происходит так медленно и постепенно, что за небольшие периоды он не только не заметен, но часто даже возникает подозрение, что страна беднеет и ее промышленность падает».38
Впрочем, кто б распознал приметы ранее небывалого?!
К чести Адама Смита он был далеко не самым слепым среди своих современников, так как верил в неминуемый и даже постепенно ускоряющийся прирост национального благосостояния. Ведь в Англии тех времен «редко проходило пять лет, чтобы не появлялась какая-нибудь книга или брошюра, которая завоевывала некоторый авторитет у публики, доказывая, что богатство нации быстро уменьшается, что население страны сокращается, земледелие заброшено, промышленность в упадке и торговля замирает».39
Кроме того, напомню: автор «Богатства народов» старательно избегал прогнозов любого рода, относясь к будущему как к осуществлению неисповедимого Божьего промысла, воплощаемого хаотическим сочетанием миллиардов индивидуальных поступков. В этой связи единственное, что Смит позволял себе предсказывать как неизбежное, — существенный прирост производства после наступления всеобщего мира и организации свободного рынка.
По утверждению Блауга, «совсем не заметно, чтобы Адам Смит понимал, что он живет в годы необыкновенных сдвигов в экономике».40 Но видный американский историк-экономист просто недоглядел! Все-таки разрозненные приметы наступления чего-то необычайного Смит заметил и описал. В частности:
— ускорявшееся внедрение машин, при котором «производство орудий производства становится занятием большого числа очень важных мануфактур»;41
— сосредоточение внешней торговли на «уточненных», высококачественных и высокорентабельных промтоварах;
— «весьма значительное» понижение цен мануфактурных изделий (особенно «тонких и сложных») «при неизменности цен и даже вздорожании» сырья, что объяснялось ростом производительности (примеры Смита: часы, замки и другие метизы, а также игрушки);42
— стремительное увеличение объемов производства в необычайно короткие сроки (любимый пример Адама – родная Шотландия, где «торговый оборот города Глазго удвоился приблизительно за 15 лет»);43
— высокотехнологичную и стремительно дорожающую гонку вооружений, сделавшуюся непосильной для отсталых народов.44
Однако одновременно Смит не придал значения многим явлениям того же ряда.
К примеру, тогдашнее металлическое производство казалось шотландцу близким к совершенству, а текстильная промышленность (прорывной участок начинавшейся промышленной революции) — застывшей в своем развитии. «В суконной промышленности, – писал он, – разделение труда ныне почти такое же, какое существовало сто лет тому назад, а применяемые в ней машины не очень изменились».45
В плодившихся на глазах новаторах производства Адам обличал «фантастических прожектеров, затрачивающих деньги на нелепые предприятия, которые, даже при всей помощи, какая может быть оказана им, вероятно, никогда не будут в состоянии выполнить и которые, даже будучи доведены до конца, никогда не смогут вернуть суммы, затраченные на них».46 А потому ставил в пример «осторожных и бережливых» предпринимателей, создававших «надежные предприятия, соответствующие их капиталам, может быть, менее грандиозные и заманчивые, но зато более солидные и прибыльные».47
В «Теории нравственных чувств» даже можно найти славословие «слепому пристрастию» традиционалистов, полезному тем, что «сдерживает дух нововведений, стремясь удержать сложившееся равновесие и оказывая сопротивление сделавшимся модными переменам». Ведь резкие новации, по мнению Смита, чрезвычайно опасны, и при их осуществлении «даже высшей степени политической мудрости оказывается недостаточно», чтоб уберечься от бед. «Желая слишком многого, часто не получают ничего, а злоупотребления, которые можно было бы уничтожить или ослабить умеренностью, остаются без всякой надежды на искоренение».48
С 1756 г. в стенах Глазговского университета над усовершенствованием паровой машины Ньюкомена бился Джемс Уатт. Утверждают, что вице-ректор этого вуза А. Смит числился среди покровителей будущего изобретателя универсального парового двигателя.49 Но напрасно искать в «Богатстве народов» хоть что-нибудь о значении силы пара в развитии энергетики. Самопрялка, самолетный челнок и валяльная мельница, получившие распространение до выхода книг Адама, там тоже проигнорированы. При редактировании новых изданий своего «Пятикнижия» шотландский ученый даже не упомянул появления прядильных машин Харгривса и Аркрайта, паровиков Уатта, плавильных печей Робека50 и множества прочих индустриальных новшеств.
Нетрудно предположить, что всякая изобретательность – все-таки слишком сознательна для Адама.51 Поэтому он, оберегая собственные нервы, не следил за клокочущей работой мысли по улучшению техники. Движется – и прекрасно, вроде ж само собой…
По крайней мере, шотландец был убежден, что «успехи, сделанные в современную эпоху в различных областях, в большей своей части были сделаны не в университетах; большинство университетов даже не очень спешило воспринять эти достижения, а некоторые из этих ученых обществ предпочитали оставаться в течение долгого времени святилищем, где отвергнутые системы и устарелые предрассудки находили убежище и защиту».52 А посему «очень редко можно встретить выдающегося ученого, состоящего профессором в университете».53
Как же вы правы, профессор!!!
§ 64. «Неизбежное» равновесие
До Смита рыночную конкуренцию, как правило, признавали только одной из форм пресловутой «войны всех против всех». Даже славословя богов, мало кто утверждал, будто, «швыряя людей, как котят»,54 Судьба всего лишь налаживает гармонию, и со временем бешеный шторм сменится полным штилем, обусловленным примирением противоборствующих сил. Зато с появлением на свет «Богатства народов» стало модным обнаруживать в экономике приближение социального равновесия, особенно там, где его зародыши были выявлены Адамом. И прежде всего, казалось:
1) предложенье и спрос, производство и потребление сближаются между собой;
2) численность населения приноравливается к объемам производства пищи;
3) доходы и расходы всех классов стремятся «соответствовать тому равенству, которое должно существовать и которое, естественно, осуществляется среди всех различных классов граждан».55 И на пути к этой всеобщей гармонии:
— для любого участка земли подыскивается применение, дающее ренту в том же размере, что и выращивание наиболее питательных пищевых продуктов (хлеба, риса, картофеля, маиса или «индийского хлеба»), а, в конечном итоге, рента становится разновидностью единообразной прибыли на капитал, а цена земли соответственно стоимостью капиталовложений;
— прибыль во всех отраслях и на всех предприятиях стремится к единой процентной ставке, а в целом по мере накопления капиталов падает до прожиточного уровня;
— зарплата неуклонно подтягивается ко всевозрастающему уровню жизнеобеспечения каждого человека;
4) «мужество и сила жителей всех частей мира настолько сравняются» между собой, что повсюду укоренится взаимное уважение, свободный обмен не только товарами, но знаниями и умениям;56 при этом у каждой страны сложится нулевое сальдо международной торговли.
Чисто психологически представления Смита вполне закономерны: столь уравновешенная личность не могла не искать родственные ей экономические тенденции. А, обнаружив или придумав тренды, похожие на искомые, Адам принимал их за естественные и неизбежные, а все прочие – за аномальные и устраняемые свободным саморазвитием.
Такое мировоззрение позволяло отринуть историю, не желавшую подтверждать, что социальная гармония постепенно осуществляется без сговоров и насилий. Все объяснялось просто: историческое развитие до эпохи Просвещения систематически извращалось невежественным вмешательством в естественные процессы, а потому не могло привести к устойчивой гармонизации. Точно так же современные социальные диспропорции, нараставшие на глазах, вызывались лишь недостаточным распространением истинного знания, отбивающего охоту соваться в дела Природы.
Чтивший Вольтера Смит, разумеется, не Панглос,57 абсолютно уверенный в том, что «всё к лучшему в этом наилучшем из возможных миров». Однако Адам Адамович даже не ставил вопрос: «А действительно ли такое естественное равновесия устроило б всех людей?» Потому что не сомневался: даже самый худой мир – лучше малейшей ссоры, в том числе «сохранение мира и порядка в обществе важнее облегчения жизни нуждающихся».58
Да вот только такие, как Смит, встречаются крайне редко – остальные предпочитают нарушать свое и чужое спокойствие во имя чего-то, представляющегося им более ценным, чем всеобщее примирение. Или как сокрушался Адам: «Человек обыкновенно готов нарушить спокойствие всего общества для удовлетворения своих безумных желаний».59
А все потому, что Природа, во-первых, не бесконечно щедра, а, во-вторых, чрезвычайно неравномерна.
§ 65. «Кто, если не мы»?!60
Географические, геологические, климатические, политические, экономические, культурные и прочие условия человеческой жизнедеятельности разнятся весьма существенно. И чем больше на свете людей – тем сложнее распределять природные и социальные блага, доступные человеку. Многого не хватает на всех, причем не хватает в разной степени: какой-то дефицит может насытить миллионы «счастливчиков», какой-то – тысячи, а какой-то – лишь единицы. Потому неизбежна борьба за лучшую личную участь.
В этой борьбе всякое равновесие никогда не бывало и никогда не будет одинаково приемлемым для всех – обделенные недовольны. Да и устойчивым не назовешь стихийно складывающийся баланс сил: продолжают изменяться цели и условия борьбы, способности и возможности борцов…
Меж тем, равновесия, показавшиеся Смиту естественно наступающими, возможны лишь при изобилии всех вожделенных благ, абсолютной неизменной ситуации и примерном равенстве индивидуальных сил (что, прежде всего, исключает неравные объединения). Все это вообще ирреально!
Чтобы сделалось возможным желанное для Адама социальное примирение, Всемогущему Богу пришлось бы заново переделать и Вселенную в целом, и людей в частности, нивелируя всех и вся. Но тогда бы никто из людей не стал напрягаться впустую – не видя чего-то лучшего, к чему бы он мог стремиться. Да и все Мироздание застыло, не смея нарушить предначертанное монотонное однообразие.
В реальном же — разнообразном — мире человечеству бессмысленно дожидаться уравнительных милостей от Природы или ее Творца, а следует шаг за шагом улаживать возникающие конфликты между неравными силами. При этом урегулирование общественных отношений достигается тем проще, чем более сытный пирог распределяется между людьми. Именно потому общество вынуждено организовываться так, чтоб наращивать объемы потребляемых благ на душу населения.
Если ж распределение имеющихся ресурсов пущено на самотек, то, пройдя по кривым кругам межличностных и межгрупповых усобиц, люди неизменно приходят к непримиримому размежеванию на преуспевших и обездоленных. Свободная рыночная (да и любая другая разнузданная) борьба никогда не бывает на равных, поэтому все достается горсточке победителей. А те в свою очередь становятся «сытной добычей» для обделенного большинства, способного к насильственному переделу собственности благодаря огромному численному превосходству. Войны и революции оказываются единственно действенными средствами снятия напряжения между стихийно размежевавшимися социальными полюсами (и классовыми и национальными).
Вот же читаем у Смита: «Где есть большая собственность – там есть и большое неравенство. На одного очень богатого человека должно приходиться, по меньшей мере, пятьсот бедных, и богатство немногих предполагает нищету многих. Обилие богача возбуждает негодование бедняков, которые часто, гонимые нуждой и подгоняемые ненавистью, покушаются на его владения».61
Рассчитывать на эффективность и, уж тем паче, гуманность подобной системы стихийного «распределения и перераспределения» ресурсов так же наивно, как думать, что ураган наводит порядок в усадьбе. Необходимое людям упорядочение общественных отношений – может быть только твореньем самих людей, а не случайным последствием вселенского круговорота. И чем умней, энергичней и тщательней мы станем вмешиваться в формирование собственной социальной системы – тем более человечной, подходящей для гомо сапиенса сделается она.
Даже Смит понимал это там, где писал: «Люди, взявшиеся за некоторое предприятие и позаботившиеся обо всех средствах для достижения успеха, вернее приходят к цели, нежели люди, не позаботившиеся о них».62
И раз уж «естественное развитие» рыночных отношений само по себе конфликтно и постоянно приводит к ужаснейшей вакханалии «экспроприации экспроприаторов» - то для более мирного и экономного соцустройства приходится придумывать и внедрять искусственные механизмы перераспределения средств, сглаживающие межклассовые и межгосударственные антагонизмы. Безусловно, подобные механизмы сами весьма опасны, и для их постоянного совершенствования требуются значительные сознательные усилия, особенно управленческие. Зато любой успех на этом поприще снижает враждебность масс и укрепляет социум.
Ошибок не избежать! Порою катастрофических. Мы же не всемогущи. Но где же сыскать богов, готовых за нас работать?!
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Человеческая история, очевидно, не бесконечна. Однако она продолжается и, конечно же, не закончится, пока мы способны видеть и вовремя исправлять губительные недостатки социального бытия. В этой связи у Смита великолепное качество – он не годится вовсе на роль «Кумира», стоящего выше критики.
Во-первых, Адам никогда не пытался изрекать «Абсолютные истины». ««Богатство народов» свободно от тех «совершенных и прекрасных» абстракций, за которые люди готовы убивать и умирать».63
Смит всегда выражался просто — без нарочитой таинственности, зауми, двусмысленности, «педантизма, грузного логического аппарата и монотонной настойчивости».64
Во-вторых, Адам Адамович не стеснялся излагать несогласованные мысли и непроверенные факты, предупреждая читателей: «информация в известной мере ненадежна»,65 «я не ручаюсь»,66 «мне думается, что это вполне возможно, хотя я и не могу привести каких-либо прямых доказательств этого»,67 «не знаю, насколько это справедливо»68, «сообщения, полученные мною, отнюдь не сходятся друг с другом и не единодушны»,69 «я не столь хорошо осведомлен»70 и т.п.
Подобные оговорки будят азарт исследователей и вдумчивость систематизаторов!
В-третьих, и это — главное, автор «Богатства народов» образцово самокритичен. Он способен писать такое: «Самое добросовестное суждение, какое я могу составить себе относительно данного вопроса, вряд ли заслуживает имени прочного убеждения».71 Или сказать без лести: «Какой необыкновенный человек этот Питт, он понимает мои идеи лучше меня!»72
Так хороши немногие – лишь скромнейшие из людей. Значит, есть на кого равняться, чтобы в этом необозримом и жутко запутанном мире действовать осмотрительней, не принимая за окончательный результат ничьих мнений и никаких сомнений.