книга
«Саморегулирующаяся экономика
Адама Смита»
(сентябрь 2013 г. – апрель 2014 г.)
| Назад | Содержание | Дальше |
Адам Смит всегда был и, уверен, навсегда останется знаменитейшим экономистом – «главным, общепризнанным классиком общеэкономической науки», как выразился
И «если наступит время, когда от учения Смита не останется, — чему мы не верим, — ни одной идеи, его книга все еще будет величайшим памятником одной из величайших эпох экономической мысли. История экономических идей нанизывалась на эту книгу».3
А, главное, сердце любого из нас, изнывающих от социального гнета, сладостно отзывается на радостный гимн свободе, льющийся со страниц произведений Смита. Даже если наш собственный разум решительно понуждает к служению общественным идеалам…
Глава 1. Жизнь не яркая, но комфортная
Адам Смит жил и творил в интереснейшую эпоху, переполненную всемирно-историческими событиями и величайшими гениями. При нем начиналась Великая политическая революция во Франции и Глобальная индустриальная революция в Британии. Он был современником Семилетней (фактически первой мировой) войны и Войны за независимость США, причем в обеих его родная страна действовала на заглавных ролях. Смиту довелось общаться с величайшими Просветителями: Вольтером, Руссо, Дидро, Д’Аламбером, Гельвецием, Кенэ, Тюрго, Юмом, Джонсоном и др.
Однако личную жизнь самого основателя классической политэкономии яркой не назовешь: она прошла столь незаметно, что когда всемирное любопытство потребовало воспоминаний современников, никто из них не припомнил чего-нибудь примечательного, да и самого Адама вспоминали весьма невнятно. Как отмечал Аникин: «Авторы мемуаров, которые захлебываются, рассказывая о Юме, Руссо и Дидро, или совсем не замечают Смита, или с трудом выкапывают из памяти облик шотландца».4 Постоянно путали даты и прочие обстоятельства встреч, фамилию и ту писали неправильно (Smitt вместо Smith, к примеру). А некоторые даже утверждали, будто бы знавали классика как Скотта или Робинзона. Видный физиократ5
Поэтому даже самые дотошные биографы вынуждены составлять жизнеописание Смита из фактов всемирной истории, рассказов о выдающихся современниках, пересказов двух книг («Теории нравственных чувств» и «Богатства народов») и тускленьких анекдотов о чрезмерной рассеянности и склонности разговаривать вслух. В качестве важных свидетелей кочуют по жизнеописаниям уличные торговки, признававшие Смита помешанным.
§ 1. Краткая биография
Не позже 16 июня 1723 г.7 в маленьком шотландском городке Керколди у вдовы главного контролера местной таможни — Маргарет Смит (в девичестве Дуглас) родился сын, названный в честь покойного отца Адамом.
Летом 1737 г. мальчик закончил четырехлетнюю керколдинскую школу и осенью поступил в колледж ближайшего Глазговского университета, где учился под присмотром тетки. Прослушав вводный годичный курс логики и основной двухлетний курс нравственной философии,8 Адам получил летом 1740 г. степень магистра искусств. Сверх того, скромному безотцовщине-книгочею выделили одиннадцатилетнюю стипендию университетского мецената Снелла (по 40£ в год) для изучения теологии в Оксфорде (так местная пресвитерианская община готовила себе священников).
Октябрь 1741 г. — лето 1746 г. Смит учился в Бейллиол-колледже Оксфордского университета, опекаемый семьей герцога Аргайла – главы тамошнего шотландского клана, у которого служил секретарем кузен Адама — Уильям Смит. Однако до диплома дело так и не дошло — измученный зубрежкой, бытовой неустроенностью, собственными болезнями и чрезмерной политической активностью окружающих,9 Адам сбежал из колледжа к маме. Об учебе в Оксфорде шотландец всегда вспоминал с крайним неудовольствием и весьма низко оценивал оксфордское преподавание.10
Лето 1746 г. — сентябрь 1748 г. Адам жил в родном Керколди за счет сохраненной ему стипендии Снелла: днями читал, вечерами посещал клубы местных интеллектуалов («литераторов»).
Октябрь 1748 г. — лето 1751 г. лорд Кеймс (Генри Хьюм) — завсегдатай и меценат литературных клубов — приметил эрудированного юношу и сделал его внештатным преподавателем литературы в Эдинбургском университете (это был факультатив в рамках курса риторики и эстетики с годовым окладом в 50£). С этого времени за Адамом следовали и вели его хозяйство мать и «старая дева» - кузина Джейн (она же Джанет Дуглас).
Октябрь 1751 г. — весна 1752 г. Смит по той же высокой протекции сделался преподавателем логики в более престижном Глазговском университете.
Весна 1752 г. — конец 1763 г. при содействии нового друга-покровителя – тогда уже знаменитого философа Д. Юма Смит занял кафедру нравственной философии в Глазговском университете и стал членом нескольких престижных сообществ, включая масонскую ложу и клуб Э. Кочрейна — лорда-провоста (мэра) Глазго. Весной 1759 г. Смит издал книгу по специальности – очень популярную в те времена «Теорию нравственных чувств» (Theory of moral sentiments).11 Летом 1761 г. Адам впервые посетил Лондон, где завел знакомства среди интеллектуальной элиты Британии. После чего (в 1762 г.) был удостоен степени доктора права, должности вице-ректора (проректора) Глазговского университета и титула почетного гражданина Глазго. Его годовой доход вырос до 150£.
В конце 1763 г. Смит бросил университет ради очень выгодного предложения, сделанного Ч. Таунсэндом — одним из ведущих политиков Великобритании того времени. Этот лорд, впечатленный «Теорией нравственных чувств» и добронравием ее автора, предложил ученому очень высокое пожизненное содержание (300£ в год) и полный пансион на время службы за сопровождение своих пасынков в традиционном для британских юных аристократов путешествии по Европе.12
Февраль 1764 г. — октябрь 1766 г. Смит со своими воспитанниками (Генри и Хью Кемпбелл Скоттами) и их прислугой пожил в Тулузе (в целом более года); наведался в Бордо; проехался по Лангедоку и Провансу;13 посетил Женеву, где в ноябре 1765 г. удостоился аудиенции (возможно, нескольких аудиенций) Вольтера;14 и, наконец, обосновался в Париже (на 10 месяцев). Там его подопечные приучались к придворному образу жизни в свите Людовика XV, а сам Смит под патронажем аббата Морелле и падких до «шотландских мудрецов» хозяек модных салонов15 посещал высокоинтеллектуальные собрания, в том числе «антресольный клуб экономистов доктора Кенэ» (физиократов). Под впечатлением услышанного и для заполнения дневного досуга («чтобы убить время», как написал он сам)16 принялся сочинять свою Величайшую книгу.17
Ноябрь 1766 г. — май 1767 г., поскольку младший воспитанник (Хью) умер,18 а старший (Генри) сделался полноправным герцогом Баклю (Duke of Buccleuch), Смит возвратился в Лондон, где полгода в качестве консультанта помогал управлять государством своему благодетелю Ч. Таунсэнду (на тот момент канцлеру казначейства Его Величества).19 Однако внезапная смерть сановника прервала чиновничью службу.
Май 1767 г. — апрель 1773 г. Смит замкнуто жил дома в Керколди и, понукаемый Юмом, писал «Богатство народов». Меж тем, бывший воспитанник герцог Баклю не только подтвердил пожизненное содержание Учителю, но и добился для него в 1770 г. статуса почетного гражданина Эдинбурга – «почетного капитана Эдинбургской гвардии».
Апрель 1773 г. — апрель 1776 г. Смит перебрался в Лондон, где дорабатывал-издавал «Богатство народов», предварительно вступив в элитарнейший Литературный клуб С. Джонсона и Королевское общество.20
В марте 1776 г. увидело свет «Адамово Пятикнижие» - «Исследование о природе и причинах богатства народов» (Inquiry into the nature and causes of the wealth of nations) в пяти книгах.
Май 1776 г. — февраль 1778 г. Смит снова в родном Керколди, изредка наведываясь в Лондон к покровителям и издателям.
Февраль 1778 г. по протекции влиятельнейших вельмож (генерального солиситора21 Уэддерберна, герцога Баклю, главного инспектора внешних портов полного тезки А. Смита и др.) Адам получил почетную синекуру – должность таможенного комиссара — члена таможенного совета Шотландии (с годовым окладом в 600£).22
Март 1778 г. — июль 1790 г. Смит почти безотлучно жил в Эдинбурге. Когда не болел (а болел он часто и подолгу), добросовестно выходил на службу, где проверял отчеты о взимании таможенных пошлин и соляных акцизов. Кроме того, регулярно посещал «Устричный клуб» профессоров Эдинбургского университета. При этом сам ничего нового не писал и не преподавал (хоть и удостоился в 1788 и 1789 гг. титула почетного ректора («лорда-ректора») Глазговского университета).23 Меж тем, всемирная слава великого ученого нарастала по экспоненте. Обе его книги переиздавались все чаще и все большими тиражами (в том числе в переводах на датский, голландский, французский, немецкий и испанский языки). Со Смитом стремились подружиться все видные люди Британии (включая премьер-министров) и знатные иностранцы. В 1784 г. Адам потерял мать, в 1788 г. — кузину Джейн и, оставшись без их опеки, окончательно занемог. Чувствуя приближение смерти, велел сжечь почти все свои рукописи24 – очевидно, стеснялся огласки недоделанных произведений.
17 июля 1790 г. – мучительная болезнь кишечника доконала «Отца-основателя политической экономии».25
Вот и вся шестидесятисемилетняя жизнь! Никаких роковых страстей, ни подвигов, ни скандалов, ни секунды участия в военных, политических, идеологических и бытовых баталиях, несмотря на любые поводы и явные провокации. Всего лишь два необычных происшествия: трехлетнего Адама едва не украли бродяги,26 пятидесятичетырехлетнего – пытались ограбить лесные разбойники. Две влюбленности (к неким «Джинн из Глазго» и «деве из Файфа») не привели ни к чему и удостоились лишь смутных упоминаний.
§ 2. Кому это может понравиться?!
Очень точно резюмировал
И, действительно, поклонники всего блестящего любят иронизировать над «тусклою личностью» Смита, как это делал Дж. Босуэлл в своей знаменитой книге «Жизни Сэмюэла Джонсона». Да и девицы на выданье не стремились заполучить «ученого чудака, избалованного мамашей» и, к тому ж, совершенно не склонного попадать «под башмак жены».28
Зато людям непритязательным есть чему позавидовать. И в XVIII в., и нынче безотцовщине-простолюдину фактически нереально прожить все свои дни столь уютно и беззаботно, как получилось у Смита без особого напряжения: неизменно занимался лишь тем, к чему располагала собственная натура, никогда не терпел нужды и к зрелости заполучил пожизненные доходы, в 15−20 раз превышавшие уровень среднего класса.29 Плюс всемирную славу в придачу, добрую и немеркнущую…
§ 3. Образцовый подопечный
Можно сказать, что Смиту фантастически повезло. И с мамою. И с характером.
Родив своего единственного в 28 лет, когда почти все состояние покойного мужа перешло к его детям от первого брака, Маргарет Смит имела серьезные поводы для отчаянья. Но эта самоотверженная женщина не думала о себе! Всю себя она посвятила сыну и, занявшись сельским хозяйством на отцовской делянке земли, создала своему слабому болезненному мальчику исключительно благоприятные условия для свободного развития интеллектуальных задатков. Причем у нее получился не отвратительный капризуля,30 а милый во всех отношениях человек – идеальный «маменькин сынок», которого жаждали опекать самые разные люди, в том числе очень богатые и могущественные.
Всем склонным нянчиться и меценатствовать, Смит неизменно доставлял массу изысканных удовольствий. Ведь он в полной мере заслуживал прилагаемые к нему эпитеты: тихий, покладистый, мягкий, кроткий, добрый, уступчивый, добросовестный, кропотливый, бережливый, сдержанный, уравновешенный, честный, почтительный, доброжелательный, вежливый, обходительный, прилежный, отзывчивый, скромный, заботливый, осторожный, экономный, аккуратный, деликатный, аполитичный, умеренный во всем. К тому же, без вредных привычек.31 Из слабостей — лишь пристрастие к рафинаду32 и плотной бумаге…
А главное – в любой компании Смит проявлял себя весьма эрудированным рассказчиком и очень внимательным слушателем: всякий собеседник находил в подрагивающих речах Адама созвучное собственным мнениям и легко добивался внимания, уступок, поддержки… «Полемики Смит вообще избегал. Если же собеседники обнаруживали сомнение и прерывали его, он с величайшей легкостью отказывался от своих слов и начинал говорить прямо противоположное». В крайнем случае, капитулировал под любимую поговорку: «Приведен к заключению, но не убежден».33 Когда же его оскорбляли — «Смит отвечал молчанием» и старался скорее уйти.34
Потому и неудивительно, что Адам ни разу не ощутил недостатка в высокопоставленных няньках и соответственно в жизненных средствах: чья-то «невидимая рука» (и, как правило, не одна!) постоянно обеспечивала ему весьма комфортное существование. Даже сердобольные студенты неоднократно пытались снабдить деньгами и бытовыми услугами милого им профессора.
Скромнейший Адам Адамович с посильной для него решительностью сопротивлялся щедрым вспомоществованиям, но особо активные благодетели своего добивались всегда. И он утешал свою совесть раздачей большей части полученного нуждающимся. Так в конце жизни, имея свыше 1200£ годового дохода, Смит тратил на себя и свое хозяйство менее 100£ (преимущественно на книги и дружеские обеды) — остальное уходило бедным и обездоленным. При этом высокопоставленный таможенник передвигался пешком, отказавшись от полагавшегося ему экипажа, питался попросту и занашивал одежду до дыр.
§ 4. Творческий перводвигатель
Нужно сказать и то, что обе книги Смита появились благодаря настойчивости Дэвида Юма – самого близкого друга. Неугомонный философ был подлинной «движущей силой» научного творчества: неустанно снабжал идеями, книгами, профессиональными контактами и иными «средствами» для работы, регулярно вдохновлял обсужденьями, похвалами, критикой и контролем…
Вот как это выглядело: «Я хочу знать, что ты сделал за это время, — писал Дэвид Адаму в 1769 г., — и намерен потребовать серьезного и точного отчета в том, как ты распорядился временем. Я положительно уверен, что ты наделал много ошибок в своих рассуждениях, в особенности в тех случаях, когда имел несчастие не соглашаться со мной!»
«Я не принимаю в оправдание твоих заявлений о расстроенном здоровье, – читаем уже в письме 1772 г., – и смотрю на них лишь как на отговорку, подсказанную леностью и страстью к уединению. В самом деле, мой любезный, если ты будешь поддаваться недомоганиям подобного рода, то кончишь тем, что порвешь совсем всякие связи с человеческим обществом, к великому вреду обеих сторон».
Наконец-то «Богатство народов» издано – и умирающий от рака Юм ликует: «Euge! Belle!35 Я очень доволен твоим трудом. Читая его, я освободился от тягостного беспокойства. На сочинение это возлагалась такая большая надежда, что я трепетал при его появлении и теперь чувствую большое облегчение. Если я и сомневаюсь еще, чтобы оно сразу же стало самой популярной книгой, то только потому, что чтение ее обязательно требует большого внимания, а публика так мало склонна уделять его чему бы то ни было. Но книга твоя отличается глубиной, основательностью, проницательностью, и в ней рассыпана такая масса примеров и любопытных фактов, что она должна, в конце концов, привлечь всеобщее внимание. Если б ты был теперь со мной, я поспорил бы о … (и дальше взыскательный друг приводит свои возражения)».36
«Юм прокладывал дорогу Смиту и в ином смысле, – заметил Андрей Аникин. – В небольших, блестящих по форме эссе Юма как бы кратко подводится итог некоторым достижениям досмитовой классической школы в борьбе с меркантилизмом. Они сыграли важную роль в подготовке умов к «Богатству народов»». «Идея естественного равновесия, свойственная всей классической школе (политэкономии), сильно выражена у Юма», на ней он «основывал критику меркантилизма» и ею «привлек внимание к проблемам, играющим и теперь большую роль в политической экономии».37
Придирчивый корифей истории экономических учений Шумпетер, говоря о влиянии Дэвида на Адамову «экономикс», нисколько не сомневался, что «Смит в «Богатстве народов» не пошел дальше Юма, а, скорее, отстал от него».38
Сам Смит очень часто превозносил «любимого друга» как «самого замечательного философа и историка XVIII века».39 Правда, взять на себя ответственность за посмертную публикацию «крамольной» работы Юма категорически отказался, несмотря на многочисленные уговоры.
Как только не стало Дэвида (август 1776 г.),40 Адам тут же забросил все исследования, хоть чувствовал себя обязанным во исполнение обещанного «изложить общие основания законодательства и управления, а также коренные изменения, испытанные обществом в различные периоды своего развития как относительно правосудия, так и относительно финансов, управления, армии и всего, что входит в область законодательства».41
§ 5. «Бытие определяет сознание»42
Разумеется, «Адам Смит, не был ни купцом, ни промышленником и не мог для себя лично ожидать выгод от той политики свободы торговли, которую он обосновывал в «Богатстве народов». Более того, один из парадоксов его жизни заключается в том, что после выхода этой книги он получил доходное место в таможне — учреждении, как раз олицетворявшем собой систему, против которой он боролся».43
И, тем не менее, персональное «бытие» Адама создавало в его сознании устойчивую иллюзию, будто бы благополучие налаживается само собой, а любое умышленное вмешательство влечет лишь пагубные конфликты и прочие неприятности. Будучи столь любящим и столь любимым человеком, как Смит, легко верить, будто бы все вокруг предпочитают ублажать прирожденный эгоизм предложением собственных услуг в обмен на чужие труды и богатства.
Другой вопрос: почему подобное мировоззрение стало культовым для почитателей «Невидимой руки»,44 среди которых так мало доброжелательных баловней судьбы и так много бесцеремонных рвачей?
§ 6. Благонравие от души
У абсолютного большинства людей поступки несовместимы с их же публичными рассуждениями о нравственном идеале. И потому очень трудно распознавать за возвышенными сентенциями реальную подоплеку. А вот у Адама Адамовича «этический идеал человека и гражданина» похож на него самого. Уж очень своеобразна «сия эталонная личность» – выглядит вовсе не так, как «образцовые люди» в стандартных нравоучениях, а так же, как мистер Смит в воспоминаниях современников и в собственных произведениях. Скромен, уравновешен…
Прирожденную доброту всякого человека («универсальную благожелательность», «естественную склонность к добру»)45 воспевали практически все Просветители. Но видеть хорошее в каждом, к сожалению, не могли. А потому с неистовством клеймили людскую испорченность, подлежащую исправлению с помощью образования и воспитания либо «полной свободы нравов» в духе Ж-Ж. Руссо.
И только Адам Адамович (единственный среди всех известных мне авторов той эпохи) был настолько доброжелателен, что даже в самых закоренелых злодеях и отъявленных извращенцах усматривал без натуги склонность к добру и отвращение ко злу. Благодаря чему мог искренне благодарить Творца за прирожденные всем этические достоинства.
Согласно «Теории нравственных чувств» не установления разума, а «непосредственное чувство влечет нас к одному и отвращает нас от другого». Человеческому ж познанию доступно лишь обобщение результатов спонтанного выбора: «Мы замечаем во множестве случаев, что нравится и что не нравится нашей нравственной природе, и при помощи этих выводов из наблюдения составляем общие правила», к которым потом обращаемся «как к общим стандартам суждений».
В общественном мнении постепенно отсеиваются персональные отклонения от «Небесного эталона», по которому сотворены все человечьи души. И такая корректировка влияет на индивида благодаря еще одному врожденному нам влечению «сообразовывать свое поведение с тем, что будет оправдано посторонними людьми» или их воображаемым представителем – «беспристрастным наблюдателем», «внутренним судьей».
Вместе с тем общепринятые моральные императивы слишком «абстрактны, смутны, неопределенны», неуниверсальны и взаимно противоречивы, а потому непригодны в качестве руководства к действию в конкретных жизненных ситуациях. А посему совершать «свободный нравственный выбор» следует не умом, а «всем естеством», прислушиваясь не записным казуистам, а к собственной совести в состоянии беспристрастности.
Так как «смертная копия не в силах сравняться с Бессмертным Оригиналом», Адам объявил бессмысленным и бесполезным насаждение «чистейшей нравственности» в стоическом или христианском духе. Мол, ничего, кроме надрыва у самоотверженных альтруистов и лицемерия у тщеславных притворщиков, из этого не получается. Буквальное исполнение «этических кодексов» - по выражению Смита «нелепое и смешное педантство», «пустая и суетная щепетильность». А чтение нравоучительных книг добродетельность не прививает, а, наоборот, «научает сделкам с совестью и множеству уверток».
Смитов «добродетельный человек», способный «понравиться всем» и полноценно жить, — это «общий тип со средними чертами», довольствующийся умеренным проявлением нравственных достоинств и пристойным потворствованием естественным слабостям (включая сдержанный гнев, скромную обидчивость, обоснованное честолюбие, справедливую мстительность
Посильно стремиться к большему, подражая «высокому Образцу Совершенства», – похвально. Более того, человек, предпочитающий сравнивать себя не со средним уровнем, а с Абсолютным Идеалом, скромен в самооценках, снисходителен к недостаткам ближних и благожелателен к их труднодостигаемым добродетелям.
Однако «строгое исполнение предписанных правил» все-таки противоестественно, а самый образцовый поступок, совершенный через силу, без искреннего порыва – нечто неполноценное. Согласно учению Смита «совершеннейшая добродетель состоит в привычке к благоразумной умеренности» и проявляется лишь в «полнейшей естественности поведения». «Мы можем с помощью большого усилия поступить правильно, но внутренняя борьба и смятение, вызванные этим в глубине нашей души, могут оказаться так сильны, что лишат нас спокойствия и счастья»; «страсти, сдерживаемые одними только доводами благоразумия, разгораются от усилий, которыми они обуздываются», и потом неожиданно «вспыхивают, оказываясь во много раз более неистовыми и жестокими».
Безусловно, судил по себе, особенно не доискиваясь, что и откуда берется, и не испытывая нужды в целенаправленном самоулучшении. «От добра же добра не ищут»! А Смит был приятен людям, как очень и очень немногие.
§ 7. Умеренный идеал
В «естественном человеке» «Теории нравственных чувств» нет «ничего сверх меры»46. Подробное описание этой приятной личности, как отмечал Яковенко,47 не отличить от самого Адама Смита. В частности, этот паинька:
— «не только желает быть любимым, но и старается заслужить любовь; не только боится ненависти, но и боится оказаться действительно ненавистным»,48 а высшее удовольствие находит в сочувствии окружающих, причем «отдает предпочтение расположению людей, заслуживающих уважения, перед какими бы то ни было выгодами» и «отвергает корыстную мысль заслужить новые благодеяния заискивающей услужливостью»;
— «избегает, насколько это может быть допущено долгом и приличием, такого положения, которого он не в состоянии вынести», «находит все удовольствия в самом скромном положении (если только ему сохранили личную свободу)», а потому «почти всегда бывает доволен своим положением, если оно мало-помалу улучшается»;
— «главную свою задачу» видит в «достижении и сохранении спокойного и обеспеченного положения», не позволяя себе без крайней надобности «рисковать здоровьем, благосостоянием, положением, влиянием и добрым именем», «более заботясь о сохранении приобретенных уже выгод, чем о приобретении новых»;
- «отдает предпочтение мирным и прочным радостям частной жизни и, хотя никогда не отказывается от службы своей стране, ему гораздо приятнее, чтобы общественные дела велись, как следует, руками других людей»; его идеал — «спокойная и уединенная сельская жизнь среди дружбы, свободы и покоя, без трудов, забот и мятежных страстей»;
— находит «несовместимыми с безмятежным спокойствием (прелестью беззаботности), составляющим источник всех действительных радостей», блага, «доставляемые известностью и властью»;
— «берется за что-нибудь не иначе как после трезвого размышления; к необдуманному предприятию не может побудить его никакая необходимость»;
— стремится к «приобретению больших знаний и большей ловкости в своих занятиях и профессии», но ничуть не жалеет об отсутствии «блистательных дарований», ведь «обязанности, предписываемые положением», исполнимы и без этого;
— «уважает установленную власть и даже привилегии отдельных граждан», однако же, по возможности и ненасильственно, старается «смягчать (общественные) злоупотребления доводами и убеждениями», согласовывая при этом «новые установления со старыми привычками и народными предрассудками»;
- «всегда сохраняет строгое приличие и относится с осторожным уважением ко всем принятым обычаям»;
— «сохраняет сдержанность в своих поступках и осторожность в речах и без необходимости никогда не решится высказать решительного мнения о предметах и людях»;
— никогда не ставит себя выше другого, но готов поставить ниже;
— среди человеческих качеств выше всего ценит «ум и мышление», а после них — самообладание (для него «в соединении обоих этих свойств состоит благоразумие — добродетель, приносящая человеку наибольшую пользу»);
— «отличается скромностью, безыскусностью, искренностью, честностью», никогда не прикидывается лучшим, чем есть;
— пуще всего избегает «угрызений совести – как самых ужасных из чувств», «физическое мучение переносит легче презрения» и искренне полагает, что, подвергшись всеобщему недоверию, «умер бы от отчаяния»;
— очень внимателен и даже порою «безмерно любопытен» к чужим чувствам, но при этом «не любит вмешиваться в чужие дела и давать советы, когда никто их не спрашивает у него»;
— «не можем представить себе исключений из естественного закона, побуждающего платить за полученные благодеяния такими же услугами или даже большими»;
- «горячей и страстной привязанности» всячески избегает и преспокойно дружит с «небольшим числом испытанных и избранных людей», отличающихся «не блестящими и ослепляющими качествами, а скромными добродетелями» (одна не доверяя собственной проницательности, вынужден полагаться на «большую удачу в выборе друзей, чтобы постоянно ощущать с их стороны справедливое отношение к себе»);
— «ненавидит партии», а еще больше интриганов, «находящих удовольствие в том, чтобы вызывать несогласие между людьми»;
— не выносит «бесчувственности к собственным страданиям» и явного высокомерия, однако ж «почти всегда ради собственного спокойствия старается приноравливаться к безрассудным притязаниям» и, «если только не оскорбляют его какой-либо личной дерзостью, редко поступает дурно» с теми, кто ему неприятен; более того, «старается пробудить во врагах более справедливые чувства как относительно их обязанностей к другим людям, так и относительно нанесенной ему обиды»;
— «редко участвует в празднествах и собраниях, отличающихся шумными удовольствиями и веселыми разговорами, и никогда не блистает на них»;
— в разговорах «не занимателен и не располагающ», зато «всегда умен и искренен»; «может находить удовольствие в беседе» при расхождении «вкусов и мнений по умозрительным вопросам»;
— «быстро утомляется» слишком бурной и беспокойной музыкой, литературой, драматургией
— самоодобрение — «не единственный, но главный предмет, о котором он заботится».
Обычно тот, кто ставит в пример себя, идеализированного донельзя, вызывает негодование и язвительность. Видимо, потому, что чрезмерная заносчивость и непосильная идеальность совершенно невыносимы. Смит же и в качестве образца по-прежнему симпатичен. Ведь он никогда не бахвалится и предлагает следовать посильному для любого, причем соразмерно возможностям и задаткам каждого.
§ 8. Запредельные антиподы
«Только благожелательность может перейти за границы естественности и все-таки сохранить в себе некоторую прелесть»,49 – искренне полагал Адам. Еще одно исключение он допускал для справедливости, да и то под давлением всеобщего мнения. Прочие нарушения гармоничного равновесия достоинств и недостатков Смит не одобрял, но прощал постольку, поскольку они терпимы.
Вместе с тем, шотландец прекрасно видел, что «благоразумие может снискать себе не более чем холодное уважение и никогда, по-видимому, не вызовет ни восхищения, ни любви», что «почитатели его немногочисленны и нешумливы». Хуже того, «весьма гуманные люди часто оказываются самыми слабыми, самыми ленивыми, самыми нерешительными и легче всего приходящими в отчаяние».
И хоть лично Адама Адамовича «одобрение одного благоразумного человека более удовлетворяло, чем рукоплескания тысячи невежественных почитателей-энтузиастов», все-таки как ученый Смит признавал «естественность» публичного восхищения подвигами и славой и старался держаться в рамках общественных предпочтений.
Для него самого проще всего оказалось, поклоняться «доблестным героям», пожертвовавшим собою, своим здоровьем или имуществом ради блага других людей, Отечества и человечества в целом. Смит абсолютно искренне испытывал к ним «горячее сочувствие, страстно желая им успеха и печалясь их неудачами». Хоть не очень-то понимал чрезмерную самоотверженность и не ставил ее в пример читателям, поскольку «эта высокая и героическая добродетель требует такой степени самообладания, к какой по своей слабости редко бывает способен человек». К тому же — что весьма удручало Смита — «чувство самообладания доходит до героизма при таких обстоятельствах, которые, побуждая к убийству и грабежу, постоянно ослабляют или совершенно заглушают священное уважение к жизни и собственности, на котором только и зиждется справедливость и человеколюбие».
Не менее охотно шотландский профессор восхищался «выдающимися интеллектуальными достоинствами». Однако уже не любыми. Он отвергал ту мудрость, согласно которой «должно ежеминутно быть готовым пожертвовать своим личным интересом ради интереса общего» и «личное делать предметом желаний только как часть всеобщих интересов». Ведь Адам исходил из того, что «Природа никогда не побуждает нас к самоуничтожению», и для «такого несовершенного создания, как человек, забота о собственных интересах и личном счастье может быть побудительной причиной поступков, заслуживающих похвал» (в качестве примеров у него фигурируют здесь же «привычка к бережливости, трудолюбие, скромность, рассудительность»).
Автор «Теории нравственных чувств» с явным удовлетворением отмечал, что люди (исключая «крайне ограниченный круг в высшей степени развитых» личностей) никогда не придерживаются альтруистической «мудрости». Да и вообще — «безусловная победа над (эгоистическими) страстями никогда не может осуществиться», ибо она «гибельна для общества», поскольку мешает развитию промышленности, торговли, искусства и других «занятий человека», направленных на лучшее удовлетворение собственных потребностей.
Общий вывод симптоматичен: «Попечение о всемирном благополучии разумных существ принадлежит Богу, а не человеку. Назначение человека более ограниченно и соответствует его слабым силам и узости разумения». И «самые возвышенные размышления ни в коем случае не могут освободить его от скромных обязанностей».
Великим политикам и полководцам посчастливилось меньше ученых – Адамова добросердечия попросту не хватало, чтоб сдерживать отвращение к организаторам массовых насилий и убийств, отличавшимся самомнением, «близким к помешательству».
«Жестокость и несправедливость великих, — писал Смит, — часто вызывают безумное и непонятное удивление и восхищение, но такие же поступки убийц и обыкновенных грабителей возбуждают только презрение, ненависть и отвращение. Первые, хотя они в тысячу раз виновнее и вреднее, часто называются великими людьми и героями, особенно если предприятия их увенчались успехом, между тем как вторые считаются самыми презренными людьми».
Никому, кроме Господа Бога, Адам не желал доверить роль «Горшечника», для которого люди — глина, и даже Шахматиста, для которого подданные — фигурки. Потому что не понимал и органически не принимал специфику социально-исторических миссий, при исполнении которых индивиды используются в качестве строительного материала.
Смитов выбор основного субъекта для выражения ужаса и омерзения от подобного «Миросозидания» я нахожу безупречным. Воистину нет никого достойнее Александра Великого, который «не только желал, чтобы люди смотрели на него как на Бога, но, кажется, и сам считал себя сверхъестественным существом».
Признав, что обычный гордец все-таки выше посредственности, согласившись увидеть в Цезаре, Людовике XIV и Петре I хоть что-то благопристойное, Смит не нашел в себе ни капельки снисхождения к Легендарному Македонянину. Разумеется, до желчного злопыхательства Демосфена или Сенеки, Адамыч не опустился, но припомнил Филиппову сыну лишь «тягчайшие злодеяния» - убийства друзей и истребленья народов.
Для пущего умаления прославленных «исторических деятелей» в ход пошли аргументы, обычные в этих случаях:
— «некоторые люди одарены более великими дарованиями, чем Александр», например, «в сомневающемся и нерешительном лидере могут скрываться самые великие и благородные свойства преобразователя и законодателя», способного «своими мудрыми учреждениями обеспечить всеобщее спокойствие и благоденствие сограждан на многие поколения»;
— «строгие и скромные добродетели» выше любых героических качеств, но, к великому сожалению, «добродетели и высокие дарования не производят даже на людей, умеющих ценить их, того действия, какое постоянно производится великими подвигами», однако, как только «счастье поворачивается спиной (к героям), то, что недавно называлось геройством и великодушием, получает настоящее свое название безрассудства и безумия; грязной несправедливости и алчности»;
— «восхищение великими, бесспорно, является проявлением нашей слабости и глупости; оно научает людей с меньшим сопротивлением подчиняться правительству, освободиться от которого они никак не могут», поэтому «чрезвычайная самоуверенность, самые нахальные и ни на чем не основанные притязания ослепляют толпу и нередко обманывают даже умных», которые собственным воображением «дополняют и совершенствуют характер» любимца масс;
— «громкая известность, полное господство над чувствами и мнениями толпы редко приобретаются людьми, не отличающимися крайне высоким мнением о собственных достоинствах», ведь без высокомерия не внушаются окружающим необходимые для успеха «подчинение и преданность»; в результате «великие полководцы, великие государственные мужи, великие законодатели, основатели главных религиозных сект и политических партий обязаны громкой своей известностью не столько своим достоинствам, сколько своей самонадеянности и самолюбию».
Что ж, рассмотрим как явку с повинной следующее речение: «Посредственные люди, как правило, не оценивают других выше, чем они сами».
Присовокупим Гегеля: «Люди, которых раздражает великое, стремятся умалить его и выставить напоказ его слабые стороны». «Какой школьный учитель не доказывал, что Александр Великий и Юлий Цезарь руководились страстями и поэтому были безнравственными людьми? Отсюда прямо вытекает, что он, школьный учитель, лучше их, потому что у него нет таких страстей, и он подтверждает это тем, что не завоевывает Азии, не побеждает Дария и Пора, но, конечно, сам хорошо живет и дает жить другим».50
Адаму я – не защитник … Мне ближе слова Шумпетера: «Будь ум Смита более блестящим, углубляйся он дальше, извлекай он более труднодоступные истины, используй он сложные и изощренные методы, его бы не поняли. Но он не имел подобных претензий и никогда не поднимался выше уровня понимания даже самых недалеких из своих читателей. Он вел их за собой с осторожностью, подбадривая тривиальностями и безыскусными наблюдениями, сохраняя в них чувство удовлетворения на протяжении всего пути. Хотя Смит испытывал терпение читателя массой исторического и статистического материала, но не подвергал проверке его умственные способности».51
Ну, а желающим насладиться прославлением Адама Адамовича настоятельно рекомендую книгу Евгения Майбурда «Введение в историю экономической мысли».52
| Назад | Дальше |