автор: Пласковицкий А.Л.

Триада
(книга размышлений о Карле Марксе, Фридрихе Энгельсе и марксизме)

Раздел II.
Что такое марксизм?
(разъяснения к реферату, составленные на основании переписки с друзьями в январе-феврале, апреле 2007 г.)

Предисловие

Были б у меня только «четкие, простые и доступные мысли» – я б и общался исключительно с тупыми козлами. А так – «Дудки!» Все будет сложно, в моем стиле, с цитатами и прочими «прибамбасами», ненеизбежными для навороченных мыслей.

Говорите, «нельзя излагать так, что трудно понять», так ведь «понимать» – всегда самое трудное! В том числе – для читателя. Здесь ведь не форма сложна и запутана, а содержание такое! Зато какой кайф от ясности сложных мыслей — пусть и не тобой придуманных! Да и куда человечнее трудолюбиво осмысливать, а не млеть или фыркать по первому всплеску эмоций.

Можно, конечно, и упростить в ущерб смыслу. Но верю: и так поймете! Впрочем, хочу без излишеств, порожденных рисовкой и ленью. А уж запутывать нарочито — мне завсегда противно…

Естественно, претензии на «абсолютную истину» делают мой стиль вызывающе оракульским. Это злит всех умных и свободолюбивых. Но если они не истерики, то легко «сублимируют» отрицательную энергию в конструктивные размышления – такая злость всегда помогала затеять плодотворный разговор с милыми сердцу «злюками».

Впрочем, и для досады, как минимум, – три причины:

1) «Не писать мне повестей, романов» и даже научных трудов «О марксизме». Некому, да и незачем! Хоть тема весьма интересна, многозначительна и мне хорошо знакома.

2) Не иметь мне нужной деликатности, чтоб не лезть «с Великими на ты». А ведь подобные манеры после набившего оскомину панибратства постсоветских вождей — мощный аллерген для истинной интеллигенции.

3) Не вернуть молодости, когда мы были гораздо талантливее и в потенции умнее. Одно успокаивает: «Ум» нынче не в моде и не в почете. Можно тупеть безбоязненно.

Глава первая — вводная

1. Об уважении к Учителю

Звучит, конечно, претенциозно, но это так: мы — ученики Маркса. Для большей части нашего поколения марксизм – единственная начальная школа философии, политэкономии и т. д., и т. п.

Если б писать на тему «Мое отношение к Карлу Марксу», то даже у такого «неблагодарного» ученика как я, сыскались б другие (тоже искренние) слова для выражения благодарности за науку. Я б не поленился поблагодарить даже за то, что никогда не считалось марксизмом, но за неимением других источников было почерпнуто именно у Маркса.

Однако тема была другая — «досуг и саморазвитие». Поэтому для расшаркиваний вообще не осталось места. Мог бы, наверное, ляпнуть для проформы что-нибудь типа: «Платон для нас с Аристотелем (а то!!!) — друг и учитель, но истина — единственная цель и Божественная отрада».86 Так ведь это все равно унижает Учителя!

Я много раз очень болезненно переживал облом, когда, обращаясь к Марксу после долго перерыва, заполненного чтением других мыслителей, находил в марксизме все более чахлые эрзацы идей. И это происходило именно в тех местах, которые при первом знакомстве казались непросвещенному сознанию выше гор.

На этот раз (во многом из-за темы) эффект — вообще катастрофический: я привычно настраивался на некий пир (хотя бы «пирок») духа, сладостно ностальгировал… А нашел одни объедки и красочные обертки «аля комрад Энгельс». И совсем не потому, что искал именно эту дрянь или плохо рылся в книгах.

2. Как судить по делам?

При написании реферата старался судить по делам, в которых проявляются соответствующие взгляды, (так сказать, «в самореализации»).

Казалось бы, что может быть проще и адекватнее. Хочешь узнать подлинные воззрения какого-нибудь человека — посмотри на его поведение в целом, расценивая его же высказывания лишь как часть поступков, к тому ж, – не самую искреннюю часть.

Но именно такой подход к Марксу и вызвал больше всего нареканий со стороны моих друзей — читателей. Как, мол, ты мог в реферате «о взглядах» сделать приоритетным объектом исследования не теорию, а личную жизнь теоретика, не возвышенную науку, изложенную в многочисленных пухлых томах, а биографическую нарезку в стиле базарных сплетен?!

2.1. Что объект исследования?

Действительно, на первый взгляд произошла подмена «объекта исследования»: вместо обстоятельного теоретизирования — скабрезность, достойная желтой прессы, вместо цитат — кучка грязного белья.

Между тем, рассуждал я следующим образом: чтобы наиболее полно и точно выявить взгляды Маркса на «свободное время и развитие личности» нужно найти, где эти взгляды лучше всего отпечатались.

Если бы Карл Генрих наследил соответствующим образом в общественно-политической жизни: к примеру, был замечен в организации досуга и воспитания в каком-нибудь обществе или государстве — ах, какой бы превосходный, какой бы масштабный материал для моего реферата получился бы.87 Но, Марксу не повезло, а мне — и тем более!

Если бы он написал нечто фундаментальное, специально посвященное общественному досугу и саморазвитию, был бы материал похуже, но и такой след в науке можно было б изучать, проверяя по Маяковскому: «дело — корректура выкладкам ума». Но Маркс не писал об этом по принципиальным соображениям, полагая, что «свободное время», дело сугубо приватное, отданное на откуп спонтанной игре душевных сил раскрепощенной личности.

Поэтому мой «объект исследования» продемонстрировал свое реальное отношение к свободному времени и развитию личности только в собственной жизни.

Последующий «тщательный осмотр отпечатков показал»: биографические следы искомых взглядов очень яркие, конкретные и показательные, а случайные литературные крохи той же тематики — чрезвычайно скудны и нечетки. К тому же, неряшливо затерты во имя уничтожения пережитков «утопической мечтательности», влекущей к надуманным подробностям «светлого будущего».

Именно потому я и сделал биографию Маркса — главным предметом исследования, а его же «теоретизирования по теме» рассмотрел только в качестве «второстепенных улик».

Впрочем, все явные и едва заметные «улики» сложились в единую, абсолютно непротиворечивую картину. При сличении жизни Маркса с выписками из его теоретических работ — все совпало тютелька в тютельку! В обоих случаях один и тот же незатейливый набор идей. Точнее одна идея-фикс: чем больше свободного времени, тем пышней разовьется личность. А на естественный в таких случаях вопрос: «К чему ж нам тогда стремиться?» Маркс отвечает примерно так: «Каждый решает сам! Для науки, оперирующей всеобщими законами, будущее буйство свободы неисповедимо».

Это ответ? Нет, это увертка от ответа! Это прикрытая свободолюбивой риторикой капитуляция перед сложной, многоплановой задачей моделирования будущего и путей его достижения. Но какой приятный отказ, если рядом имеется Энгельс. Плывешь себе и плывешь! Ни один ветер не является попутным, зато каждый привносит разнообразие и свежесть впечатлений.

2.2. Когда слово считается делом?

Бывают случаи, когда практические (реальные) следы интересующих исследователя идей в биографии никак не обнаруживаются. Или жизнь проскользнула мимо соответствующих «потоков явлений». Или факты не сохранились. Или субъект был слишком слаб, чтоб оставить искомый «след в истории». А в творчестве наоборот — раздолье, изобилие высказываний по теме.

За примерами и ходить далеко не нужно: «диамат», «истмат», «теории прибавочной стоимости»… В соответствующих сферах Марксом ничего существенного не сделано, кроме теоретических фолиантов. В таких случаях, я поступаю, как мне и советуют: внимательно изучаю теорию, а потом буквально с лупой и факелом ищу в личной жизни теоретика свидетельства его искренности и правдивости.

В отношении философско-экономических доктрин марксизма по-другому и быть не может, поскольку доктрины эти имеют дело с природой и (или) обществом в целом, где Маркс выступал не в роли властителя судеб, а лишь в качестве довольно жалкой и зачастую нехарактерной «песчинки гигантского смерча». Можно сказать и иначе, всеобщие законы мирозданья охватывают явления, выходящие далеко за пределы личной жизни Маркса, а, следовательно, вычленять их из биографии Маркса все равно, что постигать закон всемирного тяготения по единственному яблоку.

Разжую пример. Если тема исследования — «всемирное тяготение», то изучению подлежат труды Ньютона. А, если кого-то интересует «старческое слабоумие», то достойными внимания оказываются сам сэр Исаак и его предсмертные богословские писания — в качестве проявлений общих симптомов индивидуальной болезни (причем не самых ярких и характерных проявлений, с точки зрения медицины). Так и здесь: изучая политэкономию марксизма — читаем «Капитал»88, изучая свободное время — вычитываем между строк подлинную биографию Карла Маркса.

2.3. О двойных стандартах

Возможно, для чистоты исследования и полагалось допустить, что Маркс исповедовал «двойные стандарты»: одни (приятные во всех отношениях) – для себя лично, а другие (сугубо теоретические) — для всего человечества. Допущение не лишено повода, поелику среди профессиональных проповедников святости – «тьмы и тьмы живущих во грехе».

Но, во-первых, во имя объективности исследования недопустимо признавать лицемерную проповедь святости изложением подлинных взглядов притворщика. И здесь два пути. Либо, уподобляясь крохобору-психоаналитику, начинать поиск подлинных взглядов в оговорках и других неконтролируемых проявлениях во время проповеди. Либо с самого начала присмотреться к приватной жизни «святоши». По-моему очевидно, что второй путь и быстрее, и эффективнее, поскольку «греховные действия» гораздо красноречивее лжи, льющейся с амвона!

Во-вторых, Карл Генрих не дает ни малейшего повода заподозрить его в двуличии относительно «свободного времени и развития личности»89. В своей коммунистической пропаганде он относится к свободному времени всех и каждого точно так же, как и в личной жизни к собственному досугу. Он искренне и страстно желает подарить человечеству именно то, что сам так сильно любит — максимум свободного времени при минимуме трудовых обязанностей.

«Он (Маркс) и был тем, что он придумал для будущего», – писал по этому поводу Э. Фромм.90 И я абсолютно согласен с данным психоанализом.

Да, и хорош был бы ученый, допускающий для себя лично исключения из «всеобщих законов»! Это было б уже и не двуличие даже, а наглое фиглярство в стиле государей-волюнтаристов, не склонных распространять на себя собственные «Самые Мудрые Законы».

Более того, Маркс, вопреки мистификациям всех либеральных неомарксистов-гуманистов, готов насильственно навязывать «свободное время» всем и каждому. Вот одна из характерных цитат, подтверждающих это: «Что касается фабричного закона91 — первого условия получения рабочим классом простора для развития и движения — то я требую его от государства как принудительного закона не только против фабрикантов, но также и против самих рабочих», чтобы «сломить их противодействие».92

Вот только: хорош ли этот навязчивый дар, на самом деле?.. Уверен, нет — и сумбурная личная жизнь Маркса яркое тому доказательство. Отрицательные последствия ничем не обремененного досуга видны невооруженным взглядом: и на примере недоделанной теории, и на примере недостроенного коммунизма.

2.4. Обманчивость раскаянья

«А что, если Маркс расценивал свой досуг как недостойный подражания? Себя осуждал, учил на своих ошибках!» Вот же основоположник и сам говорит, что даже «в обыденной жизни проводят различие между тем, что человек думает и говорит и тем, что он есть и что он делает на самом деле».93

Резонно! Такое бывает! К примеру, типичный алкаш. Утопил свою жизнь в бормотухе, но взглядами очень далек от «апологии пьянства». Кается и орет: «Не делай, как я! Беги от зеленного змия!»

И с Марксом случалось похожее, пусть и нечасто. Вот, к примеру, его спич во время обеда, длившегося весь воскресный день: «Что составляет величайшее благо человека, самое ценное, что ему дано? Время. А посмотрите, как оно растрачивается. Ваше собственное время — ладно, об этом нет речи. Но время других людей — мое — Боже! Какая ответственность!»94

Нечто аналогичное и в некоторых письмах. Этот заядлый сибарит мог запоздало каяться и настоятельно убеждать своих корреспондентов не тратить время на «всякую чепуху».95

И что, поверим на слово обоим (пропойце и основоположнику) и не будем судить по делам?! Разорвем реальный мир на два царства «волю» и «представление», чтобы изречь ханжескую сентенцию: «хороший, но слабохарактерный»?!

Отвечу резко: «нельзя быть таким доверчивым!» Людям свойственно обманываться насчет самих себя, выдавать желаемое за действительное, лгать и прикидываться! Слово – не самое качественное отражение взглядов. А теория – и подавно. Обычно она рождается в таком свободном полете мысли (хуже того – фантазии), что обрывается всякая связь и с контекстом жизни, и с целокупностью взглядов (мировоззрением) теоретика. В разговоре, письме или книге так легко и приятно отвлечься от всего, чем в подлинной жизни приходится руководствоваться.

Только совершая поступки, выбирая единственный путь, мы вынуждены соединять и соотносить все свои взгляды. Только на практике видно, что и насколько важно.

Тот же алкаш, матерящийся против алкоголизма, никакой не аскет-трезвенник по своим убеждениям, хоть и орет от чистого сердца, выплескивая раскаянье. Вся его жизнь доказывает: для него высшая цель и все перевешивающая ценность — стремление к личным удовольствиям (вариант — бегство от личных страданий). Он и пустился в запой именно поэтому. В последующем муки похмелья, безденежья, презрительное отношение окружающих доказали ему, что пьянство не увеличивает долю жизненных удовольствий (не уменьшает долю страдания), а наоборот — существенно портит жизнь. И теперь он с прежней безудержностью честит пьянство, оказавшееся столь негодным средством к достижению поставленной цели.

Абсолютно то же самое – и проблески покаяния у Маркса. Отрекается ли он хоть где-нибудь от базовых принципов: «тратить свободное время по собственному усмотрению»? – Ни в коем случае. Просто усмотрение у него несколько трансформировалось под влиянием негативного опыта. «Кающемуся» уже не хочется «некоторых элементов прежнего времяпровождения» – они его разочаровали. Очаровало нечто новое — этому и жаждет посвятить предстоящий досуг.

В этой связи интересны воспоминания Поля Лафарг96 о том, как Маркс и Энгельс, оба уже пенсионного возраста и оба уже рантье, яростно набросились друг на друга. Карл орал, что «всезнайка Фрэд» «разбрасывается, хватаясь за множество предметов вплоть до акушерства ради собственного удовольствия, не думая о том, чтобы работать для человечества». А Энгельс в ответ грозился сжечь личную библиотеку Маркса97, особенно книги на русском языке, отвлекающие «доктора Маркса» от завершения «Капитала». Еле утихомирили стариков. Маркс после этого даже стал жаловаться дочерям, что Энгельс способен своими заботами угробить…

Обвиняли друг друга правильно. Но было ли это «переоценкой ценностей», отказом от «всесторонности». Отнюдь! И я абсолютно уверен: если бы Карл Генрих реализовал свою мечту и сделался «единоличным мировым диктатором», то вся его деятельность в качестве «Абсолютного вождя единого коммунистического сообщества» была б таким же кавардаком, как и его личная жизнь. Видали мы таких руководителей из творческой богемы после распада Советского Союза…

2.5. Независимое от воли

Конечно, не все в личной жизни определяется взглядами. Всегда нужно учитывать, как минимум:

— вездесущие форс-мажорные обстоятельства (внешние детерминанты), когда под воздействием непреодолимой силы «влачатся» вопреки собственным убеждениям;

— сумасбродные или противоестественные порывы, когда в мимолетном затмении поступают нехарактерным образом (вопреки собственной сущности или мировоззрению в целом);

— эксцессы исполнения (сбои программы), когда непредвиденно (случайно) получается совсем не то, что намечалось.

Именно поэтому нельзя всякий факт из личной жизни брать и преподносить в качестве «явной демонстрации взглядов». Но, я это знал и при анализе жизни Маркса всячески избегал подобной ошибки, оставляя для анализа лишь то, что определялось взглядами и предпочтениями самого Маркса.

При этом нельзя не заметить, что жизнь Маркса — практически сплошной досуг, львиную долю которого Карл Генрих расходовал исключительно по собственному усмотрению, уклоняясь с завидной твердостью и виртуозностью от всяческих принуждений, обязательств и влияний извне. Точно поэт у Пушкина: «Что хочет — то и носит он!» Фантастический максимум свободы от природы и общества!

2.6. Не всякий пустяк игнорируем

Разумеется, при подготовке реферата о «всемирно-исторической личности» следовало избегать пустяков и обращать внимание только на «исторически значимые» взгляды. Как говорится, не смешивать «Божий дар» с «яичницей».

Но когда чей-то «талант» проявился именно в приготовлении яичницы, то смешения не избежать.

«Отдых наиболее личное дело, тут натура просит себе наиболее простора, тут человек наиболее индивидуализируется, и характер человека всего больше выказывается в том, какого рода отдых легче и приятнее для него»,98 — писал Н. Г. Чернышевский в «Что делать?».

Маркс, превративший свой бессрочный досуг в причудливый винегрет из дел и делишек (с явным количественным преобладанием последних), заслужил, чтобы при изложении его взглядов были описаны и те ингредиенты, которые обычно стыдливо умалчиваются в жизнеописаниях великих ученых. Иначе от Марксова «стопроцентного разгильдяйства» останется его прямая противоположность — «целенаправленная научная деятельность» в лубочном стиле советского агитпропа.

Вот был бы парадоксальный «номер»: апологет свободного времени — всю жизнь самоотверженно трудился, личным примером дискредитируя собственную апологетику.

Впрочем, именно этот парадокс Маркс и выдавал за реальность, когда охмурял самых недалеких марксистов: мол, я вот ратую за шестичасовый рабочий день, а сам тружусь 24 часа в сутки. Слушатели ахали, заслышав о подобной, геройской несправедливости в отношении самого себя.

Глава вторая – основная

3. О пользе системной критики

Самый большой недостаток моего реферата — отсутствие системной критики марксизма. Из-за чего многие рассуждения выглядят повисшими в воздухе, и создается впечатление, что где-то за рамками ерничанья остался подлинный Маркс-теоретик, на фоне сияющих теорий которого мой интерес к мелкому мусору у подножья величественного Монблана смешен и никчемен.

Конечно, узкая тема реферата исключала всестороннее рассмотрение, но получилось дико: Маркс в свое свободное время создал «Грандиозное учение», а некий «доморощенный юрист» сделал вид, будто Карл Генрих Великий только дорогие вина пьянствовал и доступных баб окучивал.

Да я б и сам пару лет назад такого Зоила с дурной репутацией назвал бы «мерзкой гнидой» и даже читать не стал.

Хотя, конечно, бабы99, вино100, карты101 и «растраты казенных денег»102 — факты, подтвержденные многочисленными добровольными и письменными признаниями самого «обвиняемого», а равно его подельщиков. Да и «обвинитель» (в моем лице) все-таки не «памятные случаи с казенными деньгами» выпячивал.103

Впрочем, моя «изворотливость» ничего не меняет по существу! Слон-то остался незамеченным. А ведь всем известно: слон был, есть и Будет. Его не может не быть – Его же все видели! А потому «гражданин Паласкавицкы» элементарно сподличал и вылил жиденькие помои своих антипатий на Великого гения, воспользовавшись тем, что этому весьма достойному человеку было «не чуждо все человеческое».104

– Но, Ваша честь, господин Судья, прежде чем обвинять меня в подобных грехах — задумайтесь:

1) Откуда взяться антипатии у того, кто всегда так боготворил и пропагандировал Маркса? Крыша что ли поехала?! Так далеко поехала?! Ну-ну… Может, вернется еще?

2) А был ли слон?

Касательно антипатий скромно умолкаю, дабы не препятствовать объективности Ваших суждений о моей деградации, умственной и моральной. Я, видите ли, в подражание героям Чернышевского намерен принципиально воздерживаться от роли судьи в собственных делах.

А про слона скажу: в известном Вам величественном виде он (то есть слон, он же – «научный коммунизм») – существо сугубо виртуальное. Именно поэтому я и позволил себе проходить сквозь и мимо этого замечательного зверя, рассказывая про взгляды «производителя слоноподобных теней» на «свободное время и развитие личности».

Нужны доказательства?! — «Их есть у меня!» Но сначала (для пущей наглядности) рассмотрим аналогичный пример из смежной области.

Надеюсь, мне в качестве исследователя «взглядов Иисуса Христа на субботу» не пришлось бы оправдываться перед интеллигентным человеком за пренебрежительное отношение к чудесной сущности «воскрешения Лазаря», «превращения воды в вино» и т. п. Ведь речь не о том «чудо» это или «не чудо»! Для выявления анализируемых взглядов существенны лишь «дни деяний»: в «субботу или нет», а творил чудеса или срывал колосья — для данного исследования не имеет принципиального значения. Особенно для интеллигента, считающего эпизоды с вином и Лазарем «сказками для плебса», требующими утонченно-аллегорического истолкования.

Но так лишь на первый взгляд. Допустим, я докажу, что Иисус «делал дела в субботу», и на этом основании обвиню Его в нарушении четвертой заповеди. И тут же услышу в ответ от искреннего христианина: «Зря ты проигнорировал чудеса. Они доказывают Его Божественную Сущность. А Богу никак не нарушить предписанного только смертным «по слабости их».

То есть, как не крутись, а «чудеса» рассмотреть придется. Иначе никак не понять нарушал ли Иисус Христос четвертую заповедь? Или ближе к теме – сколь плодотворно тратил свое свободное время Карл Генрих Маркс.

Что ж, рассмотрим с предельной краткостью три самые главные чуда.

4. Чудо первое – диамат

Бесспорно, диамат — чудо, но из разряда «чудес цивилизации», показанных дикарям. В результате дикари потрясены так сильно, что образованному впору задуматься: «Как могли примитивные бусы вызвать такой фурор?»

4.1. Где твой Гегель? Это Гегель!!!

А то, что бусики примитивны, для человека сведущего факт очевидный.105 Марксова «кокетливая диалектика» после знакомства с обстоятельными Гегелевскими спекуляциями выглядит, как лепет студента на экзамене по китайскому языку, усвоенному за пару бессонных ночей. Со школярскою бестолковостью, без понимания сути тычет куда ни попадя какие-то «философские термины», елозит сымитированные псевдо триады «Товар — деньги – товар» и «Деньги – товар – деньги`», а ничего кроме пустых банальностей не получается.106 Тема-то не раскрыта. Пыль в глаза, да и только!

«Гегель был ему совершенно чужд», – сознался самый добросовестный биограф Маркса Ф. Меринг.107 Кстати, знакомый с Гегелем не только по словарям, как большинство современных биографов.

И думаю, в данном высказывании Меринг абсолютно прав. Достаточно прочесть следующую смесь искренности с очковтирательством: «Я уже раньше читал отрывки гегелевской философии108, и мне не нравилась ее причудливая дикая мелодия109. …Я захотел еще раз погрузиться, но с определенным намереньем — убедиться, что духовная природа столь же необходима, конкретна и имеет такие же строгие формы, как и телесная. …от грызущей досады, что приходится сотворить себе кумира из ненавистного мировоззрения, я заболел. Во время болезни я ознакомился110 с Гегелем от начала до конца, а также с работами большинства его учеников. …меня охватило настоящее неистовство иронии».111

Почти одновременно с выше цитируемым письмом Маркс сочинил эпиграмму на Гегеля в четырех частях. Приведу пару строк из второй части, демонстрирующих «как хорошо» разобрался в «абсолютном идеализме» Карл Генрих:

«Я обучаю словам, перемешанным в яростном вихре,

Каждый пусть их поймет, как ему любо понять».112

А как Вам следующее откровение из письма Энгельсу от 14 января 1858 года: «Я по чистой случайности вновь перелистал «Логику» Гегеля, – Фрейлиграт нашел несколько томов Гегеля, принадлежащих прежде Бакунину, и прислал мне их в подарок»?113

По-моему, это явка с повинной – саморазоблачение собственной хвастливости: оказывается, только «листал», оказывается, даже «Логики» в собственной библиотеке не имел и иметь не собирался.

Можно сказать и больше, Гегель Маркса всегда раздражал, как никто другой. В этой связи вспоминаются бурные ругательства основоположника по поводу изучения Гегелевской «Феноменологии духа» философом-самоучкой Иосифом Дицгеном: «Несчастный «развился» вспять и благополучно «добрался» до «Феноменологии». Считаю этот случай неизлечимым» — заключал Маркс в письме к Энгельсу 5 января 1882 года.114

Показательно и то, как в августе 1859 года Маркс отказался писать энциклопедическую статью о Гегеле, сославшись на то, что не сможет быть беспристрастным, хотя махровая пристрастность никогда не мешала ему писать другие биографии в ту же энциклопедию. Думаю, просто боялся облажаться перед всем честным народом — точнее просвещенной публикой.

Однако Гегель в момент создания некоторых марксистских трудов считался основателем революционной диалектики.115 Поэтому следовало прикидываться «учеником этого Великого мыслителя».116 И Маркс постарался, как мог.

Да и на чем еще можно было продемонстрировать «целевой аудитории» свой сверхъестественный ум, как не на примере Гегеля, уже тогда считавшегося чудовищно трудным для понимания?!

4.2. Откуда ты, «борьба классов»?

Аналогично и прикладная диалектика, она же марксистская «теория классовой борьбы».117 Это лишь заимствование ярлыков у французских буржуазных историков (преимущественно Франсуа Гизо и Огюстена Тьерри). Причем у французов «классовая борьба» - звонкое обобщение богатого фактического материала, а у Маркса — догмат о «движущей силе истории», лишь изредка подкрепляемый парочкой «притч» - то бишь примеров, позаимствованных из книг и газет.

У того же Меринга читаем: «Этим историкам Маркс обязан был своим знанием исторической сущности классов и классовой борьбы».118 Причем указанные «первоисточники» он изучал слишком недобросовестно — лишь в первых порывах пламенного желания написать многотомную историю французского революционного Конвента.

Впрочем, самомнение чаще всего основывается на поверхностном знании. Знал бы Маркс, насколько неоднозначна и запутанна любая классовая борьба, — никогда б не третировал своих современников за то, что они борются слишком вяло и невыразительно, проявляя слабость и непоследовательность в отстаивании классовых интересов.

4.3. Диалектизация гегелевской «свободы»

Чтоб ощутить, сколь сильно Маркс упрощал (вульгаризировал) своего «диалектического предтечу», рассмотрим трепетное для нынешнего неолиберализма понятие «свобода».

Маркс понимал «свободу» и «необходимость» слишком диалектически. У него эти противоположности (как и все прочие в марксизме) разбежались по полюсам, точно классы по разным сторонам баррикады.119 А единственно возможное взаимоотношение столь непримиримых «антитез» - «война на уничтожение». Болтать на такой войне о «согласовании (снятии) противоположностей» способны лишь мерзкие трусы и соглашатели. Смелые и мужественные бойцы решительно выбирают «на чьей стороне сражаться» и бьются до последней капли крови.

Таким себя и позиционирует Маркс120 — его выбор внятен и последователен, все его симпатии на стороне свободы, как и на стороне пролетариев:

«Так в XVIII веке множество посредственных голов старалось найти истинную формулу, чтобы уравновесить общественные сословия, дворянство, короля, парламенты и т. д., а на другой день не оказалось ни короля, ни парламентов, ни дворянства. Истинным способом уравновесить этот антагонизм было ниспровержение всех общественных отношений…»121

Но насколько же проще заимствовать «теорию классовой борьбы» у запальчивых и красноречивых французских писателей, чем понятие свободы у изрядно подмороженного и весьма путанного Гегеля!

У страстных, политически ангажированных литераторов исход «диалектики» прост: победа или смерть! А в идеале — единственно хороший (то есть свой) класс уничтожает плохой (чужой) класс. После чего «победитель получает все» — власть и собственность. Марксу-Энгельсу оставалось лишь придать воинственной логике предшественников форму «эсхатологического абсолюта», объявив классовую борьбу пролетариата — «последним и решительным боем», «классовым Армагеддоном», в результате которого классы исчезнут навсегда, и на земле восторжествует «Бесклассовый Рай».

Со «свободой» такого не сделаешь: у Гегеля, как и во всей классической философии, понятие «свобода» весьма причудливым образом «повязано» с понятием «необходимость».

Энгельс, как всегда, был склонен упрощать до предельной, высокохудожественной лаконичности: «свобода — это осознанная необходимость». Дабы пообещать, что человечество одним скачком перенесется из пустынного «рабства необходимости» в благоуханные кущи «царства свободы».122 Это ж так быстро: прозрели — и уже там!

Маркс не так «лаконичен» и, скажем откровенно, не так поверхностен.123 Оттого-то и не может избавить «светлое будущее» от диктаторской власти естественных законов и свести на нет «рабочее время».

Как следствие, Марксовы «свобода» и «необходимость» начинают толкаться в одном, очень тесном «временном континууме».124 Причем «свобода», в качестве побеждающей противоположности как бы обязана оттеснить «необходимость» на задворки владений Хроноса, отвоевав себе львиную долю людского времяпровождения уже в краткосрочной перспективе. А потом (в долгосрочной перспективе) «Добро», оно же «творческий досуг», будет вести бескомпромиссное наступление по всему фронту, оставляя «Злу» («работе по необходимости») все меньше и меньше времени. И такое «победное шествие» не прекратиться всю оставшуюся вечность.

Однако, низведя «необходимость» до «бесконечно малой величины», Маркс позволяет себе пренебречь столь мизерным «трудом из-под палки», дабы объявить грядущую победу «свободы» полной и окончательной.

А зря! Почитал бы «Учителя» хоть чуть-чуть внимательней — глядишь, и научился бы присматривать за собственными мыслями, чтоб они «не застревали — по меткому выражению того же Гегеля — в формализме отрицания, в свободе заполнять свободу по произволу и мнению, так что само содержание оказалось чем-то вообще безразличным».125

4.4. «Свобода» становится «произволом» и «раболепием»

И, действительно, Маркс представлял «свободное время» как чистейший, бессодержательнейший вакуум (пресловутое гегелевское «ничто»), когда отказывался анализировать, чем и как эту «коммунистическую свободу» заполнять.

В марксисткой теории «творческий досуг» так и остался «абстрактно пустым». Между тем, на практике, точно по Аристотелю, «природа не терпит пустоты». И свободное время, лишенное продуманного наполнения, всасывает что попало — большей частью всяческий мусор.

С этой точки зрения, хорошо просматривается фатальная незавершенность трудов Маркса и трагическая непрактичность «марксизма». Марксова теория неизбежно останавливается перед проектом коммунистического строя, поскольку там царит свобода, а не постигаемые «материалистической наукой» законы необходимости.

Если свобода понимается как полная (диалектическая) противоположность необходимости, то ничего обязательного в ней не должно быть в принципе, даже обязательности человеческих планов.126 Значит, остается только покорно наблюдать безудержную игру «стихий», таящихся в нашей душе…

Стоп!!! Выходит «объективная» свобода Маркса окажется субъективным произволом всех и каждого? Да и, действительно ли, волюнтарист так свободен, как кажется, слушая его дерзкое: «что хочу, то и ворочу»?! Спесивец всего лишь не осознает, чем мотивированы его желания, и на деле оказывается слепым орудием — рабом внешних и внутренних факторов, реально определяющих его «абсолютно свободные порывы».

Достаточно представить себе мир без государств, где миллиарды волюнтаристов практически целыми днями «абсолютно свободно самосовершенствуются» – и мы узрим всесокрушающий хаос, перед которым «война всех против всех» - детская игрушка. Еще бы драка голодных не так продолжительна и опасна, как драка пресыщенных, ищущих все новых и новых «острых ощущений».

Разумеется, некий Гегель сочинил изощреннейшую систему согласования разрозненных свобод — многократно продемонстрировал методику гармонизации противоборствующих сил и мнений. Но этого «серого червя» Маркс пролистывал походя127 между другими более понятными и приятными занятиями. При такой «метОде изучения» обилие противоположностей впечатляет и запоминается — остальное даже не попадает в поле зрения, как лес за деревьями. Результат налицо: Маркс не может сказать ничего вразумительного ни о том, как строить «царство свободы», ни о том, чем заняться освобожденным пролетариям в свободное время.128

Возразите: «Говорит кое-что!» Ах, это! Лучше б смолчал — сошел бы за умного, как Сократ, который, «словно честный бандит», твердо держался за «ничего не знаю». А так – даже дачный сортир сколачивают по более точным и детальным планам, чем предполагалось строить «коммунизм» согласно марксисткой «науке».129

Да и что за метания такие? Сначала «строго научно» обосновал, что «свобода вне научной епархии», а потом, по просьбам «Готских программистов», стал пророчествовать, как дешевая гадалка или «вульгарный утопист».130

4.5. А как там у Гегеля?

Но вернемся к Гегелю. Пресловутый «Абсолютный дух» (сколь его не объявляли концом мирозданья, сколь не заставляли летать по спирали из ниоткуда в никуда) под командой Гегеля вяло топчется на месте, да к тому же, «в самом себе» и исключительно «для себя». Этот «Дух всех и вся» – унылое и нескончаемое «движение по кругу», где каждая триада категорий помогает зарываться в самодостаточную «Абсолютную истину». Эдакий умозрительный бур замедленного действия или «старый крот», как ласково звал его Гегель, позаимствовав прозвище у Шекспировского Гамлета.131

Свобода и необходимость — довольно сложные кренделя в этом верчении духа. Во всех подробностях рассказывать не буду — долго и читателю не нужно. Упрощенно рассмотрим частный случай. Для чего возьмем человеческий дух — бледное, но полноценное подобие Абсолютного духа.

Согласование «свободы» и «необходимости» в социальной действительности складывается приблизительно (очень приблизительно!) следующим образом. Субъективный Дух (типа супермена, действующего во имя всего человечества) внимательно изучает и осмысливает ранее сооруженное государство (слепленную духом же целостность общества). Эти «процессы» называются «созерцание и рефлексия»! Естественно, в столь гигантском объекте как государство обнаруживается (штатным судьей – «рассудком» обнаруживается) нечто, рвущееся на свободу («тезис»), а рядом (впритык и вопреки) — то, что сдерживает, порабощает («антитезис»). Короче, обнаруживается конфликт сочлененных устройств, при котором одно глючит, а другое тормозит.

Дух (он же субъект) начинает искать спасение для нестабильного (идущего вразнос) объекта. При этом Гегелевского «духа» устроит только такое спасение, при котором конфликтующие элементы не поубивают друг друга и ничего не порушат.

Первый вопрос: почему этот Дух так осторожен? Почему не смахнет на фиг всю систему – это постылое нагромождение зловредных антагонизмов? Почему не бросит клич «Свобода или смерть!» и не ратует, как герой, во имя вожделенной свободы? Во-первых, разумеется, «птичку (то бишь государство) жалко», столько веков собственными идеями сооружали «духи» эту «навороченную конструкцию», а теперь все бросить — ищите дураков!132 А, во-вторых, (и это куда серьезнее) разумный (преумножающий, «спекулятивный» - как выражаются немецкие классики) дух на более примитивных «тезисах-антитезисах» научился понимать, что полное уничтожение одной противоположности (в данном случае объекта) означает мгновенный капец и для другой (субъекта). Любой «тезис» абсолютно не мыслим и невозможен без «антитезиса».133 «От чего же я буду свободен, если не будет никакой необходимости?» - спросит себя самый несмышленый из духов.

Вопрос второй: что же тогда делать, если конфликтующую систему «разрушить до основания» нельзя, а спонтанная борьба «стенка на стенку», если ее допустить своим ничегонеделаньем, губительна для «целого»? Ответ Гегеля: вдумчиво (то есть медленно и мучительно) конструировать новую систему, совершенствовать объект (то бишь государство).134 Да так, чтобы каждый брыкавшийся «тезис» или «антитезис» сковать некой не существующей в нынешней системе сдержек и противовесов рамкой («драйвером устройств», а по-гегелевски «синтезом»). Процесс сочинения (выдумывания), точнее «синтезирования» «гармонического единства» - завершающая треть логической триады, называемая «разумной» или «спекулятивной».

Вопрос третий: «спекулятивная (преумножающая) модернизация объекта» (апгрейд) положит конец борьбе противоположностей? «Найн, натюрлих»! Обновленье положит начало еще более сложной борьбе еще большего числа тезисов-антитезисов, как внутри триад, так и между ними. А значит, тут же начнется новая мучительная работа мысли. И будет она еще тяжелее, еще кропотливее. За что и «слава Богу»! — Ведь человеческий дух, по мнению судящего по себе Гегеля, такую работу обожает самозабвенно, примерно как Бог свою!

Ух! – Абсолютный дух Гегеля всесилен, ему не страшны пределы, ибо он их свободный творец и господин: сам ставит — сам выявляет – сам снимает. Каждое разрешение текущих противоречий — импульс для новых решений. Круг – единственная правильная («не дурная», «не противоречивая») бесконечность у Гегеля, и он в нее свято верует, как самый последовательный и решительный из всех известных мне рационалистов!

Однако наше материальное (реальное) бытие гораздо бездарнее и немощней самопроекций Гегелевского Духа. Реально существующих духов (то есть нас — людей) со всех сторон подпирает вполне ощутимый «конец света». Тем не менее, даже самый утлый умишко самого бездарного государственного деятеля работает по гегелевской схемке, отклоняясь от нее не больше, чем реальный газ от идеального. Творит — выявляет недостатки творчества — и, исправляя их, снова творит…

4.6. Чудесное снятие противоречий

Крайне вольнолюбивому Марксу творить по общеобязательным шаблонам не пристало. — Это ж «типичное рабство», а не свободное творчество! Или, как пишет Ф. Уин: «Маркс был лишен хитрого терпения, необходимого для сложных ситуаций. В его стиле было пошуметь, поспорить, проявить несдержанность. Он частенько заканчивал день в дикой ярости».135

Лозунговая сущность диалектического материализма повелевает вести войну противоположностей до полной и окончательной победы над врагом. Причем враг эфемерной «абсолютной свободы» - столь же абсолютная грубая (материальная, историческая) необходимость. Абсолютная — значит совершенно неодолимая. Иными словами, неизбежные законы (их только и «желает знать» диамат) не позволяют ничего делать свободно.136

При таком раскладе сил, только «сказочное чудо» способно спасти свободу от хищного, всевидящего и всесокрушающего Рока. И пожалуйста! Вот оно — чудо!!!

«Маркс нигде не объясняет, почему, как и когда этот строй, наконец, погибнет. Он просто утверждает это как собственное убеждение».137

Нам (точнее пролетариям) обещают: «Чудо уже свершается и неизбежно свершится. Необходимость окажется доброй и самоотверженной. Протащив покорное человечество через все ужасы эксплуатации и революции, «Историческая Неизбежность» сама швырнет трудящихся в уютное лоно свободы».

«Слабость всегда спасалась верой в чудеса, она считала врага побежденным, если ей удавалось одолеть его в своем воображении…»138 — сказано Марксом.

Чтобы подобные байки показались правдоподобными, типа «научно обоснованными», их подпирают двумя догматами.

Первый – воистину материалистический: «Плоть сильнее духа». Иначе, каким образом самые тупые и безграмотные победят самых научно продвинутых и предприимчивых?!

Второй постулат – самый, что ни наесть, диалектический: «Неизбежно побеждает самый слабый и обездоленный, всеми угнетаемый и всегда побеждаемый класс».139 (Во класс, да?!!) Причем побеждает именно в силу того, что машины в нарастающем темпе сводят роль «своей прислуги» к «бесконечно малой величине».

Ну, не «Супер-пупер» ли, в самом деле?! Чтобы одно совершенно невозможное чудо показалось возможным, нам предлагают поверить в два других — более невозможных, чем первое.

И чем сильнее нагнетается вера в подобные чудеса, тем проще согласиться, что ужесточение эксплуатации приближает ее конец («отрицание отрицания», «переход количества в качество» и т. п.)!

Одна проблема: для столь удивительных (противоестественных) метаморфоз очень нужен какой-нибудь милостивый к пролетариям Бог, способный сделает «слабое сильным». Бесспорно, подошел бы и «традиционный Спаситель», говоривший как раз то, что нужно: «Последние станут первыми!» Но это же «Бог по определению», ему по статусу полагается чудотворствовать. Ничего подобного Марксу не полагается — он же ученый, материалист, атеист опять же…

Хотя кто здесь атеист?! Тот, у кого роль капризного, своенравного, но в конечном итоге милосердного Бога, исполняют «Объективная Закономерность»? Тогда старый брюзга Саваоф — самый последовательный из Объективных Законов, а Барух Спиноза — лучший пророк Его!

Так вот всегда и бывает с мыслящими диалектически. Сначала нагнетаются страсти вокруг одной совершенно чистой и абсолютно непобедимой противоположности. А потом без предупреждения перескакивают на сторону другой, такой же незыблемой, и вновь делают страшные глаза: «Уууу! Сокрушу!» И так туда-сюда, сюда-туда… – до полной прострации в утомленном мельканьем мозгу. Пока не вырвется крик отчаянья: «Чего думать, каким он будет этот коммунизм?! — Пусть сильнее грянет буря!!! А там все как-нибудь само собой образуется».

Оно-то образуется, но именно «как-нибудь» (точнее кое-как). Без вмешательства разума жизнь разумнее не станет, наоборот — ранее обретенные элементы разумности растеряет.

4.7. Кабы был он думающим да работящим

Мысля по-гегелевски, Марксу следовало совершенствовать государственную систему регулирования отношений между трудом и капиталом, а не объявлять Священную классовую войну на уничтожение.

Применительно ж «к свободному времени» пусть бы ученики-подмастерья, марксисты-культпросветовцы попотели, придумывая, как ловчей приспособить многочисленные и весьма сложные элементы аристократического досуга к менее взыскательным вкусам пролетариата, раз уж машины в системе Маркса начнут служить не мамоне, а «свободному развитию каждого».

Скажу больше, открытие «естественных законов общества», независимых от человеческого разума, — только первая и наиболее простая часть социальных учений. Ведь даже человек-одиночка достаточно свободен, чтобы маневрировать за рамками этих законов, не только существенно приспосабливаясь к требованиям объективной реальности, но и слегка комбинируя природные и социальные закономерности по собственному усмотрению. А спаянное государственной властью и индустриально оснащенное общество — намного свободнее одиночки! Поэтому самое сложное в социальных науках — разобраться с капризным человеческим «усмотрением», так чтоб максимально разумная программа была разработана и реализована, несмотря на любые капризы. Иначе хаос желаний все переиначит и сделает любую всеобщую (упорядоченную) социологию совершенно никчемной.

Открытие социальных законов может стать базисом и для разгула человеческих капризов и для разумного мироустройства. Гегель верил, что логика постоянно торжествует над капризами.140 Однако в реальной жизни логика куда слабосильней и чаще всего проигрывает решающие поединки. Не потому ли так трудно проверять на практике, действительно ли разум сильнее в данном конкретном случае. Однако без таких постоянных проверок мир утопает в тупости.

Что ж, покончим с первым чудом марксизма. Засчитав его как попытку разрешать, точнее разрушать проблемы в стихийной борьбе – вслепую, на авось.

Иными словами: умопомрачительная беспечность этот диамат, а не чудо!

5. Методика материализации чудес

Конечно, сами марксисты считают своим методом «диалектический материализм» (диамат), а «исторический материализм» (истмат) для них — система социальных законов, открытых Марксом и его последователями с помощью «единственно научного метода».

Однако первейшее из Марксовых открытий — насквозь методично. Ведь это само «материалистическое понимание истории». Говорят, с него все и началось: снизошло «материалистическое понимание» на Маркса, как Святой Дух на Христа, и пошло-поехало — чудо за чудом: диалектика перевернулась с головы на ноги, «светлое будущее» превратилось из утопии в науку, и т. д., и т. п.

5.1. По следам Фейербаха

Что ж это за «понимание» такое новаторское да чудодейственное, вращающее науки с Божественной силой и легкостью?..

Однако, присмотревшись внимательней, мы не находим ни чудес понимания, ни следов «марксистских переворотов в науке». Материализм Маркса — это более-менее точное подражание Фейербаховской манере натужного и многословного «пересаживания идей в человеческую голову».141

Малоинтересный всем, кроме марксистов, «конец философии»142 (он же — провозвестник «религии любви», падре Людвиг) по собственному скудоумию не воспринимал различия между настоящей, качественно продуманной идеей и любыми мыслишками в собственной голове. Для него идея сама по себе не может быть качественной или некачественной. У него любое «понятие» не элемент в системе понятий, предназначенной для упорядочивания мыслей, а перифраз (адекватный или неадекватный) реально существующих единичных вещей. Поэтому, опираясь на смутные ассоциации, Фейербах напористо доказывал себе самому и себе подобным, что любя незримого Бога, любят зримых друг друга. А потому, мол, лучше и приятнее любить без посредника, без третьего лишнего — триединой химеры из Священного писания.

Как это по-пролетарски! Все, во что нельзя пощупать, не существует! Бог, идеи там всякие и даже Гегель — все выдумки, точнее догматизированное церковниками-мракобесами «гипертрофирование свойств человеческой индивидуальности».

Во, как ругался: и по-научному, и со смаком!

Молодец – Маркс, что взял за образец науки для плебса именно Фейербаха, у которого в ярком облачении «общедоступной доктрины» нагло прет сермяжнейшее отрицание самостоятельного существования идей (все мысли априори объявлены субъективными отражениями реальности), а «гносеологический принцип» таков: «что вижу, то пою».

И сие не случайно! «Он (Маркс) относился весьма скептически к разговорам о том, что рабочие им восхищаются: «У этих людей есть только одно понятное желание — выбраться из нищеты, а как осуществить это, понимают лишь немногие»».143

Ей же ей, говоря с таким пролетариатом, следовало ставить «основной вопрос» именно так: «Все идеи — фигня144, когда жратвы-выпивки нет, одеть нечего и переночевать негде! «Нормальные люди» о еде, одежде и жилище сперва думают, а потом уже о чем попало!»

Тактически верно, и название подходящее «материализм». А тут еще и Энгельс слоган предложил краткий, красивый, доходчивый: «Материальное — первично!»

Свинство, конечно, – у Фейербаха слегка похотливое, у Маркса — прожорливое!.. Не за это ли известный фантаст «Г. Дж. Уэллс называл Маркса «нудным, эгоцентричным и сердитым теоретиком, который самым низким и ничтожным человеческим импульсам придавал видимость вычурной философии»».145

Только что ж нам ругаться подобно Марксу?! Можем же поэтичнее, как Г. Гейне, сказать, что основоположник «нашел созидательное слово для определения грубо насущной потребности».

5.2. Абстракция «труд вообще»

Чтобы увидеть, как Маркс, подражая Фейербаху, подыскивал «материальный прообраз» (осязаемую реальность) для всех и всяческих абстракций, рассмотрим пример поконкретней — так называемый «абстрактный труд».

Пресловутый «труд вообще» («труд как таковой») в марксистской политэкономии определяет величину меновой стоимость.146 А считать его чисто «умозрительной абстракцией» или «расчетной средней величиной» - значило б превращаться в чуждого пролетариям «умника из бухгалтерии». Следовательно, требовалось обнаружить нечто ощутимое, во что можно ткнуть пальцем и сказать: «Глядите, вот он «абстрактный труд»!»

Маркс так и сделал, провозгласив «промышленный, узкоспециализированный труд рабочего» – «реальным прообразом абстрактного (всеобщего) «труда вообще», созидающего меновую стоимость».

Однако задумаемся!

Во-первых, «промышленный труд» – такой же прообраз «труда вообще», как работяга Вася – прообраз Бога.

Тупил Святой Людвиг! Если бы «каждый Вася» был прообразом Божьим, то и Бог бы у нас имелся такой же серенький и недалекий, как абсолютное большинство Вась. Меж тем всем известный Всевышний заносчив и раздражителен, как недокормленный проповедник.

Да и зачем бы Васе нужны были эти «святоши-дармоеды», если б он сам, как верилось Фейербаху, был способен возводить свои качества в Божественный абсолют, спасаясь тем самым от страха смерти и ощущения собственного бессилия. При всеобщей (всечеловеческой) способности к боготворчеству, церковь была бы гораздо нелепее, чем пятое колесо в телеге. И Вася б не искал поддержки вне себя, и церковники б ему ничего нового предложить не смогли. И уж тем более, навязать.

Однако ж, и «утешительные догматы» придумывает не Вася, и «утешают» этого «страждущего» зачастую весьма навязчиво, пугая различными «карами небесными», вплоть до «Страшного суда», и завлекая «неземными блаженствами», вплоть до «бессмертья в Раю».

Коротко говоря, религия создается и поддерживается в качестве общественной идеологии хорошо подготовленными профессионалами, а не «человеком вообще», заседающим в каждой человеческой душе.147 Иными словами, «Образ Бога» - есть продукт узкоспециализированного творчества пастырей, охмуряющих общество только в довольно развитых системах разделения труда.

То же и «труд вообще». Он складывается как «среднеарифметическое» всех форм труда только благодаря масштабному и интенсивному рыночному обмену, сводящему воедино огромное количество разнообразных «товаров». Именно поэтому «торгаши» причастны к «абстрактному труду, созидающему меновую стоимость», гораздо больше «промышленников». И, уж тем более, глупо рассматривать вместо «купцов», подлинных созидателей стоимости, простых работяг, имеющих к формированию стоимости такое же отношение, как и к сочинению «образа Божьего».

Следовательно, на рынке и в церкви, а не в промышленном труде или в голове работяги, надо искать прообраз «абстрактного труда» и «Бога» соответственно. И не удивляться, если это окажется «абстрактной идеей», а не «материей, данной нам в ощущениях».

Во-вторых, считать всякую абстракцию лишь отражением «чего-то внешнего» могут только люди, привыкшие заимствовать мысли на стороне! Судя обо всем на основании личного опыта, они уверены, что у мыслей и фактов абсолютно один и тот же источник — «объективная реальность, данная нам в ощущениях». Для них и «неповторимый облик собственной жены» и понятие «жена»148 — одинаково вторичны, ибо и то и другое — лишь отражения чего-то, пребывающего по ту сторону сознания: реальной женщины и общеупотребительного слова.

А вот тот, кто собственными усилиями и в собственной голове создает или хотя бы воссоздает абстрактные понятия, хорошо понимает, сколь бессмысленно считать продукт разума «отражением внеположных вещей».

Пойдем дальше. «Труд вообще» - понятие высочайшего уровня абстрагирования. Мыслящий политэконом конструирует или постигает такую абстракцию, охватывая единым взором149 всю «рыночную экономику». Поэтому он никогда не станет выпячивать некую часть исследованного целого (тот же промышленный труд) в качестве материального носителя абстракции.

И наоборот, экономист, неспособный охватить умом столь огромное и сложное целое или так мощно абстрагироваться, знает про «абстрактный труд» лишь понаслышке. Потому-то и путает эту «абстракцию» с чем-то весьма похожим: доступным и посильным его относительно слабому разуму.

И вообще, для плагиата чужих «идей и типичных случаев их правильного применения» достаточно соответствующего объема памяти. Но никакой памятью не заменишь ум, необходимый для создания новых идей и применения старых схем к нетипичным случаям.

Памятливость Маркса, безусловно, заслуживает глубокого уважения: он помнил и зачастую уместно применял то, в чем явно не разбирался. Потому-то, видимо, и считал все абстракции – отражением «конкретной реальности», а не сложным продуктом ума. Его собственный ум не давал повода считать себя производителем чего-то нового, не имеющего прообразов.

Впрочем, во все времена повторялось одно и то же: идея «Бога», сконструированная мудрецами, превращалась в устах площадных пастырей в набор непререкаемых догм, требующих слепой веры. Еще бы, мессии подбирают идей, как толпа подбирает камни — из имеющихся в наличии.

В-третьих, машины сами по себе не уравнивают «затрат времени» на единицу продукции. Наоборот, разнокалиберные механические агрегаты допускают гораздо более широкий диапазон (разбежку) уровней «производительности труда», чем любой ручной труд. Но именно свободная рыночная конкуренция огромного числа независимых производителей вынуждает каждого из них стремиться к оптимизации расходов, что влечет приближение индивидуальных издержек производства к среднестатистической величине, в том числе за счет использования примерно одинаковой техники.

В-четвертых, нет никаких оснований считать «абстрактный труд, образующий стоимость» – промышленным новшеством. Исторически «свободный рынок» существовал не только при так называемом «промышленном капитализме». При любом «процветании свободной торговли» точно так же, как и во времена Маркса, различные виды труда усреднялись-уравнивались обменом. Да и сами рабочие (за исключением особо мастеровитых) становились «рабочей силой вообще», чем-то довольно близким к среднеарифметической величине.

Впрочем, мечты о «земном изобилии для сирых» при бурном развитии машинного производства казались гораздо правдоподобнее, чем в древности или в средневековье. И мало кто мог предвидеть, сколь ненасытными сделаются сирые, почувствовав скуку и жажду разнообразия, поверив, что низменные инстинкты могут не ограничиваться «неким жизненным минимумом».

В-пятых, стыдно клеветать на машины, будто бы они опустошают труд, превращая его в бессодержательную абстракцию. Даже самые примитивные из них требуют знаний, мастерства и ловкости побольше, чем хваленая мануфактура Адама Смита с ее узкой специализацией кустарей. И уж тем более не сравнить разнообразие и продвинутость машинного производства с монотонным трудом крепостного или тупым трудом древнего раба. Именно на строительстве пирамид и каналов Древнего мира труд был «максимально простой, лишенной качественной специфики затратой сил», то есть Марксовым «трудом вообще».

Поэтому только идеологическими потребностями (разжиганием классовой вражды) можно объяснить марксистские страшилки про «ужасно абстрактный (опустошающий) труд пролетария».

Хотя, конечно, таким свободолюбивым и творческим товарищам, как Маркс, физический труд у станка и производственная дисциплина на фабрике виделись сущим кошмаром. Он бы в таких условиях не протянул и дня.

Попутно заметим и то, как неровно дышит Маркс к разным «факторам производства». Рабочий в его теории почему-то создает прибавочную стоимость, а вот машина, которая всякий раз столь явно увеличивает производительность (выпуск продукции), – лишь «переносит» свою стоимость на готовое изделие. К тому же не всю стоимость переносит — ведь Маркс очень любил доказывать, будто бы ни одна машина не окупает себя, и только прибавочный труд рабочих компенсирует буржуям полную стоимость машин.

А как еще?! Ведь машины не члены общества, они не трудятся, и, самое главное, они не могут восстать под марксистками лозунгами и преобразить мир по Марксу.

6. Чудо второе – прибавочная стоимость

Все общепризнанные чудотворцы очень часто и очень успешно использовали один и тот же прием-сопоставление: «Наши чудеса — грандиозны, они – от Бога. А у тех шарлатанов (наших конкурентов) — мелкие фокусы и дьявольские наваждения!»

А поскольку простолюдины склонны предполагать, что человек, столь искренне и самоотверженно разоблачающий обманы, сам обманщиком быть не должен – разоблаченья срабатывают! Особенно против честных фокусников. Ведь те сами сознаются: «У нас лишь ловкость рук, да и та несовершенна…». Тут их и ловят на слове, чтобы прославить свое могущество на фоне «наивной скромности»150, даже если умаляемые фокусы во всем превосходней восхваляемых «чудес».

6.1. Классики и пастыри

Вот так и «классики политэкономии», выявляя зависимости между рыночными величинами, обставляли свои «открытия» многочисленными оговорки: мол, все это приблизительно и проявляется лишь при соблюдении целого ряда условий. Поэтому у «классиков» все сложно и зачастую неоднозначно.

Потом появились «претенденты в пастыри широких народных масс» – Маркс и его соперники. Эти выбросили из классической науки все, что посчитали лишним (чуждым собственной пастве) и объявили свой клочковатый конспект классиков «величайшим научным открытием», «истинной в последней инстанции» и т. п. При этом «законспектированных» разжаловали в «предтечи» подлинной науки, поскольку те и сами на большее не претендовали, да и путались в версиях «истины».

Конечно, «узкому кругу специалистов» не трудно сравнить «подлинник» с «компиляцией» и предпочесть «классику» со всеми ее неоднозначностями, а не вульгаризацию с ее лихо обструганным догматизмом. Потому что классика дает объяснения гораздо большему кругу явлений, зачастую правильно указывает пределы, в которых эти объяснения допустимы, а обилием противоречивых версий подталкивает к новым поискам-размышлениям. Вульгаризация же, избавляясь от всего, противоречащего «окончательным истинам», опустошает и оглупляет науку, – и тем самым лишается стимулов к дальнейшему развитию.

Здесь напрашивается аналогия: классика с ее «множеством оказывающих влияние факторов» напоминает античное многобожие, а любая вульгарная теория стремится быть «монизмом» и даже неприкрытым «монотеизмом», выпячивая единственный из факторов в качестве Всемогущего Божества.151

Аристократичное «многобожие» слишком сложно и вызывает ненужные сомнения, размышления, сопоставления и т. п., поэтому оно и не приживается в качестве «массовой религии». Публика жаждет завершенных и ярких «чудес», а не сложных заумных отчетов о «недоделанном фокусе». Поэтому она охотно верит, что представительные бородачи, демонстративно гоношащиеся своими «исчерпывающими истинами» что-то открыли, а неброские бритые граждане, сомневающиеся в каждом пункте собственных «путанных построений» – чудаки и неумехи.

Кроме того, есть еще один фактор не в пользу классиков. Они ведь стремятся к максимальной адекватности исследуемому предмету, поэтому пренебрегают внешними эффектами. Иное дело популисты-вульгаризаторы – эти для того и потрошат «науку», чтобы завлекать публику «красивым чучелом» собственного изготовления. В результате одни тщатся общедоступным языком объяснять сложные вещи, а другие прячут звенящую пустоту под раскрашенным оперением малопонятного сленга.

Увы, сложное так и не становится общепонятным.152 Зато как радуется аудитория, когда записной кудесник из вороха собственных терминов, на вид совершенно бессмысленных как всякое заклинание, начинает извлекать смысл немудреней кролика. Толпа ж, между прочим, и ждала от науки крупиц гениально-простого в сложном и непонятном, чтоб ученый, как добрый родитель, на всякое «Что это?» отвечал незнакомым названием с кратким и снисходительным пояснением, а на всякое «Почему?» - мудреным, лишающим возможности спрашивать дальше «Потому что…»

— Да! — говорят. – Вот это настоящий ученый! В таких сложных вещах так ловко разобрался, что даже нам кое-что понятно. Не то, что прежний — слов ученых не знал и нес какую-то околесицу.

Такой публике не трудно доказать, что твой скромный предшественник был отсталым дилетантом.

Зато какие «сверхнаучные» трудности возникают там, где вульгаризаторов становится много, и они начинают сманивать «сторонников» друг у друга. Здесь эрзацы одной и той же классики похожи друг на друга, как блеклые копии той же картинки, и громить близнецов-конкурентов по-честному невозможно. Улавливать мелкие различия теорий и уровней мастерства «ученых мужей» - широкая публика не способна. Поэтому побеждает именно тот, кто ловчей и убедительней превозносит себя, а «научные чудеса» противников выводит на чистую воду как «гнуснейшие козни Дьявола».

К примеру, до сих пор выясняется списал ли Карл Маркс свою «теорию прибавочной стоимости» из книги Карла Родбертуса «К познанию нашего государственно-хозяйственного строя» (1842 г.). Сам Родбертус считал, что автор «Критики политической экономии» беззастенчиво списывал, разбавляя обильной схоластикой. Энгельс стоял на том, что до 1859 г. его «гениальный друг» даже не слышал о трудах известного немецкого экономиста — «мелкобуржуазного» социалиста. Специалисты склонны верить Родбертусу, поскольку в «прибавочной стоимости» Маркса нет ничего такого, чего не найти у Родбертуса…

Но лично я по данному вопросу целиком и полностью на стороне ортодоксальных марксистов, повторяющих реплики Энгельса. Маркс, действительно, ничего не знал о Родбертусе, пока не прочел в газетах, у кого позаимствованы ключевые идеи его собственной «пролетарской науки» и сопутствующая терминология. Естественно, удивился, поскольку прекрасно знал, что заимствовал соответствующие мысли у друга-бизнесмена.

Таким образом, во всем виноват Энгельс, не раскрывший подлинные источники своей статьи «Наброски к критике политической экономии» (1844 г.), написанной под впечатлением от книги Родбертуса, прочитанной как раз накануне приобщения Маркса к «идеям научного коммунизма».

Что ж послушаем виновника: «Капитал» Родбертуса у меня есть. Там, кажется, ничего, нет. Он вечно повторяет одни и те же убогие положения. Человек этот не дал абсолютно ничего в области политической экономии; он был очень талантлив, но всегда оставался дилетантом и прежде всего был по-померански невежественен и по-прусски заносчив. Максимум его достижений — это ряд остроумных и верных положений, но он никогда не умел их применить. Да и как вообще может приключиться с порядочным человеком, чтобы его писания стали евангелием бисмарковских карьеристов-социалистов?»153.

– Эх, дядя Фридрих — дядя Фридрих, чья б корова мычала…

6.2. Образцы скромности и саморекламы

«Я пытался возможно полнее и точнее объяснить», «я старался показать» – таков лейтмотив «Исследования о природе и причинах богатства народов» Великого Адама Смита.

«Как мне кажется» – речитатив «Начал политической экономии и налогового обложения» очень опытного и удачливого финансиста, гения классической политэкономии Давида Рикардо. И вот что характерно, обнаружив пробел у предшественников, тот же «классик» искренне скромен в «третьем лице»:

«Чтобы восполнить этот пробел, требуются способности, значительно превышающие те, которыми обладает автор. Но он уверен, что никто не сочтёт притязательной его попытку изложить свои взгляды на законы прибыли и заработной платы и на действие налогов — взгляды, к которым он пришёл после самого внимательного рассмотрения предмета, руководясь указаниями, которые он черпал в трудах вышеупомянутых выдающихся экономистов, и стараясь, кроме того, использовать драгоценный опыт, который дали настоящему поколению последние годы, столь богатые новыми фактами. Если принципы, которые он считает правильными, будут действительно признаны таковыми, то другим, более талантливым экономистам придётся сделать из них все важнейшие выводы».

А теперь сравните:154

«Я дал максимально популярное изложение теории стоимости, которую ум человеческий тщетно пытался постигнуть в течение более чем 2000 лет». «Конечным итогом моего сочинения является открытие экономического закона движения современного общества». «Метод исследования, которым я пользуюсь, до сих пор не применялся».

И все это под мощные залпы уничтожающих ругательства в адрес противников. Плюс гроздья и гроздья похвал «себе любимому». Да еще не «своими устами», а как бы беспристрастно — из независимых и даже враждебных источников:155

— «выдающиеся способности к теоретическому мышлению», «один из самых выдающихся аналитических умов»;

— «метод строго реалистичен», «более реалист, чем все предшественники»;

— «особенно поражает последовательное проведение раз принятой чисто теоретической точки зрения»;

— «автор заботится только об одном, чтобы точным научным исследованием доказать необходимость общественных отношений»;

— «автор открыл закон исследуемых явлений и рассмотрел подробно последствия, в которых закон проявляется», «доказал и необходимость другого порядка, к которому непременно должен быть сделан переход»;

— «материал получил идеальное отражение»;

— «изложение придает даже самым сухим экономическим вопросам своеобразную прелесть», «изложение отличается ясностью, общедоступностью и необыкновенной живостью»;

— «необходимое дальнейшее развитие учения Смита-Рикардо», «старые экономисты этого не понимали»;

— «быстро встретил понимание в широких кругах рабочего класса».

Именно такой беззастенчивой саморекламой напичканы предисловия Маркса к «Капиталу». Да и все прочее творчество тоже…

6.3. Объективность и классовость

Настоящий ученый способен во имя истины отсекать все сугубо личное, и подлинная — классическая наука ничего намеренно не выпячивает и не скрывает. Она рассматривает свой предмет, как единое целое, во всех доступных подробностях.

Разумеется, беспристрастность классиков политэкономии не безупречна. К примеру, А. Смит питал слабость к техническому прогрессу, Д. Рикардо — к финансам, а они оба — к свободной торговле. За это их можно назвать «буржуазными». Но только политики, ослепленные азартом классовой борьбы, способны не замечать, насколько в каждом классике стремление к истине сильнее личных и политических пристрастий.

Иное дело политизированные вульгаризаторы. Абсолютно уверенные в том, что все вокруг пристрастны не меньше их самих, они беззастенчиво культивируют или «классовый подход», или «национал-патриотизм», или «неискоренимую заинтересованность», или «неустранимый субъективизм» и т. п. То есть без оглядки на невозможную, с их точки зрения, «беспристрастную истину» препарируют и искажают реальность.

Пролетарская «теория прибавочной стоимости» – наилучший пример подобной пристрастности. Абсолютно права товарищ Степанова Е. А.: «Великому революционеру был органически чужд мнимонаучный объективизм».156

Политэкономы-классики изучали общество в целом, уделяя должное внимание каждому классу. При этом труд любого представителя «эксплуататорских классов» хладнокровно засчитывали как «трудозатраты»157, а общественно полезных «предпринимателей» и рачительных «собственников» легко признавали достойными соответствующей доли в «общественном пироге», т. е. «процента на капитал» и «ренты».158 Естественно, обнаруживались и паразиты.159 Но во всех классах и по единым критериям — дармоеды ничего не дают или даже мешают производству и безвозмездно потребляют созданное другими (общественно-полезными собственниками, предпринимателями и рабочими). А при таких критериях многие пролетарии оказываются гораздо более вредными кровопийцами-эксплуататорами общества в целом, чем абсолютное большинство лендлордов.

Да и в целом согласно классической науке не только классы, но и все элементы рыночной экономики гармонично дополняют друг друга, а экономика в качестве равновесной системы саморегулируется и саморазвивается.

Подобная «гармония» Маркса совершенно не устраивала,160 поскольку делала излишним его самого — революционного борца за абсолютную свободу творческого досуга.161

Конечно, если бы «статус кво» не устраивал только «товарищей марксов», не стать бы одному из них (автору ни разу не дописанной книги) Великим теоретиком. Однако повезло! — О «сытном отдыхе» мечтали очень и очень многие — и тем сильней мечтали, чем острей ощущали собственную необеспеченность. И марксизм нашел свою «верную и воинственную паству» среди самых нуждающихся — «пролетариев».

Разумеется не в рабочей среде (среди наемных работников). Ибо самыми необеспеченными во все времена были и до сих остаются интеллигентные «лузеры» и бездельники, поскольку их огромные материальные запросы, подпитываются развитой фантазией, а собственные заработки сведены к необременительному минимуму. Вот почему самый надежный оплот марксизма – деклассированная (маргинализированная) интеллигенция – богема, а не рабочий класс. Да и марксистский авангард революционных масс всегда состоит из пролетариев в изначальном смысле этого слова — люмпенов, бандитов, босяков и т. п.

Именно к иллюзиям такой паствы Маркс и приспосабливал «классическую политэкономию». Присмотримся КАК?

У классиков была обставленная множеством условий формулировка: «При равноправной (неограниченной) конкуренции прибыль, как правило, прямо пропорциональна среднестатистическим трудозатратам и среднему проценту на капитал». Причем эта формула верна исключительно в отношении промышленной продукции, спрос на которую насыщаем».

Математически это примерно так: «F=ma» (где «F» - прибыль, «m» - денежный эквивалент трудозатрат, «a» - процент на капитал).

Вместо этого у Маркса получился безусловный догмат, легко переходящий в истошный боевой клич: «При эксплуататорском капитализме прибыль – это неоплаченные трудозатраты. То есть кража чужого труда под видом «честной» покупки рабочей силы!» Типа «F=m`» (где «F» - та же прибыль, «m`» - прибавочная стоимость, то есть безвозмездно присвоенный труд).162 Держите ж вора!!!»

Именно так основоположник изобличил «капиталистический грабеж» и тут же приговорил «грабителей» к «высшей мере пролетарского возмездия». Дескать, обворованные долго терпеть не станут, со временем объединятся и, благодаря численному превосходству, возвратят украденное («экспроприируют экспроприаторов»)», попутно уничтожая всех оказавших сопротивление.

При таком — до предела упрощенном изложении хорошо видно, как Маркс вычеркивает, а затем и объявляет подлежащим реальному уничтожению целый класс (буржуинов), отвлекая внимание публики от реальной роли предпринимателей в общественном производстве и абсолютизируя роль трудящихся.

Чтобы понять насколько это нелепо, с чисто научной точки зрения, возьмем для примера второй закон Ньютона. В нормальной (классической) механике, признающей и материю, и движение, F=ma (где F — сила, m — масса тела, a — ускорение).

Теперь представим себе «ученого», пылающего классовой ненавистью ко всякому движению. Этакого лентяя-массовика, склонного обвинять Ньютона в противоположной пристрастности. Дескать «классическая формулировка сэра Исаака – классовая прислужница динамики, подло скрывающая эксплуатацию масс». Мол, на самом деле, за произведением «F=ma» скрывается сумма «F=m+m`» (где m — основная масса, а m` - прибавочная масса, «выдавленная из эксплуатируемых масс и безвозмездно присвоенная кровопийцами-ускорителями»). Ну, и само собой разумеется, что в справедливой природе, идущей согласно «массовой науке» на смену эксплуататорско-динамической», никакой динамики и прибавочной «m`» не будет – вся сила достанется массе, то есть «F» будет так или иначе равняться самодостаточной «m» и ничему больше.

Скажете: «Полный абсурд — не способный прийти ни в одну нормальную голову! Сила ведь и есть мера движения (ускорения) масс». Однако ж марксистская «теория прибавочной стоимости» пришла в «гениальную голову» и легко прижилась во множестве прочих голов. Хоть и такой же абсурд, поскольку без предпринимательской «жажды прибыли» «труд» навеки б застыл в пределах некоего «потребительского минимума» - к примеру, на уровне прозябания стад времен «первобытного коммунизма».

Даже если предприниматель и работник одно лицо — в нем два взаимодополняющих стремления: «к выживанию» и «к возрастанию (обогащению)». Когда же эти стремления разделены между классами, то это лишь форма разделения (специализации, профессионализации) труда, позволяющая наращивать суммарные богатства общества в темпе тех, кто более склонен и способен обогащаться.

Но Маркс в таком «разделении труда» ничего, кроме «уродования полноценного, разностороннего человека» и причины «классовой борьбы», сулящей полную и окончательную победу научного коммунизма, замечать не пожелал.163 Поскольку в большем и не нуждался! Там где у классиков правят бал колебания спроса и предложения — истинный маятниковый механизм рынка, у основоположника действует иной — по сути, психологический движок — классовый антагонизм…

Не замечал Маркс до соответствующих страниц «Капитала» и предпринимательский процент — «среднюю норму прибыли» практически одинаковую для всех капиталов164. Дабы не проболтаться, что прибыль — это произведение двух среднерыночных показателей, зависящих от энергичности двух разных классов, а не прибавочный труд, выдавленный из трудящихся.

Итак, у классиков прибыль — темп (процент) преумножения благосостояния общества, а у Маркса – фальшивое прикрытие эксплуататорской кровожадности.

«Капитал есть околпачивание рабочего — и больше ничего. Труд есть все. Таково последнее слово всех сочинений, защищающих пролетарские интересы…»165, — обобщает автор «Капитала» ВСЮ пролетарскую критику теорий Рикардо.

Такие вот околонаучные чудеса творит пристрастная, классовая идеология, выдающая себя за самую передовую науку самого передового — восходящего класса.

6.4. Банальность от мистера Смита

Есть мнение, что все политэкономы до Маркса не понимали определяющей роли материальных факторов. Этого мнения твердо придерживаются все желающие возвысить своего Учителя на фоне непонятливых предшественников.

Однако подлинным отцом «сугубо марксистского взгляда на определяющую роль экономического базиса»», следует считать Адама Смита166. В его «Исследовании о природе и причинах богатства народов» есть абсолютно все постулаты истмата, в том числе:

— способ производства богатств как причина всех человеческих отношений и мнений;

— материальная корысть как сильнейшая страсть человеческая, с помощью которой Провидение (пресловутая «невидимая рука») обеспечивает гармоничное развитие человечества;

— неизбежная борьба за свободу и благоденствие рабочего класса.167

Марксу оставалось лишь заменить «Провидение» на «Всеобщий Естественный Закон». А таким заменам, как мы помним, он выучился у Фейербаха.

Впрочем, вся классическая политэкономия, начинающаяся именно со Смита, твердо придерживалась сугубо материальных «первопричин», хотя и не догадывалась, наверное, что некий Энгельс со временем объявит такой подход – «величайшими открытиями Карла Генриха Маркса».

Вот только Смит начинал свое исследование с разделения труда, а Маркс с эфемерной клеточки капитализма — «товара». Именно поэтому Смит никогда не терял из виду того, что каждая клеточка – это естественная часть целого, а Маркс, выстраивая целое из маленьких кубиков, мог позволить себе «свободное конструирование» без оглядки на реальное соотношение частей.

6.5. «Писатели» не читают

Особого внимания заслуживает тот факт, что для политэкономических чудес Смит и Рикардо нужны не больше, чем Гегель – для философских.

В сорок четвертом томе Сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса есть тому наглядное подтверждение – страницы 67−140, иллюстрирующие «подлинно марксистский метод» изучения трудов Д. Рикардо.

Естественно, сотрудники Института марксизма-ленинизма в собственных примечаниях к Марксову «наследию» пытаются спасти положение «правдивейшими» историями о внимательном и неоднократном штудировании всего Рикардо: сначала во французских переводах, а потом в и в подлиннике.

Однако неряшливые «ноутбуки» самого основоположника, реально использованные им во всех «критиках политической экономии», неопровержимо свидетельствуют: Карл Генрих заглядывал только в «Начала политической экономии и налогового обложения» и только с предметным указателем под рукой.168 Точнее выписал из этого указателя страницы, посвященные 18 терминам и, прыгая туда-сюда по тексту169, набросал так называемый «полный конспект», разбавленный потоками собственных недоумений.170

Последнее неудивительно – при подобной методике чтения не только Рикардо, но и сказка для малышей могла б показаться совершенно невнятным произведением, достойным разгромной критики.

Сверх столь «полного» конспекта в архиве Маркса сохранились еще два «малых конспекта», посвященных терминам «деньги» и «земельный налог» соответственно. Там тоже – все в пределах предметного указателя.

И повсюду бросается в глаза, как тяжело, скучно и непонятно было конспектирующему. Да он и сам через 27 лет после конспектирования честно сознавался Энгельсу, что «учение Рикардо заведомо непереваримое».171 Явное дежавю — повторенье истории с Гегелем.

Видимо, потому Маркс никогда и не читал от корки до корки четырехсотстраничные «Начала политической экономии и налогового обложения», как хотелось бы сказочникам-марксоведам, желающим иметь всезнающего и добросовестнейшего учителя. Впрочем, Маркс лишь пытался выглядеть всеведущим да прилежным. Естественно, неудачно — неадекватно, с точки зрения профессионалов.

Приведу лишь три примера, подтверждающих низкий профессиональный уровень «Гения», «конспектировавшего Рикардо».

Пример № 1. Деньги.172 Рикардо как настоящему ученому важна не собственная однозначность, а соответствие теорий действительности. Поэтому он не склонен держаться раз и навсегда установленного догмата: «Стоимость определяется трудозатратами». У классика стоимость денег зачастую прямо пропорциональна их общему количеству, находящемуся в обращении. В пользу чего свидетельствовал тщательный анализ денежного обращения в разных странах.

Марксу читать Рикардовы разборы фактов недосуг, поэтому он предпочитает возмущаться непоследовательностью «патриарха трудовой теории стоимости». Дескать, как он мог отказаться от собственного общего постулата! Подобной, ничем неприкрытой непоследовательности173 идеологи себе позволить не могли, дабы не спугнуть толпу виражами ищущей мысли. Маркс тоже себе такого никогда не позволял, предпочитая клеймить, а не понимать Рикардо. Естественно не за то, что классик искажает действительность, а за измену ключевому догмату, типичную ересь и ренегатство. «В высшей степени путанный раздел!»,174 – резюмирует Маркс даже не догадываясь, что это он сам запутался в трех ссылках предметного указателя.

А потом, уже в собственных трудах основоположник рассказывал байки о некой абсолютной и вездесущей стоимости денег, каковая всегда равна «общественно-необходимому труду» золотоискателей, но постоянно искажается порочной капиталистической практикой до неузнаваемости. При таком изложении и капитализму дополнительный минус (все портит своими фактами!), и Марксу как Пастырю весомый плюсик за неколебимость в трудовой, Пролетарской Вере.

Пример № 2. Госзаймы.175 Рикардо, рассуждая о минимизации налогов, обоснованно усматривает в процентах, уплачиваемых государством по военным займам, причину существенного увеличения налогов. Вывод классика таков: держатели гособлигаций наживаются за счет налогоплательщиков-производителей, государство же получает в виде займов лишь часть того, что собирает в виде налогов, ибо другая часть идет на выплату процентов по займам и дополнительные издержки по взиманию налогов.

Из всего этого Маркс конспектирует полсотни разрозненных строк, в которых понимает лишь выпады против иждивенчества держателей облигаций. И тут же «дополняет» Рикардо тремя собственные рассуждениями, логически абсурдными, но классово-выдержанными:

1) Профессиональные заимодавцы ссужают в конечном итоге не свои деньги, а деньги налогоплательщиков. Свои ж успевают проесть еще в начале заимодавческой карьеры. Значит, все займы — чистой воды жульничество!

Конечно, при таком подходе легко доказать, что работяги в конечном счете продают не свою, на вольных хлебах нагулянную «рабочую силу», а жировые отложения прежних заработков, полученных от капиталистов, — но подобное доказательство всякий Маркс легко отметет как «буржуазную гнусность» во имя торжества «пролетарской позиции», якобы предельно прогрессивной и потому максимально беспристрастной.

2) Государство имеет полное право не отдавать долги зажравшимся паразитам — заимодателям. А уж революционеры и подавно!176

3) Как же Рикардо не видит, что не только держатели облигаций, но и все прочие капиталисты жируют за счет трудящихся?! Короче: «Ату их всех! Ату!!!»

С марксисткой точки зрения, перед нами «далеко идущие выводы» из теории Рикардо, — точней «Величайшие открытия», не сделанные классической политэкономией по причине собственной буржуазности. Вот так небольшая политическая пристрастность «члена Палаты лордов» (Рикардо) к минимизации налогов затмила для Маркса все беспристрастное и тут же была раздута основоположником до абсолютной классовой непримиримости.

Так не пора ли признаться честно: Маркс развивал не науку, а политическую вражду — раздувал всесокрушающее пламя из едва заметных искорок раздражения? Науку ж он просто отбрасывал, в том числе и потому что никакой теории не изучал по-настоящему: переполненный отвращением, пробегал глазами раздражающие его страницы, выхватывал, что хотел, и спешил месяцами досуга вознаградить себя за мучительные часы труда.177

Пример № 3. Многочисленные ляпы. По-моему только отъявленный разгильдяй или полный профан в политэкономии мог оставить в конспекте ниже приведенную отсебятину:

а) У Рикардо мимоходом сказано, что португальский импортер сукна будет по-прежнему покупать английские векселя для оплаты соответствующих поставок, даже если прекратится экспорт португальского вина. «У кого?» – недоумевает Маркс, почему-то забывая, что помимо «вина-сукна» из примера Рикардо Португалия и Англия торговали многими другими товарами и просто обменивались долговыми обязательствами.178

б) «Здесь подчеркивается различие между товаром, громоздким и тяжелым, и товаром, заключающем в небольшом объеме большую стоимость, стало быть, подчеркивается различие между продуктом сельского хозяйства и промышленности»,179 – ни к селу, ни к городу умничает Маркс, законспектировав рассуждение Рикардо о том, что рост объема перевозок уменьшает влияние транспортных расходов на стоимость денег.

К сожалению, Марксов вздор и к законспектированным мыслям, и к реальному положению вещей никакого отношения не имеет. Ну, не хотелось нашему «вольноопределяющемуся» вникать в сложные взаимоотношения между деньгами и перевозками — вот его сознание упорхнуло куда-то прочь. И привиделось ему, что на селе все громоздкое да дешевое, а на фабрике – изящное и дорогое.

в) «Согласно Рикардо, издержки производства золота могут оказать воздействие (на стоимость товаров) лишь в том случае, когда вследствие этого количество золота увеличится или уменьшится. Но если обращаются только деньги высокой стоимости, то их не хватает для обмена. Это то же самое, как если бы в обращении находились только банкноты достоинством в 500 ф. ст.»,180— пишет Маркс.

Мало того, что вывод конспектирующего опять не связан с мыслями конспектируемого. Так еще «дорогое золото» и «крупные банкноты» перепутались в эрудированной голове Маркса не хуже, чем в башке невежественного бродяги из подворотни! Поэтому и не удивительно, что эта голова, способная много знать, немногое понимает: цепляется мертвой хваткой за единственный догмат о равенстве стоимости трудозатрат, как тонущий за бревно, и ругливо противится исключеньям, усложняющих пониманье.

г) «Никому не оплачивают разницу между участком земли, обработанным современными средствами и участком земли VIII века. Даже необработанная земля причастна к современным средствам, которые десятикратно облегают обработку земли, освоение целины. Это научное приобретение сделалось всеобщей мерою».181

Какой все-таки неуклюжий поток сознания льется из Маркса под видом попыток уличить Рикардо в игнорировании финансовых заслуг науки. И не сам ведь придумал подобное «уличение». Это Энгельс гораздо раньше приписал тому же классику аналогичное упущение: не учитывает-де сэр Давид влияния научно-технического прогресса на размер земельной ренты и плодородие почв. Звучало так же нагло и неуместно, зато гораздо красноречивее.

А теперь зададимся вопросом: как удавалось косноязычному недоучке внушать самому себе, что он подходящий защитник научно-технического прогресса? Где он, и где наука?! — хочется спросить и добавить, — Существует ли хоть какое-то чувство собственной неуместности у бесконвойного самомнения?»

– Видимо, нет!

д) «Сама мера стоимости не есть стоимость»182 – ни с того, ни сего решает поразвлечься самодельными софизмами183 Маркс. И хуже того, этот софизм в последующем становится одним из любимых «умствований» всей марксисткой политэкономии.

Конечно, в предназначенных для публикации трудах Маркс не позволял себе столь «голеньких» благоглупостей и, прикрывая их наготу понятием «рабочая сила», юлил гораздо качественнее, дабы хоть как-то объяснить, почему капиталист покупает труд по цене, меньшей цены результатов того же труда, и при этом не нарушает «объективных законов трудовой теории стоимости».

Алгоритм рассуждений таков:

– Труд производит больше, чем заплачено, ибо заплачено не за труд, а за рабочую силу. Сам же труд вообще не может покупаться (как думали болваны-классики), ибо он не имеет стоимости. А стоимости он не имеет именно потому, что сам ее определяет и измеряет.

– Как это не имеет?! — возмутится думающий читатель. – Может ли труд наделять все товары тем, чего сам не имеет?! Может ли мерило не иметь измеряемого качества?

Марксистские схоластики торжествуют! Прозвучал тот самый вопрос, который позволяет явить аудитории небывалую силу умственных способностей основоположника:

– А ты, который спросил, оказывается такой же тупой, как и буржуйские ученые! Не можешь понять простейшего: измеряемое и мерило — два совершенно разных явления: и то, что присуще первому не может быть присуще второму, отличному от него. Да и случайно ли ты спросил?! Может быть, ты тоже заинтересован обманывать пролетариев, будто бы им оплачивается весь труд, и капиталисты ничегошеньки не присваивают безвозмездно. Короче, дружок, выбирай: или ты плохо подумал прежде, чем спрашивать, или ты классовый враг?!

И аналогичных ловушек в марксизме поставлено несколько. Однако сегодня не страшно, и можно в ответ на подобную околесицу сунуть под нос марксистам гирьку или линейку, которые потому и годятся в качестве мерила веса или длины, что сами имеют вес и длину.

Но зачем?! Ведь пролетариату и сегодня гораздо ближе именно такая, предельно классовая гиперболизация: «При капитализме наш труд ничего не стоит и не может стоить, хоть является источником и мерилом всех стоимостей. Следовательно, долой весь этот капитализм!»

На этом и предлагаю закончить изучение Марксова конспекта «Начал политической экономии и налогового обложения» Рикардо. Желающие могут самостоятельно убедиться, что данный конспект типичный случай работы основоположника над первоисточниками марксизма. Судя по опубликованным материалам, Маркс и другие «научные труды» (включая учебники, журналы и газетные статьи) читал (точнее бегло просматривал) точно так же: непоследовательно и урывками. Ну, и понимал соответственно.

Разумеется, учебники и публицистику — понимал намного лучше книг Гегеля и Рикардо. Ведь там все намного проще и специально приспособлено к усвоению частями силами посредственного ума. Там ни оглавления, ни предметные указатели читателя не запутают – наоборот помогут быстро найти и усвоить весь «джентльменский набор» общеизвестных сведений по излагаемому предмету.

Реальный литературный источник всех этих учебников, безусловно, энциклопедический двухтомник «Основания политической экономии»184 Джона Стюарта Милля, – книга сверхпопулярная во времена создания марксизма. И, если бы Маркс не загромождал «Капитал» своими квазигегельянскими понтами, разноплановой эрудицией и ужастиками от Энгельса, то вообще выглядел бы убогим компилятором Милля-младшего.

Хотя, конечно, Милль искал более эффективные способы взаимодействия труда и капитала, то есть преследовал цели, неприемлемые для воинствующего марксизма. Поэтому мог получить только титул злокозненного врага, а не уважаемого Учителя.

6.6. Роль общественных отношений

Невольно вспоминается изобретатель науки Аристотель. Он не считал за эллинов и искренне презирал всех торговцев. Он знал только одного прекрасного специалиста-рыночника – македонского казначея Гарпала. Он расценивал глобальную империю своего лучшего ученика как чрезмерность, совершенно непосильную для смертных. Но именно он доказал всем нормальным ученым, что политэкономия185 изучает глобальные (общественные, государственные и межгосударственные) результаты столкновения корыстных помыслов, а не глубоко идейные души вещей (товаров), как казалось плохим ученикам Платона.

Правда, писал этот умник из Стагиры так, словно пытался в каждой фразе найти место для всех своих искусственных, тяжеловесных категорий разом. Видимо, поэтому Маркс во время кратковременной вспышки интереса к античной философии предпочел наслаждаться сладкоречивыми эпикурейцами в популярном изложении Диогена Лаэрция.186 А в итоге стал «медиумом экономических духов». За что бульварная «экономикс» его игнорирует, а «главный экономист тетя Соня» считает плохим экономистом, бесполезным даже для элементарного бухучета.

Для тех же, кто все еще думает, что известный дедушка разбирался в политэкономии лучше неизвестной тетки, у меня есть два средства:

Первое — куча цитат вроде следующей из воспоминаний Т. Ф. Куно (весьма недалекого малого): «Я часто беседовал с Марксом о финансовом вопросе, о котором, впрочем, Маркс мог сказать немного»;187

Второе (в Никулинском стиле): читайте «Критику политической экономии» отсюда и до посинения, то есть том за томом (полтора десятка толстых фолиантов), круг за кругом, с любыми перерывами на обдумывание…

И Вы узрите, как с помощью малых средств: муторной псевдоарифметики и метафизических «овеществлений» – одушевляется мертвый товар (разные там «штаны и пиджаки»). Стоимость превращается из характеристики огромного рынка в имманентное (внутреннее) свойство товара: золота, холста, пшеницы, сапожной ваксы и прочего ширпотреба.188

Там, где у «классиков» наблюдаются вполне реальные, всем видимые величины и доступные вычислению соотношения между ними, – у Маркса подлинными действующими лицами становятся величины умозримые Марксом — типа животворного «теплорода».189

«Маркс в самом начале предостерегал читателей, что они вступают на воображаемую землю, где ничто не является тем, чем кажется. Мы входим в мир призраков и видений. Страницы «Капитала» пестрят словосочетаниями типа «призрачная объективность», «бестелесный призрак», «чистая иллюзия» и «ложное подобие». И только проникновение за завесу иллюзии может открыть ту эксплуатацию, которой живет капиталист» – медитирует под влиянием «Капитала» Ф. Уин.190

Там, где у классиков соотносятся многочисленные люди, у Маркса сочетаются сверхчувственные духи товаров. Потом из ниоткуда выпрыгивает «Абстрактная стоимость, отличная от цены» как аналог бессмертной души, способной пребывать вне тела, и даже — как аналог Святого Духа, способного пребывать во всех телах одновременно.

По-моему это круче оживления Лазаря! Христос смог вернуть душу лишь двум или трем останкам «Божьих творений», а Маркс щедро наделял ею все творения рук человеческих. «Товары, — глаголил он, — лишь определенные количества застывшего рабочего времени, лишь отношения людей прикрытые вещной оболочкой». Силен, что и говорить, — согнал в каждый маленький товар столько всего большого и разного!

И при этом у всех марксистов хватало наглости заявлять, что «там, где буржуазные экономисты видели отношения вещей, Маркс вскрыл отношение между людьми».191 Еще бы ведь именно Главный основоположник буквально задолбал всех, кто его читал, терминами «общественные отношения», «общественный характер» и т. п.

Небывалое, чУдное чудо!!! (Или чуднОе…)

А дальше «все чудесатее и чудесатее». Из затаившейся в сапогах и брюках стоимости, с помощью невесть откуда ворвавшихся спроса и предложения, начинает разрастаться страшный призрак мирового капитализма. При этом «людишки» уже ничего не решают, их вторичные, производные от законов стоимости мысли (как по отдельности, так и в совокупности) не имеют самостоятельного значения. Многогранные субъекты, которым, действительно, было не чуждо все человеческое, по мановению пера превращаются в одномерных зомби, намертво одурманенных маниакальной жаждой «прибавочной стоимости», исступленно сосущих чужой труд, причем исключительно на халяву. Вот это «дурь», я вам скажу! Куда там Христу с его единственной перепившейся свадьбой — тут целый класс рода человеческого «кайфанулся», причем враз и до полной победы коммунизма.

«И не такое бывает», – сказал некий сказочный царь, выслушав очередную конкурсную небылицу. Вот только «научный подвиг» исполнителя подобных россказней перестает казаться таким уж мучительным. Ну, «карабканье по каменистым тропам», но не клювом же в печень много веков подряд.192

7. Чудо третье – «Светлое будущее»

Не награждая уверовавших с подобающей Пастырю щедростью, прослыть настоящим «чудотворцем» практически невозможно. Ведь бескорыстно доверчивых (то есть чрезвычайно наивных) так же мало, как и абсолютных равнодушных к чудесам. В своем подавляющем большинстве «потенциальная паства» блюдет собственные интересы и за просто так в чудеса не верит. Ну, и поскольку в реальности чудес все-таки не бывает, а посильные фокусы-инсценировки мало прельстительны и немногим полезны, то корыстолюбивых обольщают каким-то бесценным и массовым благом, уготованным всем уверовавшим в самом ближайшем будущем.

Коротко говоря, без обещаний «Царствия Божьего» соваться в Спасители глупо.

При этом следует помнить: не всяким посулам верят, так как среди мессий высокая конкуренция. На каждого признанного Христом, многие сотни антихристов и тьмы осмеянных чудаков.

7.1. Новейшие версии рая

Версии «светлого будущего» сочиняются с незапамятных времен, как и фасоны одежды. Одни приживаются надолго, другие проходят незамеченными, третьи — мозолят глаза и только. И эти капризы моды во многом спонтанны.

Нет, ну, конечно, общая тенденция — каждый раз очевидна заранее, да и метанье из крайности в крайность — явление неизбежное и потому предсказуемое. Но попробуй объясни и, тем более, предугадай, какой бантик или лозунг больше понравится публике. Приходится неустанно экспериментировать, прибегая к богатой фантазии.

К примеру, очень многие задолго до Маркса понимали: грядет эпоха пролетарских идеологий. Но кто ж знал, что лозунг «Пролетарии всех стран соединяйтесь!» окажется самым массовым. Да и в этом ли лозунге дело?! Скорей – в обещании благ, льющихся полным потоком в открытые рты ленящихся.

Впрочем, сказка о коммунизме к одной отдельно взятой идее не сводится, как и рубашка – к фасону воротника. Здесь «целая пачка пряников». И кто-то же их придумал, испек, опробовал в различных сочетаниях, удачно упаковал и массово распространил в качестве ширпотреба.

Что касается ширпотреба, то «марксизм» – бесспорно, продукция фирмы «Маркс». И здесь, несомненно, проявлены гениальнейшие способности, позволившие захватить гигантскую долю рынка массовых идеологий сравнительно быстро и на довольно продолжительный срок, заслужив основоположнику почетный статус «основателя единственной за последние века новой религии».193

Вместе с тем, освежая в памяти произведения Сен-Симона и Фурье, я почувствовал себя на показе «высокой моды», где в пестром мареве194 «фасонов от кутюр», мелькают абсолютно все заготовки «научного коммунизма». И вспомнилось, как впервые задал себе вопрос: «Так что ж здесь придумано Марксом?», и как, истерзавшись, ответил: «В сущности ничего!»

Кроме того, отбор и обкатка наиболее жизнестойких элементов «коммунистической идеологии» и их устойчивых сочетаний — очевидная заслуга общин-школ последователей Сен-Симона и Фурье.195

Марксу-Энгельсу, как всем преуспевшим предпринимателям, оставалось лишь отсечь парочку причуд-излишеств, уместных на показах мод, но неприемлемых для ширпотреба. Перво-наперво следовало отбросить устаревшую религиозно-сектантскую оболочку сенсимонизма и фурьеризма196, а также аляповатые и одиозные подробности «светлого будущего, чреватые насмешками и пустопорожними спорами. Кроме того, время требовало более яркой и сочной политической окраски идеологии, рассчитывающей на симпатии масс.197

Основоположники справились с трудностями адаптации утопий успешней своих многочисленных конкурентов. Но величать сотворенное «Чудом!», по-моему, неприлично. Потому что распространение иллюзий правильней называть «надувательством», даже если надули несколько миллиардов.

Среди наиболее лживого, обещанного в ближайшем будущем под видом закономерного:

1) бесгосударственное общежитие трудящихся198, где приятный труд и творческая свобода царствуют, но ни к чему никого не принуждают, где общественное всегда и для всех превыше личного, причем по велению сердца;

2) плановое изобилие и отсутствие жажды наживы;

3) абсолютная бесконфликтность (социальная гармония, полное преодоление всех и всяческих противоречий);

4) истинное мега-учение, воссоединяющее все науки и искусства, научающее каждого жить согласно всеобщим законам движения природы, общества и сознания199;

5) безудержный прогресс во всех направлениях материального, социального и индивидуального развития, лишенный негативных последствий.

Все эти абсурдные преувеличения придумали отъявленные прожектеры-авантюристы — люди весьма и весьма безалаберные, поверхностные, склонные строить «абсолютно совершенное» на «разрушенном до основания». Один из них помимо научных законов «всеобщих судеб» составлял планы «офранцуживания Индии»200 и рытья каналов, соединяющих города и океаны. Второй прорицал появление «услужливых антикрокодов201 — извозчиков», «лимонадных морей» и «осветительных колец вокруг Земли». Первого звали Клод Анри де Рувруа, граф де Сен-Симон, второго попросту — Шарль Фурье. Оба изо всех сил202 стремились казаться великими учеными, выводящими будущее из «тенденций развития материальных сил настоящего». Но не преуспели. Так и остались в общественном мнении объектами осмеяния — беспочвенными фантазерами, разрывавшимися между своими бесчисленными увлечениями.

7.2. Грезы о всесторонности

А Маркс преуспел! Хоть и был таким же увлекающимся недоучкой, хоть и не увидел в будущем ничего сверх того, что пригрезилось французским утопистам. Потому-то именно марксизм в ответе за всю эту «фабрику грез». В том числе за массовое увлечение «всесторонним развитием личности».

Что тут скрывать — я и сам долго тешился радужной мечтой о «всестороннем самоусовершенствовании». Не подозревая при этом, что подлинными авторами и самыми восторженными апологетами такого «развития» были не Маркс с Энгельсом, а Сен-Симон с Фурье.

И как гром среди ясного неба те же идеи в подлиннике, в упаковке изысканного красноречия, в фейерверке фантазий, в неудержимом потоке галльской необузданности. Как же празднично — черт, возьми, особенно на фоне схоластической скудости Маркса!

Да, Фурье имел право хвастать в предсмертной речи: «Вся моя жизнь резюмируется в одну мысль: обеспечить людям свободное развитие их способностей…»

Помню и то, как неловко было узнавать, что задолго до мнимого «автора» Энгельса и намного убедительней его тот же Фурье доказывал: «лучший отдых это перемена занятий».

Хотя, по правде сказать, удивлялся я по причине собственной беспамятности. Ведь Энгельс и сам во всем сознавался, пусть и завуалировано: «Воззрения Сен-Симона содержат в зародыше почти все экономические мысли позднейших социалистов, а у Фурье — критику существующего общественного строя».203

Ну, а само увлечение «разносторонностью» (с сопутствующей всеядностью) оказалось юношеским максимализмом.204 По мере взросления уяснялись теоретические и практические преимущества «гармонического воспитания» Платона, основанного на равновесии физической, математической и художественной подготовки, и «творческой разумности» Леонардо да Винчи, сочетающей прикладное естествознание с художественным творчеством. Увы, но именно Платон с Леонардо указали нам «предельно осуществимую гармонию». К тому же, собственной жизнью доказали осуществимость стремления к этому пределу, в отличие французов, очень забавно тщившихся выглядеть «объявшими необъятное», выглядя жалкими профанами во всем.

Конечно, велеречивых мечтателей нетрудно понять. Стремления их безупречно благородны. Насмотревшись на то, во что превращает людей узкая специализация эпохи мануфактур и фабрик, они воспылали страстным желанием вернуть человечеству «натуральную» полноту ощущений путем тотального уничтожения цивилизации, основанной на разделении труда. Многих заразили своими темпераментными речами! И подняли такую волну «вожделения всесторонности», что гуманитарные кафедры бывшего СССР до сих пор потряхивают бакенами на этой волне.

Разумного в такой поэтизированной всеохватности не больше, чем в желании сосчитать до удециллиарда. Число большое, нолей – потрясающее много, да только жизнь маленькая и состоит не из одних количеств, а из качеств тоже. Проще говоря, разделение труда — единственный способ охватить и освоить необходимые человечеству профессии. «Всесторонность» же — всего лишь гулкая и праздная мечта, вроде «благ полным потоком», рассчитанная на слишком юных и слишком алчных — неспособных сдерживать свои аппетиты.

8. Качественный Пиар

Итак, раскассировав марксизм по первоисточникам, мы остаемся с пустыми руками, точнее с кучей громоздких терминов и горкою звучных слоганов, не содержащих, к сожалению, ничего оригинального и, уж тем более, ничего обогащающего науку. Типичнейший «Новый Завет» - тенденциозная компиляция сюжетов и афоризмов «Ветхого завета». И чудом может казаться лишь то, что бледная копия воссияла ярче оригинала, привлекая к себе гораздо больше верующих.

8.1. Несопоставимое

По аналогии со всякой «попсой» источник «ослепительного сияния» марксизма нужно искать не в его мудрости и содержательности, оказавшихся на поверку иллюзорными, а в чем-то прямо противоположном — достаточно простом, чтобы прийтись по вкусу широким народным массам, не таким уж умным и знающим.

Из главы 17 новозаветных «Деяний Святых Апостолов» известно, как просвещенные афиняне высмеяли проповедь Павла. Еще бы! На фоне античной образованности и глубокомысленности, на фоне сложной теологии неоплатоников и всеразлагающего скептицизма «академиков» Павлов рассказ про Вездесущего Творца всего и Праведный Суд Божьего Избранника выглядели малограмотным и весьма наивным чудачеством.205

То же самое Марксова «теория прибавочной стоимости» – для всех, кто читал Смита и Риккардо, и марксистская диалектика – для всех, изучавших Гегеля. А научный коммунизм так и вообще — тусклые угольки искрометного фантазирования утопистов, обезбоженного и обездушенного истматом по методике Фейербаха.

Но уместно ли сопоставлять «Новый завет» с классикой эллинизма? Такое, сопоставление текстов лишь затеняет практическое значение исторического бестселлера, выставляя его как бездарную попсу — побасеночку для самых маленьких, тупых и необразованных. А ведь марксизм, подобно христианству, велик не своими духовными совершенствами.

Спросите: «Чем?» – смущенно (как профан в соответствующей области) отвечу: «Пиар у него превосходный! И востребованность подобных «идей» необычайно высокая!»

8.2. Быть – это слыть

Рекламщики всех стран, завидуйте! То, что Маркс — «Титан мысли (а не просто гигант) и отец светлого будущего», в упругие головы «широких пролетарских масс» мастерски вколотил гениальный публицист и предприниматель Фридрих Энгельс.

И «так случилось, что сегодня опасность недооценки» этого товарища «гораздо большая, чем опасность переоценки».206 Рядом с этим кудесником пролетарского «паблик рилейшинс» «сын турецкого поданного» выглядит ничтожным и пакостным жуликом.207

Тише, тише! Энгельс, как и Маркс, не был жуликом. Они оба очень самоотверженно и искренне играли героев Прометеевского типа. И хоть я сам давно уже не расцениваю «торжество пролов» (владычество толп, черни) как благо цивилизации, но, кажется, хорошо понимаю, сколь тяжко исстрачивать жизнь на Сизифов труд «спасения малых сих» во имя прогресса, социального и научно-технического.

Но так же верно и то, что марксизм — лишь качественный дурман, умелая ложь во спасение! Бесплотная, как мираж – манящая, как оазис!

Старенький Энгельс очень часто проговаривался о подлинной «сущности марксизма» и без обиняков отождествлял «партъячейки» своих сторонников с первыми христианскими общинами.

Впрочем, и раньше себя выдавал. К примеру, тогда, когда «пилотный» вариант нового вероучения подготовил в виде «Символа веры» - «Катехизиса коммунистов».208 И по форме, и по содержанию катехизис, да и только!

А там при ответе на вопрос: «Отвергают ли коммунисты существующие религии?» безапелляционно провозглашено: «Коммунизм является той ступенью исторического развития, которая делает излишними и снимает (заменяя собой) все существующие религии».209

Правда, чуть позже, посоветовавшись с бывшим «вечным студентом» юрфака, «творец Новейшего Вероучения» переделал написанное в официально-правовой «Манифест компартии».210 Но слог-то остался пиетистский – донельзя экзальтированный и мистический. «Призрак бродит по Европе…» Трепещите, маловерные!..

А что он еще мог бы написать?! Человек с детства мечтал снабжать людей не новыми тканями, как отец (капиталист-текстильщик), а новыми идеями, как Лютер. Но фатальным препятствием к преуспеянию в подобной деятельности стало то, что он не был похож на типичного Пастыря, соответствующего стереотипам середины XIX века — то есть не был похож на Ученого: ни внешнего вида, ни соответствующих дипломов.

Значит, требовался «Второй» - научно-остепененный напарник, достаточно солидный и самодовольный, чтобы восприниматься в качестве «Великого ученого». И таковой обнаружился, хоть и не сразу. Зато «какой типаж», «какая глыба, какой матерый человечище»! Лучше Ивана Грозного и Льва Толстого в одной бороде!

Дипломированный доктор философии Маркс образцово воплощал «наличие» глубокой научности и изощренной эрудированности.211 А Энгельс все это умело снабжал идеями, подправлял (особенно публичные выступления, предисловия и послесловия — самые читаемые части любой книги): вычитывал, оттачивал, делал вставки, оснащал звонкими, литыми фразами, пробирающими «сознательного» пролетария до костей.212 «Современный пиар» самоликвидируется от зависти, попсовое «фэнтези» меркнет перед столь завораживающей публицистикой!

Желающим увидеть, каков Маркс без прикрас и приправ соавтора, предлагаю перечитать третий пункт первого раздела данной книги или же ознакомиться с томами «Сочинений», содержащими так называемые «ранние произведения», «черновики и рукописи» - то есть собственноручные поделки Маркса. Вот где — махровая схоластика (широко практиковавшаяся основоположником задолго до занудных марксистко-ленинских кафедр)213 и пресловутое «бла-бла-бла» в качестве силиконового наполнителя, включая утомительное ерничанье по малейшему поводу.214

Вот замечательный пример: «Если я отказываюсь от своей частной собственности в пользу кого-то другого, то она перестает быть моею; она становится независимой от меня, вне моей сферы находящейся вещью, внешней по отношению ко мне вещью. Я отчуждаю, следовательно, мою частную собственность. Но если я просто отчуждаю мою частную собственность по отношению к себе, то я полагаю ее только в качестве отчужденной вещи вообще, я снимаю лишь мое личное отношение к ней, я возвращаю ее во власть стихийных сил природы. Отчужденной частной собственностью вещь становится лишь тогда, когда она перестает быть моей частной собственностью, не переставая от этого быть вообще частной собственностью, то есть тогда, когда она вступает в такое же отношение к какому-то другому человеку вне меня, в каком она находилась ко мне самому, другими словами — когда она становится частной собственностью какого-нибудь другого человека»215

И наивен тот, кто думает, будто «классик» современной наукообразности намеревался сказать нечто большее, чем пустая банальность: «Отдал — значит, уже не твое, а чужое».

Для таких чрезмерно наивных и процитирую назидательное письмо Маркса Энгельсу от 23 мая 1868 г.: «Если бы ты, как я, вынужден был читать экономические статьи, то увидел бы, что все по уши увязли в экономических банальностях, поэтому стараются приправить свою стряпню псевдофилософским или псевдонаучным жаргоном. Этот мнимонаучный характер отнюдь не делает содержание (само по себе равное нулю) более понятным. Напротив. Весь фокус в том, чтобы мистифицировать читателя и заставить его ломать себе голову, пока он, в конце концов, не придет к успокоительному выводу, что за этими страшными словами скрываются лишь общие места. Ты бы убедился, что ты на самом деле слишком стесняешься».216

Такой вот урок «подлинной научности». Так что не верьте Энгельсу, будто бы «у Маркса каждое слово на вес золота».217 Дедушка Фридрих и сам в такую рекламную чушь никогда не верил!

Тридцатилетняя супруга и та не верила, а потому регулярно поучала мужа: «Пиши по существу. Как естественно и непринужденно выглядят французские солдаты в их легкой униформе. И вспомни наших неуклюжих пруссаков, разве они не внушают тебе отвращения! Ослабь ремень, освободи ворот, сдвинь шлем, дай свободу причастным оборотам, пусть слова ложатся как им удобней. Армия, идущая в бой, не обязательно должна маршировать по уставу».218

А посему не случайно, что рукою Маркса не создан ни один из тех «научно обоснованных» лозунгов, под которыми прорубалась «столбовая дорога» к торжеству «научного коммунизма». А все потому, что марксисты свои боевые снаряды219 таскали из книг другого учителя. «Манифест коммунистической партии»220, «Анти-Дюринг», «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии», «Происхождение семьи, частной собственности и государства»… И еще сотни менее популярных «рекламных роликов» того же качества.

Эти — захватывающие и доходчивые произведения, в отличие от «Капитала», читали очень и очень многие. Там все не похоже на Маркса? В том числе нет ни пресловутой «научности» (хорошо, «околонаучности», если вам претит схоластический стиль). Нет «избыточных» слов и знаний.

Скажете, плохо, что нет этих знаний. Скажет, что «три закона диалектики» мог придумать только слышавший Гегеля из десятых уст (ладно-ладно, из вторых или третьих, но не очень вдумчиво).221

Но разве подобная критика способна ослабить силу его «проповедей», «псалмов» и «священных троиц»! Разве померкнут его слоганы! Разве утратят ценность составленные им энциклопедические подборки фактов, необходимые каждому «образованному» марксисту.

И все-то у Фридриха Энгельса не на пустом месте! Ведь поименованный товарищ повсеместно, настойчиво и убедительно внушает, что он лишь подмастерье, что за всеми изысками его собственного, не слишком блестящего теоретизирования стоит блистательнейшее и фундаментальнейшее (хотя и незаконченное) исследование подлинного Мастера:

— «лидера научной мысли современности»;

— «Величайшего ученого всех времен и народов»;

— «самого передового из передовых»;

— и прочая, прочая, прочая…

А кто из «партийцев» не верит — пусть сам попробует отыскать пролетарскую сущность среди неподъемных словес, таблиц и формул. СлабО?! «Не понятно!» - говорите?!222 — То-то же: марксизм – наука очень сложная (сложнее физики, химии и биологии, вместе взятых), но такая же эффективная! А посему пролетарии всех стран присоединяйтесь, чтоб не опоздать к началу «экспроприации экспроприаторов»! Иначе час пробьет — а вы проспите и останетесь ни с чем!

И вот уже на исходе второй век существования марксизма, а большинство исследователей этого «учения» продолжают приписывать Марксу самое важное из того, что со всей очевидностью вышло из-под пера Энгельса, и делать вид, будто бы неизвестно авторство лучших работ. Словно стили соавторов кому-то кажутся схожими!223

– Маркс, – говорят нам, – умел писать и в стиле Энгельса, только «в ранний период своей деятельности еще не владел тем блестящим слогом, в котором по выражению Либкнехта, соединилась негодующая суровость Тацита, убийственная шутка Ювенала и священный гнев Данте».224

И «апологетов Марксова стиля» можно понять: если руководствоваться логикой, не принимая на веру имя, стоящее в заголовке, то все яркое придется отдать Энгельсу, оставив Марксу лишь мешанину из нудной схоластики и натужной риторики.

Характерный пример – весьма популярная в свое время серия статей «Революция и контрреволюция в Германии» принесла Марксу имидж прекрасного журналиста и стабильный доход в Америке. Поэтому «пишущим» дочерям Карла Генриха так не хотелось говорить правду, и они до самой смерти скрывали ту часть отцовской переписки, которая неопровержимо свидетельствовала: все статьи написаны «дядей Фридрихом» и только перед отправкой в газету переписаны «дорогой мамочкой» без малейшего вмешательства «гениального папочки». Нечто похожее по сей день творится с «Манифестом Коммунистической партии» и «Гражданской войной во Франции». Ведь стоит признать все заслуги Энгельса, и Маркс окажется абсолютно подставным лицом — марионеткой на сцене истории, греющейся в лучах славы «литературного негра».

Надеюсь, написанного довольно, чтобы сказать: роль ученого Маркса аналогична роли Кисы Воробьянинова в «Союзе меча и орала». Поэтому другу Карлу было достаточно в присутствии посторонних гудеть всезнанием да попыхивать сверхъестественной мудростью (т.е. «темными фразами не для средних умов»). Чтоб друг Фридрих мог неустанно демонстрировать этого «добросовестнейшего всезнайку-сверхумника» и уверенно рассказывать «потенциальным потребителям» о сложной работе «Величайшего гения», неустанно производящего «высококачественный продукт» - «законы, несущие счастье трудящихся мира сего».

8.3. Что же мы изучали?

К собственной чести Маркс гудел и пыхтел весьма не слАбо! К тому же на разные темы – выбрав у классиков (пусть и при помощи Энгельса!) очень много интересного и научно обоснованного, в том числе эпохальный, исторически подтвержденный вывод о торжестве общественной собственности в индустриальном мире. Именно поэтому для понимания процессов сотворения и успешного распространения новой «мировой религии» рукописи главного основоположника не менее интересны, чем евангельские апокрифы.

Больше скажу — нам существенно повезло, поскольку «в старые добрые времена» по Марксовым общедоступным и всюду «изучавшимся» книгам мы учились «всему на свете». А я еще и наслаждался марксистской «заумью», как гурман экзотических яств, чуждых вкусу подавляющего большинства!

Но сколько не заглядывай в марксистское многотомье. На имитацию науки похоже, а нормальной наукой – даже не пахнет. Нигде! Голословного догматизма, кафедрального (поучающего) красноречия и квазикрасноречия много225, попыток исследования-обоснования нет вообще. Свойственных нормальным ученым сомнений и уважительного отношения к оппонентам не найдете. Настоящие ученые, если и упоминаются, то исключительно для того, чтобы быть охаянными и осмеянными. Часто не по заслугам, а еще чаще некачественно — методом искажений и передергивания.

Вот и жалею нынче, что труды Маркса – всего лишь наглядная иллюстрация того, как толстенная компиляция может стать тупым орудием масс.

Вдобавок, чистый марксизм (то есть без примесей Энгельса) до сих пор успешно служит «образцовым примером» для всех пронырливых граждан, сколачивающих собственный «капиталец» из продуктов чужого творчества. Чем длиннее и непонятнее — тем сытнее жизнь у подобных ученых.

8.4. В сопоставлении с конкурентами

Ничем, кроме высококачественного и успешного пиара (точнее умелой и яркой пропаганды), не объясняется то, почему псевдонаучная идеология под видом «единственно верной науки» стала религией масс в таких странах, как СССР, Веймарская Германия, Маоистский Китай и др. В то время как многочисленные «аналоги» оказались тупиковыми ветвями.

И это, несмотря на явные преимущества позабытых «учений». По крайней мере, лично мне книги Прудона226, Лассаля, Дюринга227 кажутся популярней, содержательней, завершенней и выразительней работ Маркса при сопоставимом наборе первоисточников, всевозможных цитат и мудрых изречений на разных языках. Да и будущий социализм Прудон, Лассаль и Дюринг описывали уж очень похоже на то, что было построено в СССР и других соцстранах. В то время как Маркс везде попал пальцем в небо.

Бывали периоды, когда немарксистские версии социализма оказывались приятней и понятней целевой аудитории. Порою при минимальных рекламных издержках конкуренты заполоняли рынок собственными «идеями», пользующимися ажиотажным спросом. И марксистам приходилось поспешно заимствовать чужое, заливая помоями сами источники заимствований. Уже «Манифест компартии» создавался как симбиоз чужих идей с параллельным охаиванием скомпилированных авторов.

Однако нельзя забывать, что тяжеловесная и многословная схоластика Маркса больше других социалистических доктрин похожа на науку, с точки зрения, невежественных и малосведущих. Значит, из всех видов науки для масс марксизм выглядел лучше даже в тех случаях, когда «чья-то доктрина» была реально «научней» или доступней-понятней массам.

Рассудим! Мог ли стать орудием масс элитарный и благородный социализм Оуэна228 или Чернышевского? Мой скорбный ответ: Никогда… Да и личный опыт указанных авторов о том же свидетельствуют. Удел таких идеологов — одиночество и камеральное уважение «узенького кружка ригористической интеллигенции». А все потому, что они не делали ширпотреба.

Можно спросить иначе: мог ли стать массовой идеологией коммунизм какого-нибудь Вильгельма Вейтлинга (из рабочих) или либеральный радикализм какого-нибудь Бруно Бауэра (из красной профессуры)? Ответ тот же (но уже оптимистично!): никогда!

Для Вейтлинга — «нет, нет и нет», ибо «не бывает пророка» такого же тупого и безграмотного, как сама паства. Кто выглядит, как все, не сможет прикинуться «Избранным»!

Процитирую остроумное обобщение Ф. Уина: «Вейтлинг изображал из себя благочестивого, мятущегося пророка-великомученика. Он чувствовал бы себя как дома среди странствующих средневековых проповедников тысячелетнего царства Христа, или в коммунистических сектах «тысячелетников», расплодившихся во время гражданской войны в Англии, но у него не было ничего общего с мыслителями и активистами XIX века. Его мировоззрение представляло коктейль из Апокалипсиса и Нагорной проповеди, в которой чрезмерная приторность проповеди в воскресной школе была сдобрена вкраплением огня и серы. Он то предрекал надвигающийся конец света, то радостно лепетал о возвращении в рай или страну счастья Аркадию, где не будет места ненависти и зависти. Это выглядело так же, как если бы один из четырех всадников Апокалипсиса вдруг спешился, чтобы погладить проходящую кошку».229

Для Бауэра — «нет», потому что образованность свою всюду показывал (очень высокомерно, кстати!) и говорил всегда про «непонятное»230, да и не любил он народ — явное пренебрежение-презрение к «массам» сквозит во всем его поведении, во всех его произведениях.

Короче, массовый спрос «киосками» или «бутиками» не привлечешь и не насытишь. А потому выигрышно для марксизма и то, что он не «комок», и то, что – не «салон».

Марксизм он, как супермаркет, где напористая и эффективная реклама – заслуга Энгельса, а видимая «качественность» товара (то есть полная иллюзия пролетарской научности) — уже достижение Маркса, умелого имитатора. Без «трудов» последнего даже самому гениальному маркетологу было бы нечего втюхивать.

8.5. «Научный авторитет» марксизма

Аргумент: «Сомнительно, чтобы столько умных — образованных людей ошибалось насчет Маркса» является грубой формально-логической ошибкой – «апелляцией к авторитету».

Не верен данный аргумент и фактически (по сути). Все похвалы умников в адрес Маркса-ученого – «Мене, мене, текел упарсин».231 Одни, как Ленин, не имели соответствующего образования, чтобы отличить поверхностную компиляцию от серьезной науки (мы и сами побывали в роли Володи Ульянова). Другие, как Плеханов, нашли «науку», соответствующую их собственной склонности к схоластическим компиляциям, напичканным всяческой эрудицией и самодовольным высокомерием. Третьи, как Ильенков, вынуждены были хвалить не того, кого хотелось бы.232 Четвертые, как Поппер или Рассел, считались с публичной ролью пузыря, а не с его внутренней пустотой, для них совершенно очевидной, в особых доказательствах не нуждающейся233. И т.д. и т. п.

Утверждение: «Никто не говорит о Марксе как о пустой величине» мало соответствует действительности. О нем именно так и высказывается абсолютное большинство ученых с самого начала и по сей день.

Сколько раз он пытался попасть на какие-нибудь научные мероприятия в качестве полноправного участника или завязать дружбу с учеными (рассылая Дарвинам234 и Спенсерам свои «труды»), но его всякий раз игнорировали и книг его научными не признавали. «Экономисты не находили нужным считаться с ним в это время. Многие его вообще не знали»,235 — писал М. М. Ковалевский по последние годы жизни Маркса.

«Кейнс отвергал Маркса, считая его оригиналом, вышедшим из преисподней экономической мысли, чье учение было непоследовательным, устарелым, неверным с научной точки зрения, не имеющим ни значения, ни применения».236

«Через сто лет после публикации «Капитала» британский премьер-министр Г. Вильсон похвастался, что никогда не читал «Капитал»».237 И это говорил лидер лейбористов, то есть партии трудящихся! Однако стоит ли удивляться, если подобная похвальба никогда не выходила из моды у западных популистов.

«Большинство американских и европейских экономистов критикует его теорию как научно необоснованную и чисто идеологическую. В их представлении марксизм — чистая идеология, лишенная научной и принципиальной основы».238

Даже в СССР научная интеллигенция всеми доступными средствами подчеркивала низкое качество марксистской науки, намекая на то, что основоположники были типичными малограмотными профанами, а не учеными профессионалами. Еще в конце 80-х мы слышали это от московских анархистов («Общины»), а в начале 90-х уже читали в расплодившихся «Экономикс».

И вот теперь на просторах бывшей марксистской империи Маркса все чаще сводят к нулю. К примеру, в курсе «Культурологи» к теме «Маркс о свободном времени и развитии человеческой индивидуальности». Вот студенты и путают основоположника с шоколадным батончиком «Марс».

Новомодный биограф Маркса Жак Аттали пишет: «Сегодня почти никто больше его не изучает и считается хорошим тоном утверждать, что он заблуждался… Я даже почти не слышал его имени, обучаясь естественным наукам, праву, экономике или истории. Сегодня коммунизм, похоже, навсегда стерт с лица земли, а идеи Маркса уже не являются ставкой в борьбе за власть…»239 Причем биографическая книга самого Аттали — наглядное подтверждение «неизучения марксизма»: почти все, что там написано, – измышления самого автора на основе исковерканных цитат и разрозненных фактов, позаимствованных их крайне поверхностных справочников.

Обстоятельный и ироничный Ф. Уин вторит коллеге: «Довольно распространен аргумент: ««Капитал — это полная чушь. Его и читать не стоит». Гораздо более изощренная критика изложена философом Поппером. Нельзя сказать, писал Маркс чепуху или нет, поскольку его законы капиталистического развития — не более чем неограниченные никакими условиями исторические предсказания, туманные и неожиданные. В отличие от конкретных научных гипотез их нельзя ни подтвердить, ни опровергнуть. Экономист П. Самуэльсон объявил, что весь труд Маркса можно спокойно забыть, поскольку обнищания рабочих просто никогда не было. Так как по учебникам Самуэльсона занимались многие поколения студентов, то это стало общепринятой мудростью, не требующей доказательств».240

Однако по здравому размышлению нужно признать, что это все-таки не Конец марксизма. Многочисленные публикации 2008−2009 годов дают основания полагать, интерес к Марксу не затухает. И даже в очередной раз возрождается в довольно неожиданных формах – точно к катренам Нострадамуса. Не признавая научного значения марксизма и искажая до неузнаваемости все мысли основоположника, его самого хвалят за якобы:

— «самый ранний» Апокалипсис капитализма – предсказания неизбежного крушения частной собственности и национальных государств, которые начинают сбываться с очередным экономическим кризисом;241

— «самое последовательное» развенчивание аристократической романтики и доказательство главенствующей роли корысти («экономического интереса») во всех делах человеческих (при этом Маркса ставят в один ряд с Сервантесом как пародиста-насмешника);242

— «самый первый в истории науки» проект всемирной глобализации;

— «самую оригинальную и гигантскую» абстракционистскую инсталляцию, составленную из образов, фактов и мыслей, заимствованных из художественной литературы, статистики, журналистики и науки. Иначе говоря, Маркс — создатель «сюрреалистического произведения искусства» – художественного коллажа, внушающего ужас и вынуждающего улучшать окружающий мир. Этакий гротеск во спасение человечества (здесь Маркс уже в одном ряду с Кафкой и авторами технопессимистических антиутопий).

Естественно, рядом с такими оценками соседствуют разглагольствования о том, что такого талантливого и очень свободолюбивого писателя-художника-пророка извратили другие — кровожадные люди, типа большевиков и маоистов.

Что ж, зададимся вопросом: какая разница под каким соусом современная цивилизация протащит сквозь период относительного благополучия популярность своего «кризисного могильщика»? Что б не трезвонила элита, рассуждая о Марксе, – лишь бы трезвонила. Когда ж к этому трезвону начнут прислушиваться те, кому нужен марксизм в качестве боевого клича, мишура интеллигентских сентенций мгновенно сменится очередным разгулом пролетарского варварства.

А предать марксизм забвению, наверное, не получится. Во-первых, потому что у эрудиции свои законы сохранения «значительных фактов». А во-вторых, потому что марксизм не трудно придумать с нуля, если он снова понадобится.

8.6. Уроки самовосхваления

Немногие идеи марксистского уровня удостоились столь эффектного самовосхваления! — Это не я, это профессиональный рекламный агент с большим опытом работы в отрасли заметил. Гитлер — его фамилия.

В этой связи вместо публичного лозунга «Пролетарии всех стран, соединяетесь!» давно пора изучать сакральное кредо «основоположников»: «Не дохваливать не позволим!»243 А уж хулящим — лучше б к ассенизатору в бочку, чем под ответную критику основоположников!

Христос не прощал «хулу на Святого Духа» – Маркс поднял планку гораздо выше и не прощал малейший дефицит славословия в собственный адрес, малейшее недоупоминание!244 Из многочисленных примеров предания анафеме «маловерных» - приведу лишь один, но весьма характерный.

В 1880 году Г. М. Гайндман, глава промарксистской Демократической федерации (с 1884 года Социал-демократической федерации) Англии, позволил себе стушеваться – хвалить Маркса и цитировать «Капитал», не называя по имени «великого мыслителя» и его «гениальное произведение». И тут же был наказан бурной истерикой, полным разрывом отношений и тотальным публичным охаиванием.245 В то же время некий заядлый бабник246 Э. Б. Бакс был обласкан обоими основоположниками. По словам самого Маркса, сей «недотепа» сильно искажал факты и цитаты, крайне путано излагал теорию, зато в популярном журнале «Modern Thought» («Современная мысль») аршинными буквами247 славил нужные имена и названия. К примеру, Карла Генриха он называл вождем современной мысли.

Растроганный Маркс написал Ф. А. Зорге: «Это первая английская статья, которая проникнута действительным энтузиазмом к новым идеям и смело восстает против британского филистерства. Появление этой статьи, возвещенное афишами, напечатанными крупным шрифтом и расклеенными на стенах в лондонском Уэст-Энде, вызвало большую сенсацию. Самое же важное для меня было то, что я доставил радость моей дорогой жене в последние дни ее жизни. Ты же знаешь, с каким живым интересом она относилась ко всем таким вещам».248

Вспоминая об этом, трудно не удивиться тому, что нынешние пиарщики не соблазняются детальным изучением марксистской саморекламы, каковую, в отличие от «научного коммунизма», хвалят и друзья, и враги. Причем по заслугам – ведь прельстительность коммунистических лозунгов, несомненно, сильнее, чем у Дьявола в «Фаусте»!

Да и как актуально в наши дни уметь уподобиться Марксу. Ведь в нашей глобальной, многомиллиардной «деревушке» быть ученым-мыслителем (даже хорошим) не так уж сложно. Зато как неописуемо трудно им прослыть.

Смотрите ж и слушайте ВСЕ!!! Половина человечества на протяжении ХХ века стремилась к «светлому будущему» под влиянием текстов ЭТОГО человека. Полтора миллиарда китайцев и множество народов поменьше делают это поныне. Зараженных его идеями больше, чем христиан, мусульман или пользователей Microsoft. Почти во всех государствах есть влиятельная партия его сторонников. Его толстенные книги продаются везде и приносят неплохую прибыль издателям249, не требуя расходов на дополнительную рекламу. ЕГО имя — Карл Генрих Маркс. Под видом «Единственно верного учения» он распространил по всему миру пространные и неточные выписки из книг других, менее известных авторов. Многие «вероучения» того же типа («фашизм», «нацизм» и т. п.) «давно гниют среди отбросов», а марксизм бессмертен не хуже Достоевского!

А теперь, насытившись славословием, огорчу всех уверовавших в рекламное всемогущество. Циничный, но добротный «коммунизм» Бисмарка, а также еще более циничный, но «весьма и весьма сытный» прагматизм «Кейнса — Рузвельта» легко одерживали победы в битвах с «соловьиными трелями» Энгельса, Муссолини, Гитлера…250

Отсюда вывод: качественный продукт – эффективнее любой «дури» - «опиума народа»,251 а трезвость — норма человеческой жизни.

9. Всемирно историческое значение марксизма

«Что остается от сказки потом — после того, как ее рассказали?»252 Казалось бы, одна лишь память – причем угасающая, если эта сказка, подобно «научному коммунизму», содержательно не нова и лжива по сути своей. Лучше б и вовсе не помнить… Если б не социальное воздействие колоссального масштаба. Если б не ажиотажная популярность!

Только наша наивная вера в гармонию побуждает нас приписывать влиятельным историческим деятелям выдающиеся личные качества. Хоть повседневный опыт и убеждает: «не все золото, что блестит». Хоть во «всемирной истории», как и в повседневности, многим воздается не по заслугам: гениальная мысль может остаться незамеченной, а поверхностная болтовня – воссиять в веках, Гений – уйти непонятым, а ловкач — обрести бессмертие.

9.1. Так фабрикуются массовые идеологии

ХIХ век далеко не первый случай в истории человечества, когда массовая идеология лепилась из ярких осколков предшествующей — гораздо более высокой культуры. Так, фантасмагорический «Ветхий завет» скроили из священных писаний Ближнего Востока (Шумера, Ассирии, Вавилона, Египта), шлифовавшихся сотнями жреческих поколений два-три тысячелетия. Сентиментальный «Новый завет» сварганили из штампов эллинистической философии и драматургии. Напористый «Коран» – из простецких имитаций популярнейших религиозных текстов Арабской цивилизации. Пресная Реформация (протестантизм) — обглоданный богословием Ренессанс (гуманизм).253

Как и их предшественницы, массовые идеологии ХХ века имеют изначально невысокий уровень научности и содержательности. Иначе б им не стать «попсой» («достоянием широких народных масс») и «бизнесом» для малограмотных политиков, способных не отпугнуть простонародье «чрезмерным умом и образованностью». Но, если поверхностная эклектика фашизма и нацизма обстоятельно раскрыта в русскоязычных научных публикациях, то такой же анализ в отношении марксизма на русском языке – большая редкость. Ибо сначала было нельзя! А потом стало не до этого.

Несомненно, марксизм лучше фашизма и нацизма имитировал «научность». Поэтому и властвовал с «доплатой за степень», и отдыхает от славных дел, как старый профессор на пенсии, с «научным статусом», дающим «кров и пищу» после всех политических фиаско.

Казалось бы – не по праву. Ведь истин марксизм не открыл, раз уж наукой не был. Или как писал А. Лориа: «Маркс был софистом, который в ущерб истине стремился прийти к отрицанию существующего строя».254

И все-таки признание – по заслугам.

Сначала послушаем Меринга: «В конечном счете великое сердце всегда побеждает карликовый ум!»255

Ироничный Ф. Уин высказался циничнее: «Фальшивые мессии, если их не разоблачить, гораздо привлекательнее для масс, чем настоящие монархи».256

А поэтичнее всех подобные заслуги перед человечеством оценены П. Ж. Беранже:

«Господа, если к правде святой

Мир дороги найти не умеет,

Честь безумцу, который навеет

Человечеству сон золотой!»257

9.2. Коммунистический миф как средство спасения человечества

Никакие законы капитализма переход к «цивилизованному будущему» не гарантировали. Но нашлись люди, навеявшие спасительную мечту о коммунизме. Среди них на первых ролях Маркс и Энгельс, которые подобно Петру и Павлу258 скроили «научный коммунизм» и «разнесли его по умам» столь успешно, что он на века сделался религией миллиардов.259

Без марксизма и ему подобных «вероучений», возбуждающих фантастическую энергию масс», «эксплуататоры» вполне могли превратиться в субтильную, угасающую от безделья аристократию, удовлетворяющую свои нужды с помощью высокопроизводительных машин, а бывшие эксплуатируемые (жалкие придатки машин) деградировали б в тупых и голодных дикарей, спасающихся от полного вымирания звериной охотой за головами.260

Предоставленный самому себе капитализм неизбежно б рухнул на дно варварских «темных веков», как античный мир и безвестные цивилизации до него. А так мы имеем победившее «общество потребления» – блага полным потоком, Интернет опять же. А все потому, что вытесняемые машинами рабы смогли сплотиться и отстоять свое право на сытую жизнь. Борьба между «рабочими» и капиталистами» оказалась достаточно сильной, чтобы вытолкнуть человечество на новый уровень развития, в лоно материального благополучия.261

Как тут не вспомнить «старое — доброе»: «Маркс отдал всю жизнь созданию фундаментальной теории, которая помогла угнетенному рабочему классу уничтожить несправедливость капиталистического общества». В целом правильно, если, конечно, само слово «теория» понимать так же, как слово «учение» в отношении проповедей Христа.

Кстати, на фоне Назаретянина у Трирца сплошные преимущества, с общечеловеческой точки зрения. Иисус Иосифович призывал любить ближних, лишь как самих себя, и только во вторую (после Бога) очередь. Карл Генрихович, несомненно, призывал любить «абсолютное большинство» ближних превыше всего и искренне старался отдать свою жизнь служению всеобщему благу.262 Христианство утешало рабов словами «Вы тоже люди и в грядущем конце времен обретете Царствие Небесное». Марксизм реально способствовал уничтожению наемного рабства на большей части Земли, торжеству всеобщего равенства, доминированию общественной собственности и интернационализма (глобализма). Христос не утруждал себя ни постом, ни субботой, а Маркс пожертвовал гарантированным благополучием маститого адвоката, профессора или журналиста во имя будущих побед пролетариата.

Пафосно говоря, основоположники марксизма — самые настоящие спасители цивилизованного человечества! Хоть и спасали его не путем создания глубокой и содержательной социальной науки (как они сами утверждали на людях, а мы им верили), а с помощью хитро замаскированной классовой религии.

Здесь я рукоплещу: так классно сыграть ученого (Народного Учителя) — уже гениально. А толкнуть на подвиги и преступления миллиарды людей, причем в спасительном для цивилизации направлении — это уже «гений всех времен и народов»!

Лично у меня нет сомнений в том, что «догматы научного коммунизма» были сильнодействующим рецептом спасения. Даже там, где к ним ни разу прибегли: рекомендации Маркса-Энгельса с таящейся в них угрозой пролетарской расправы сдерживали аппетиты имущих классов повсеместно и принуждали их щедрее делиться «нажитым».

Однако не сомневаюсь и в том, что сегодня у «реального коммунизма» («общества потребления») стадия «гниения-разложения», не менее губительная для человеческого рода, чем цепляние за жизнь любой пережившей свое время системы. «Жаждущие хлеба и зрелищ» прибрали к своим рукам столько, что давно пора отбирать и гнать их назад в стойло. Иначе они весь мир опустят на собственный уровень, доконав и без того опустившуюся культуру и полуразложившийся разум.

Глава третья — добавочная

В этой главе собраны рассуждения на темы, имеющие косвенное отношение к содержанию марксизма.

10. О политэкономии: классической и вульгарной

Классическая политэкономия тем и превосходит вульгаризации, что способна видеть экономическое целое в общеполитических (государственных и межгосударственных) масштабах263. Причем не дробит это целое на разрозненные компоненты — наоборот, выявляет решающее влияние «организма» на каждый «орган».

10.1. Реальность крошит теорию

В реальной экономике времен Смита — Рикардо преобладала рыночная стихия: влияние спонтанно складывающихся спроса и предложения значительно превышало влиянье любого правительства. Потому и в науке под названием «политическая экономия» существительное «Экономия» было главным, а прилагательному «политическая» оставалось смириться с ролью приложения, вспомогательного фактора, способствующего нормальному функционированию народного хозяйства.

Классики и вели себя, как представители победившей стороны, предлагая побежденным («царствующим, но не правящим» монархам и аристократам») прекратить бессмысленное сопротивление и во всем подчиниться «Невидимой руке рынка». Дескать, без вмешательства власть предержащих, все складывается само собой, причем наилучшим образом.

Однако в конце XIX века соотношение сторон изменилось на диаметрально противоположное: монополисты и политики-популисты вывели на арену борьбы такие силы, перед которыми попятилось, а потом и капитулировало свободное предпринимательство. Опять, как при феодализме, политика оказалась влиятельней экономики, спрос и предложение попали под власть могущественных правительств и гигантских монополий, умело возбуждающих и твердо направляющих низменные вожделения дичающих толп.

Естественно, «законы рыночной стихии» в общем и целом оказались непригодными, для объяснения новой реальности, как метеорология для объяснения микроклимата в супермаркете. И великое множество критиков,264 вооруженных «сводками новостей», набросилось на классическую политэкономию, чтоб не оставить в ней камня на камне. Осмеянью подверглось все, и в первую очередь — целостность науки, столь позорно дискредитировавшая себя под натиском практики.

А когда от прежнего стройного здания «политэкономии» остались одни обломки, единое слово «экономика» заменили множественным числом – «economics». Точно на месте замка выросли сотни лачуг. Отказались и от прилагательного «политическая» – как бы во имя беспристрастности. А, на самом деле, не решались объять казавшееся необъятным – новый глобальной синтез политики с экономикой. Куда проще колупаться в частностях, утешая себя сентенцией: «Большего не дано!» и развлекаясь мелкими шпильками в адрес власть предержащих, не желающих предоставить экономике должную свободу.

Подобный размен «талантов на рубли» объясняется просто:

Во-первых, новое целое — «регулируемый рынок» слишком долго находился в стадии «формирования», то есть никак не мог сложиться в нечто полноценное с устоявшимся содержанием и внятными взаимосвязями.

Во-вторых, существует, как минимум, две принципиально разные формы «общественного регулирования»: социалистическая и капиталистическая, они же — тоталитарная и либеральная. И каждая имеет какие-то преимущества и шансы на победу в борьбе за существование.

В-третьих, новый, империалистический симбиоз политики с экономикой значительно превзошел «классический капитализм» и размером, и сложностью: «внутренние» рынки прежних империй не только внутренне усложнились, но и в значительной степени утратили самостоятельность, интегрируясь в глобальную экономику.

Иными словами, для новой «политэкономии» требуются мыслители, способные синтезировать воедино нечто более «крупное и запутанное», чем у Смита и Риккардо. Что само по себе существенно сужает круг претендентов в «новые классики», а заодно значительно прореживает ряды понимающей аудитории. Вот и неудивительно, что «целостное виденье» не складывается: пока человечество мечется между ужасами войн и приступами потребительской истерии, между массовой гибелью и массовым обжорством – малочисленных «потенциальных классиков» вытаптывают, даже не замечая.

Да и не может появиться общая теория глобального рынка без адекватной нашему времени общей теории человеческого разума. Поскольку именно разум играет ключевую роль во многих экономических процессах, низводя «неукротимые стихии» прошлых эпох до роли «дрессированных собачек».

В результате системную и возвышенную науку окончательно оттеснили на задворки цивилизации весьма практичные, но ужасно поверхностные и фрагментарные рецепты политического воздействия на экономику вперемешку с проповедью невмешательства (апологетикой самотека). А, когда все эти фрагменты пытаются свести в некое подобие целостной теории (хотя бы учебника), получают нагромождение мелочных, разрозненных и взаимоисключающих рекомендаций, опирающихся на разглагольствования о первичности «мнений хозяйствующих субъектов». Научную форму всему этому придает умопомрачительное обилие терминов и классификаторов, длинных, невразумительных и расхлябанных.

Это не наука, а свалка, прикрытая маскировочными сетями неолиберальных экзальтаций в стиле Хайека или Сороса.

Вяло покусывающие друг друга «экономические парадигмы современности» одинаково скудны и однообразны. Они надоедают и усыпляют быстрее, чем пресловутые «овцы от бессонницы».

В этой связи лично я вижу зародыш новой «политэкономии», адекватно и полноценно отражающей современное состояние глобальной экономики, в книгах Э. Райса и Д. Траута (особенно «Маркетинговые войны»). Современная глобальная экономика, действительно, очень похожа на военные действия, осуществляемые согласно законам, очень сильно напоминающим классические законы военной стратегии и тактики. Думаю, такой взгляд на вещи позволяет выстроить подлинно научную теорию современного хозяйства в планетарных масштабах.

Причем стоимость в военизированной системе координат будет лишь количественной характеристикой (величиной, долей) плацдарма, отвоеванного конкретным «товаром» у «всех товаров вообще», точнее отбитого одной хозяйственной единицей («армией», «партизанским отрядом», «бойцом-одиночкой») у всех других «участников военных действий».

Что же до предлагаемого одним из моих друзей альтернативного варианта политэкономического «мейн-стрима», то я склонен дать ему «от ворот поворот». Претенциозная «институциональная экономика» уж очень похожа на дешевые понты «новых научных».

Для них сказать: «дом – это куча кирпичей» – как-то простовато, «не комильфо». Поэтому вместо «куча» «научные крутыши» употребляют навороты типа «сложно-структурированный и системно-целостный комплекс институций». Так гораздо больше похоже на настоящую науку! Да и намек на некое единство кажется более глубоким и обстоятельным. Однако весь этот «целостно-системно-комплексный» вздор на поверку оказывается все той же «кучей», ничем не похожей на реально существующий «дом».

На языке приснопамятного диамата подобный «образ мышления» описывался так: «Застряли на «особенном» по пути от «единичного» к «всеобщему».

10.2. Уместность классических истин

Так верна ли «трудовая теория стоимости Смита-Рикардо»? Да, но при определенных условиях и в отношении продукции массового производства. Попытаюсь вкратце рассказать про эти условия.

«Свободный рынок» и соответствующая ему «классическая политэкономия» невозможны без конкуренции множества лиц, каждое из которых не в силах диктовать свою волю рынку. В классической модели все пропорции складываются стихийно.

Только спонтанное уравновешивание спроса и предложения в результате постоянных метаний одинаково беспомощных «торговцев» приближает основные рыночные величины классической политэкономии к среднестатистическим показателям. Всё, отклоняющееся от среднего уровня, гибнет под сплоченными ударами многочисленной середины. Слабых «оставляют погибать», а сильных либо «убивают» либо приучают «не высовываться». В частности:

— разброс цен на однородные товары минимизируется, а вместе с ним и разброс издержек-выгод, а потому и средняя цена каждой «шкурки» становится прямо пропорциональной средним издержкам «выделки»;

— в общей серой массе «усредняется» сам трудящийся265, средняя цена «труда» приближается к среднестатистическим затратам на восстановление рабочей силы, а производительность каждого часа труда приближается к среднестатистической производительности;

— складывается пресловутый средний процент на капитал или «средняя норма прибыли», не зависящие от способа вложения капитала;

— даже стоимость естественных (неустранимые производством) дефицитов поддается своеобразному нивелированию, приближаясь к стоимости капитала, приносящего прибыль, равную ренте, взимаемой за использование соответствующего дефицита (земли, рудника, человеческого таланта и т. д.). При этом доходность дефицитных благ выравнивается множество способов. К примеру, дополнительные вложения капиталов в «лучшие земли» делает все земли равнодоходными на каждый вложенный фунт стерлингов, поскольку эффективность дополнительных вложений дает все меньший прирост производства.

При столь тотальном выравнивании «классики» имели твердые основания заявлять, что стоимость товара прямо пропорциональна среднестатистическим издержкам производства, а те в свою очередь пропорциональны времени, затраченному на производство (включая производство средств производства). И, действительно, если равноценные товары требуют примерно равных (среднестатистических) усилий, а каждый «час труда» примерно равноценен любому другому часу трудозатрат,266 то «часами, затраченными на производство» можно измерять стоимость любого товара не хуже, чем массу равномерно нанесенными черточками на измерительной шкале весов. А тут еще и новейшая наука «статистика» научилась довольно точно подсчитывать глобальные величины, давая дополнительные подтверждения всеохватывающим теориям.

Вот так, игнорируя мелкие погрешности выравнивания и энергично призывая правительства устранить все препятствующее более точному «естественному равновесию рынка», «классики» построили исчерпывающую и целостную науку об «идеально свободном рынке» (вроде теории идеального газа). И она была применима, пока реальный рынок Англии на рубеже XVIII—XIX вв.еков был близок к классическому идеалу.

Чуть позже нашлось великое множество желающих не считаться с тем, что именно стихийная конкуренция делает цену пропорциональной времени, затраченному на производство. Уж очень им хотелось понравиться плебсу, объявив тяжкий труд простонародья – единственным источником всякой стоимости. Вот и получилась вместо правильной рыночной динамики (динамического равновесия) провокационная идеологическая статика — непоколебимая, догматическая уравниловка: «Стоимость товара по природе своей равна затраченному на его производство труду».

При таком упрощении «классики» всякая рыночная конкуренция кажется чем-то избыточным, и от нее пытаются избавиться путем раздачи «квитанций», указывающих «долю трудового участия» каждого в произведенном продукте. С тем же успехом можно было признать зерно единственным источником колоса и попытаться вырастить хлеб непосредственно из одного зернышка, избавившись от «дурного влияния» природных стихий (земли, воды, солнца и т. д.).

В результате у первых социалистов «обмен по квитанциям» очень быстро заканчивался полным разорением «коллективного хозяйства» и стремительным распадом всего коллектива. Но потом рыночную стихию переставали игнорировать, и принялись изобретать и совершенствовать методы управления этой стихией. Вот так и получился нынешний «управляемый хаос» с далекими от полноценного (всеохватывающего) теоретизирования рецептами регулирования!

11. Современный эталон науки

Затронув вульгарную «экономикс», трудно не коснуться и состояния современной науки в целом.

Уже со второй половины XIX века стало возможным попасть в разряд «великих ученых» с галиматьей о «пересекающихся параллельных». А чуть позже — с «общими теориями относительности», погружающими в беспробудную прострацию. Нынче ж почти все теоретические дисциплины отказывают объективной истине в праве на существование: мол, есть только мнения, а среди них наиболее привлекательны и популярны самые оригинальные, не похожие ни на что общедоступное, типа квадратов Малевича.

Это легко объяснимо: повсеместно доминирующая толпа ценит лишь то, что не требует усилий при восприятии и понимании.267 А таковым может быть лишь нечто достаточно глупое, ибо чем умнее — тем тяжелее воспринимать и понимать. К тому же ум в своей приверженности абсолютным истинам безысходен в поисках ответов на «вечные» и прирастающие вопросы. То ли дело глупость! Чем выше степень абсурдности, тем сильней она впечатляет, тем легче входит в самую ленивую голову, да и покидает ее без особых мучений! Жизнь без напряжения ума легка и занимательна.

В результате даже современная физика уже не стремится стать абстрактной моделью «бездушной природы» («физики»), а предпочитает оставаться сумбурным нагромождением человеческих опытов (смесью потоков сознания). Творцы такой «науки» столько плохо знают самих себя (людей разумных), что постоянно путаются, где «природа вне и независимо» от них, а где они сами напортачили. А потому и отличать одно от другого не собираются.

Измерений пространства становится больше трех, поскольку не замечается (забывается), что измерения — это система отсчета, заданная самому себе именно «измерителем» (люди разумные выбрали такое деление пространства, где «вставить» дополнительные измерения некуда). Там же (в безбашенной геометрии) могут пересекаться параллельные прямые, хоть они и не должны пересекаться по определению, по заданному мышлением идеальному шаблону.

Зато, сбив все искусственные, умозрительные ориентиры, ставят волюнтариста-наблюдателя именно там, где от него необходимо полностью абстрагироваться, где измерения не должны зависеть от измеряющего. И в результате получаются всяческие «теории относительности» со всеми их идиотскими нестыковками,268 а также «квантовые механики», гордящиеся всеми своими «неопределенностями»269 и сводящие к «мнениям» все на свете.

Нетрудно заметить, что «ученые», критикующие «трудовую теорию стоимости», весьма похожи на критиков Евклидовой геометрии. «Критический анализ» последних выглядит приблизительно так:

– Сумма углов треугольника равна двум прямым, говорите?! И где же вы видели на практике настоящие треугольники, прямые углы и вообще идеально прямые линии и идеально точные измерения? В нормальной науке, соответствующей искривленной и безалаберной действительности, — все кривое и разрозненное. Более того, все сущее иррационально — чему яркие доказательства хотя бы «квадратный корень из двух» и «минус единица». А все «прямое да точное» люди по собственному произволу навоображали. Значит, ежели мы захотим, все наперевоображаем по-своему. Например, придумаем ортогональные плоскости, где сумма углов равна любому числу от нуля до бесконечности. И будет гораздо лучше – ибо разнообразней, без навязывания бесконечно многообразному миру скудного убожества древних стереотипов. Короче, не мешайте нам рисовать «черные квадраты» и другие «каляки-маляки»! Да и вообще проваливайте со своими неполноценными метафизическими, тоталитарными геометриями, сочиненными отсталыми рабовладельцами 23 века назад!

Ребятам и невдомек, что они требуют абсолютного тождества между частными, маленькими умозрениями и огромной реальностью (Вселенной), а не найдя такого тождества отказываются признавать любые совпадения между умозрением и реальностью, а заодно допускают сколь угодно произвольное и сколь угодно рассогласованное умозрение. Вот и получают полный хаос взаимоисключающих мнений в собственной голове, не имеющей ни желания, ни схем для наведения порядка в себе самой.

– Стоимость пропорциональна времени труда говорите? И где же вы видели хоть какие-то следы этого времени труда на товарах? Да и любые представления о равенстве опровергаются пестрым разнообразием, встречающимся на каждом шагу. Поэтому, на самом деле, каждый человек решает сам, что и насколько ценно для него. И не мешайте ему своими общими мерками, ибо общие мерки – ваша собственная выдумка, свидетельствующая о вашем тайном желании навязать свою субъективную волю окружающим!

Здесь примерно то же самое: большой рынок признан абсолютно несовместным с маленькой головой. В свою очередь, маленькая голова представлена законченной своевольницей — абсолютно незнакомой с некими «всеобщими схемами», а потому неспособной и не обязанной обуздывать себя согласно этим схемам. Естественно, при таком подходе признается злокозненным деспотом всякий, претендующий на малейшее знание объективного устройства целого и его влияния на каждую из частей.

Вот почему так хочется порадоваться за Маркса! Ведь для «субъективистской науки ХХI века» даже марксистский «поиск объективных общественных законов» - образцовый рационализм и безупречная ученость. Этакий чудо-рак на полном безрыбье!

12. Шумпетер о Марксе

По наводке друга я прочел 1/5 книги представителя новой австрийской школы Й. А. Шумпетера «Капитализм, социализм и демократия» (все предисловия и первую часть – главы 1−4).

Что ж, человек знает свое дело и внимательно читал тех, о ком пишет. Его изложение, хоть и чуждо целостного синтеза и не отличается особой глубиной, в деталях абсолютно адекватно изучаемому материалу. Настоящий и максимально беспристрастный профессор экономики. Кроме того, изысканный, образцово деликатный аристократ в лучшем смысле этого слова.

Шумпетер не любит Маркса и знает о нем все, чтобы сделать правильные выводы: это пророк, а не ученый; элементы науки списаны у Милля, Сисмонди, Родбертуса и упрощены («аппроксимированы») до неприличия. Но при всей эрудиции и знании первоисточников штатный профессор экономики, творивший в эпоху тотальной эклектики, фатально не способен возвыситься до целостного виденья и даже искренне завидует Марксу, способному на такое.

Кстати, «экономисты австрийской школы», на мой взгляд, вообще не способны возвыситься до цельности восприятия, присущей Марксу. Тот имел дело с целым (пусть и ненаучно), а они постоянно копошились и путались в деталях.

Конечно, Марксова целостность мистична и религиозна в худшем смысле: марксизм – фанатичное и крайне агрессивное единство пригодных для пролетарского бунта воззрений, а не внутренне согласованная целокупность истин. Но как распознать то, чего сам не видишь – не улавливаешь целиком? Поэтому профессор отождествляет целостность предводителя обездоленных с целостностью скромняги-миллионщика (Риккардо), полагаясь на чисто внешнее сходство деталей.

Шумпетер как исключительно честный и порядочный человек просто не верит, что притворство может достигать таких степеней правдоподобия, что перед ним только грандиозный спектакль и гениальный артист, весьма впечатляюще разыгрывающий роль ученого-первооткрывателя. Профессор находит много родственного себе в этом «продукте» «фабрики грез» и думает, будто Маркс такой же ученый, как все. Хоть и помнит, что ипостаси пророка и ученого абсолютно не совместимы. Он верит даже тому, что многочисленные упоминания Риккардо делают Маркса учеником и продолжателем дела Риккардо. Хоть и видит отчетливо, что Маркс пересказывает не самого Рикардо, а упрощенные версии Рикардовых доктрин, придуманные хорошо известными в то время вульгаризаторами. Профессорское доверие помрачает разум до такой степени, что Шумпетер готов дорисовывать Марксу свои собственные объяснения и аргументы.

Нечто похожее делал и Бём-Баверк, признавая Маркса коллегой «в общем и целом», не признавая его таковым во всех существенных деталях. То есть верил, перед ним продекларированный «лес», хоть и не обнаруживал в этом «лесу» ни одного настоящего дерева.

Впрочем, мне бы заткнуться! Я и сам доверялся не меньше, причем не только движимому благородными целями Марксу, но и заведомым негодяям.

Поэтому лучше скажу о том, в чем я абсолютно солидарен с Шумпетером:

1) Научно-технический прогресс — наш общий идол (то есть Маркса, Шумпетера и Пласковицкого (неплохой списочек! – им и ограничимся для пущей моей нескромности).

2) Наука, действительно, должна изучать естественные законы и на них строить все свои рекомендации, а не придумывать чудодейственные рецепты, основанные на благих пожеланиях и отрицании объективной реальности. В этом смысле Маркс, действительно, выглядит гораздо лучшим ученым, чем абсолютное большинство коллег Шумпетера середины ХХ века.

3) Демократизация (пролетаризация) общества привела к вульгаризации экономической науки, превращению ее в прислужницу социального иждивенчества.

А теперь покаюсь: я позавидовал профессору самой черной и яростной завистью. Мне бы тоже (для пользы дела) научиться писать так, чтоб под видом незаслуженных похвал проникала в ранимые души нашей интеллигенции «врачующая критика», ласково и ненавязчиво вытесняющая заблуждения.270

Ладно, в отместку раскритикую этого доброжелательного просветителя, стараясь быть беспристрастным.

1) Шумпетер – не мыслитель и сознательно не претендует на эту роль. Да и в области философии не начитан. Иначе б не стал приписывать:

— Аристотелю раскритикованных Стагиритом Платоновых, существующих вне вещей стоимостей (идей) (видимо, слышал звон, но уже перепутал имя звонаря);

— Гегелю — придуманную Энгельсом пристрастность к категориям «общее-конкретное» и «обучение Маркса».

2) Вопреки мнению Шумпетера, вполне реально быть одновременно «пророком» и «ученым», не смешивая этих ипостасей. Ньютон, например, был именно такой комбинацией. Но Маркс ею не был, потому, что его «наука» – чистая имитация, компилятивный подбор «Монблана фактов» под «иступленную ненависть к миру сему». Он вообще никакую науку не изучал и действительность не исследовал — он в библиотеке время от времени выписки делал. Это, разумеется, похоже на «творчество» абсолютного большинства современных «ученых». Но не считать же Маркса «ученым» наравне с такими убогими переписчиками.

Карлу Марксу никто не мешал быть подобием Ньютона. Но он сам так распылился в эрудиции, что в науке (требующей предельной концентрации) не преуспел и по каждому направлению познания скатился гораздо ниже собственных учителей.

Впрочем, тот, кто готов считать ученым «среднестатистического профессора» или «кадрового работника научного (учебного) заведения», должен на их фоне признавать Карла Маркс — очень талантливым, просто-таки гениальным ученым без всякой иронии. Кстати, Маркс и общеобязательный ныне «объем научных работ» выполнял с лихвой.

Вот только мои критерии «научности» качественно иные, и к Марксу они неприменимы, как пуды (книг) и километры (строк) к обыкновенной мудрости.

13. Марк как артист

Забавно проговорился В. Либкнехт: «Не было более правдивого человека, чем Маркс, – он был воплощением правды».271 И, правда (прошу прощения за каламбур!), кто может быть больше всех похожим на правду, как не тот, кто ее воплощает. Поэтому послушаем Либкнехта дальше: «Преобладающее большинство культурных людей, без сомнения, актеры… Среди служанок, рабочих и работниц встречается много естественных лиц, но не среди людей с образованием и из высших сословий. Здесь почти каждый или каждая носят маску».272

Даааа…

Владимир Вольфович Жириновский — ключ к артистическим талантам Маркса, как «обезьяна — ключ к анатомии человека». Иначе не объяснить неизменную склонность основоположника прикидываться гениальным ученым, не имея ни одной самостоятельной мысли и выдавая за величайшие научные открытия банальности, вычитанные у других и обвешанные гирляндами путаной терминологии.

«Жирик» вечно переигрывает: не умеет ни вести себя натурально, ни играть по-настоящему, как на сцене или в кино. Карл Генрих то же переигрывал. Только игра его иного порядка: гораздо серьезнее, гораздо мучительней и опасней для исполнителя. Он ближе к героям Шекспира, относящимся к жизни как театру, где не живут, а напряженно исполняют доставшиеся роли. В каждом поступке заметны типично Шекспировские пережимы, попытки прорваться за грани нервного срыва, предельная экзальтация. Короче, как в «Алеко» Рахманинова: «И всюду страсти роковые, и от судеб защиты нет!»

Приведу примеры, подтверждающих сказанное:

1) Семь лет Карл Генрих разыгрывал «танталовы муки любви» истинного Ромео, разлученного с возлюбленной. Хоть ничто не мешало ему жениться на «Джульетте» (Женни) или хотя бы изредка навещать ту, с которой он обвенчался в самом начале «пьесы», получив одобрение обоих семейств (Марксов и Вестфаленов). А сколько страстных любовных реплик исторг он из собственного пламенного сердца, причем на публику, в письмах кому попало!

Даже ко многому привыкший отец (Генрих Маркс) не выдержал чрезмерной экзальтации и попрекнул сына совмещением страстных стихов и «раскуривания трубки от любовных писем Женни».273

Но отцовское вразумление не помешало Марксу и в дальнейшем изъясняться в Великой Любви перед лицом знакомых и мало знакомых людей. Вот, к примеру, что он писал Руге на исходе «семилетней мелодрамы»: «Я по уши влюблен, притом – серьезнейшим образом. Я обручен уже более семи лет, и моя невеста выдержала из-за меня самую ожесточенную, почти подточившую ее здоровье борьбу. В моей семье тоже засело несколько попов и других моих врагов. Поэтому я и моя невеста выдержали в течение ряда лет больше ненужных и тяжелых столкновений, чем многие лица, которые втрое старше и постоянно говорят о своем житейском опыте».274

2) Во всех пролетарских организациях, где верховодил Карл Генрих, процветала театральная самодеятельность, в которой больше и активней других участвовал сам «Вождь и Учитель». «Не могу сказать, чтобы Маркс хорошо декламировал — он сильно переигрывал — но никогда не упускал главного, всегда правильно выражал смысл, короче, он был эффектен, и комическое впечатление, производимое первыми произнесенными с пафосом словами, исчезало. Как только ты замечал, что он глубоко прочувствовал роль, полностью понял и овладел ею», — вспоминал В. Либкнехт.

3) В семье Маркса инсценировки и даже целые спектакли устраивались регулярно. И Карл Генрих тратил на это «дело» гораздо больше времени, чем на все свои научные занятия. «Шекспир был нашей домашней Библией, всегда у нас в руках или на устах»,275 – вспоминала дочь Элеонора. Она же в конце жизни отца организовала кружок поклонников Шекспира («клуб Догберри»276), заседавший и выступавший исключительно в доме Марксов при живом и непосредственном участии главы семейства.277

4) Маркс был заядлым театралом, не пропускавший практически ни одной театральной постановки Лондона. При этом с огромным удовольствием помогал жене писать театральные рецензии, публиковавшиеся в лондонской прессе.

5) Все три дочери Маркса под влиянием родительских генов мечтали об артистической карьере. Две из них пробовались на сцене. А Элеонора даже пыталась покончить с собой,278 когда лондонские театры отказались ее принять, а актриса-учительница признала ученицу абсолютно не пригодной в суперзвезды (внешность подкачала и манера игры была донельзя пафосной). Говорят, что именно эта, младшенькая была точной копией отца.

6) Сколько высококачественной виртуозности демонстрировал Маркс, разыгрывая «нужду» перед Энгельсом и другими спонсорами. И ему верили не только «зрители», но и вся коммунистическая паства, и все заядлые антикоммунисты. Хоть и знали о неслабых доходах и расходах Маркса. Хоть и видели в письмах с мольбами о финансовой помощи явные признаки расточительности с барским размахом.

Не меньших похвал за мастерство исполнения достойно и выманивание денег у богатого голландского «дядюшки»:279 то для организации выгодного бизнеса, то для биржевых спекуляций. Племянничек так правдоподобно рассказывал о достоинствах «новоизобретенного лака», который он якобы собирался производить в промышленных масштабах, а потом о необычайно высоких процентах, которые он якобы зарабатывал на бирже, что дядя, серьезный и успешный бизнесмен, выделял сотни фунтов, огромные по тем временам средства, без лишних формальностей. Только в наше время артисты могут похвастаться более щедрыми гонорами за свою игру.

И, наконец, «чистосердечное признание» в письме собственной жене: «Лживый и пустой мир составляет себе ложное и поверхностное представление о людях. Кто из моих многочисленных клеветников и злоязычных врагов попрекнул меня когда-нибудь тем, что я гожусь на роль в каком-нибудь второразрядном театре? А ведь это так. Найдись у этих негодяев хоть капля юмора, они намалевали бы … Но негодяи эти глупцы и останутся глупцами во веки веков».280

Так нас, товарищ Маркс, — заслужили!

14. В сравнении с Фрейдом

Для знатоков подробностей «типичный прусский схоласт», замкнутый и заносчивый,281 и «типичная душка венского высшего света» – врач, приятный во всех отношениях, очень уж непохожи.

Однако, с точки зрения нынешнего плебса, оба гения — равновелики: скандально известные и своеобразные «ученые мужи», «основоположники чего-то там, не очень приличного». А, с точки зрения настоящей науки, оба немца282 одинаково нелепы в качестве ученых.

Есть, конечно, и принципиальная разница: Маркс играл роль «научного монстра» во имя спасения страждущих, а Фрейд — для развлечения пресыщенных.283 Тут «дистанция огромного размера». Скажу актуальнее, они как бы в разных измерениях (временах и пространствах).284

Есть и сугубо мировозренческое сходство: оба — ультрарадикальные детерминисты (почти полные фаталисты), злоупотреблявшие одной и той же человеческой иллюзией, будто бы все имеет свою причину. Хоть еще Кант с математической точностью доказал: такой подход ведет к бесконечному ряду причин и делает невозможным любое конечное (здесь и сейчас существующее) следствие.

Но есть, наконец, и неустранимое различие в логике. У Маркса она рассудочна и схоластична, подобна логике энциклопедического словаря, раскладывающего «всякую всячину» по условным полочкам. У Фрейда — ассоциативна, игрива донельзя. Поэтому в марксизме все стремится стать «всеобщим законом», а во фрейдизме смакуется «распознанное опытным врачом в данном конкретном случае влияние лунного света на эрекцию телеграфных столбов».

15. Энгельс и военное дело

Энгельс интересовался военным делом всю жизнь. И знал его не понаслышке, поскольку служил в прусской армии (артиллеристом). Даже чуть-чуть воевал в 1849 году в качестве адъютанта (помощника) командира небольшого революционного партизанского отряда («полка»): участвовал в «героическом отступлении» пролетарских отрядов в Швейцарию под натиском войск германских правительств. Лично планировал четыре «боестолкновения» с регулярной армией.285

Однако для того, чтобы понять, почему он писал на «военную тему» именно ТАК, придется внимательно изучить его личную жизнь. Слишком уж много пристрастности и вкусовщины в его «ратной» аналитике. Парень явно путал боевые свершенья Великих полководцев с собственными успехами у дам. Именно потому так упорно предрекал, что истинные плейбои — южане обязательно победят скаредных зануд — северян в гражданской войне США, а блестящие аристократы — полководцы Австрии казались ему заведомыми победителями в войне против сермяжной армии Бисмарка. Как мы знаем, реальность соответствовала указанным прогнозам с точностью до наоборот. Однако никакие промашки не мешали Энгельсу в очередной раз называть «настоящих мужчин» лучшими воинами, не взирая на чисто военные факторы, противоречащие подобным выводам.

Говорят, он очень точно предсказывал исходы некоторых сражений, в частности поражение французов под Седаном. Но так говорят не видящие нарочитой двусмысленности этих «предсказаний»: «То ли дождик – то ли снег, то ли будет – то ли нет. Хотя скорей всего дождик, поскольку с неба уже закапало». Именно таких прогнозов у Энгельса полно, но свидетельствуют они о тактической хитрости опытного и красноречивого журналиста, а не о проницательности военспеца.

Был бы научно беспристрастен (а не темпераментен до невменяемости), тогда бы его личная биография объяснила нам только сам факт беспристрастности, но не содержание военных статей Фридриха Энгельса. А так – глаз да глаз нужен, чтобы не упустить момент, где этот самозваный «Генерал» теряет тему и начинает делиться интимными впечатлениями. У него ж побеждают «красавчики»: в описаниях прошедших битв — за счет Энгельсовских приукрашиваний, в прогнозах будущего — зачастую накануне собственных поражений.

Впрочем, настаивать на том, что именно любовные похождения автора — самый влиятельный фактор его военно-теоретических предпочтений, не буду. Тема-то мной не изучена: ляпнул с кондачка первое подходящее объяснение — подходящее для того, что я знал и вспомнил.

Но, если потом как-нибудь выяснится, что я с ходу попал в точку — поддаваться неуместной стыдливости не стану. Он (Энгельс) и сам учил меня не стесняться похабных истин. Нельзя ж, рассуждая о батальной аналитике «Генерала», обходить молчанием большую часть его выводов, только потому что он их на бабах отрабатывал. Надо ж, как-то объяснить читателю, почему этот «петушиный клекот» попал в статьи про «войну».

И не только про войну. Достаточно вспомнить, что на последних страницах философско-экономического «Анти-Дюринга» Энгельс принялся учить оппонента правильному обращению с дамами – в прямом смысле, без эвфемизмов!

Если ж убрать весь «клекот» и оставить «военспеца» Энгельса красноречивым (хотя и поверхностным) пересказчиком общеизвестных фактов, то придется писать книгу не военной, а рекламно-коммерческой тематики. Глядите, мол, КАКОЕ Чудо!!! — посредственный ширпотреб как товар высшего качества втюхивал!

Послесловие

Хочется, чтоб вышеизложенное не только разоблачало Маркса, но и прививало терпимое отношение к подобным «ученым». Они, конечно, нервные и претенциозные разгильдяи, но, по сути, добрые, умные, артистичные и весьма эрудированные граждане, приятные и очень веселые собеседники достойные самого светлого будущего. С ними интересно и познавательно! Ими можно залюбоваться!

И попадись мне нынешнему такой Карл Генрих, я бы его попытался уговорить, чтобы он не мешал своими понтами настоящим ученым и философам. Есть ведь другие — подходящие сферы для приложения его неординарных способностей. Можно, например, ученых в хороших (умных) сериалах играть. С его-то фактурой!..

Нет, говорите, таких сериалов! — Очень плохо!!! Должны быть! Что ж мы за люди такие — рабы хамов! Вскипи моя голубая графская кровь! Не вскипает, дохлячка…

Что ж, тогда «лошадиная доза самокритики» (то есть размером с капельку никотина!).

Я сегодняшний совершенно не беспристрастен к любому демократизму и народолюбию, поскольку сильно разочарован собственным некритическим отношением к «Народу» с большой буквы. От того и раздражен на учителей, прививших мне садомазохистскую страсть к «пролетарским массам» вопреки врожденному отвращению к этому быдлу. Мутная пена нервного раздражения мною фильтруется плохо… Что огорчительно очень!

Но клянусь, продолжать борьбу с субъективными перегибами в собственном сознании, изувеченном, но не умершем. А сверх того, обещаю развивать в себе снисходительность к разным людям, и уж, по крайней мере, не требовать от других большего, чем от самого себя!