Глава 2. Сущность учения

2.1. Основной вопрос

Рикардо уже в Предисловии к «Началам» назвал «главной задачей политэкономии» - «определение законов, которые управляют распределением».1 С этим почти никто не захотел согласиться. Пролетарские идеологии провозгласили диктат законов, управляющих производством. А либеральная «экономикс» зациклилась на обмене.

Однако Рикардо прав, если считать важнейшей целью политики и экономики — неуклонный прирост производства, обеспечивающий все более полное удовлетворение человеческих потребностей.

Очевидно ж, «ничто не способствует в такой степени процветанию и счастью страны, как высокая прибыль».2 Меж тем, разные люди приращивают природные и социальные блага совершенно неодинаково. А профессиональными прибыльщиками в общественном «сверхорганизме» работают коммерсанты — они же капиталисты. Следовательно, целесообразно доверить именно им все богатства общества.

Я бы, конечно, поспорил и поставил превыше всего не удовлетворение индивидуальных потребностей многочисленных гомо сапиенсов, а совершенствование мироздания в целом. И тогда бы бесспорное первенство досталось творческой науке — высшей мыслительной деятельности социума. На втором, подчиненном созидающему познанию, месте у меня бы стояла государственно-правовая система — социальный аналог нервной системы животного. Но меня же легко осадят, указав, что я вышел за рамки политической экономии, да и вообще проповедую порабощение личности. В то время как «все нормальные люди» единодушно жаждут сытости и свободы, а потому ожидают от науки и государства лишь обслуживания индивидуальных желаний или создания условий для самореализации каждого.

Что же, отложим дискуссию. Но уж тогда придется одобрить приоритет Рикардо. Хотите максимального удовлетворения персональных потребностей — распределяйте имеющиеся ресурсы так, чтобы вожделенные блага прирастали максимально быстро и качественно. А заодно признайте распределение первостепенным вопросом политической экономии. Независимо от того, предпочитаете ли Вы спонтанную или организованную дележку собственности.

Мальтус — и тот признал: «Мы видели, что производительные силы, насколько бы они ни были развиты, сами по себе недостаточны, чтобы обеспечить создание соответственного богатства. Чтобы призвать эти силы к действию, необходимо, по-видимому, еще кое-что, а именно такое распределение продукта и такое приспособление его к нуждам будущих потребителей, чтобы меновая стоимость всей массы продукта постоянно увеличивалась». Рикардо сие одобрил, но на всякий случай уточнил, что для эффективного распределения достаточно гарантировать полную свободу действия тем, кто способен осуществлять «умелый выбор предметов для производства»,3 и ни в коем случае не допускать «изъятия (капитала) из рук тех, кто лучше всего знает, как употребить его, — с целью передачи под руководство тех, кто ничего не знает о нуждах и потребностях людей и производит вслепую».4 И тогда уж мастера обогащения сами все приберут к рукам.

Но даже Шумпетер умудрился не заметить, какова у Рикардо связь между распределением и «приростом общественного продукта». Потому-то и утверждал, будто бы автору «Начал» «почти нечего было сказать о законах, регулирующих общий объем производства».5

Представляются слишком наивными доныне ведущиеся споры на тему: все ли факторы производства (труд, капитал, природа) или только некоторые из них порождают прирост богатств? Будто какая-то часть производственного процесса сама возрастает в стоимости во время переработки, а не умаляется (вплоть до полного исчезновения). Уж пора, как Рикардо, увидеть, что прибыль создают не пассивные элементы, а тот, кто их активно и эффективно соединяет — то есть предприниматель, умеющий платить за исходные части меньше выручки за производимую из них продукцию (товар, работу, услугу и т. п.). И тут оборотистым людям явно сложнее, чем торговать готовым. Значительно возрастают требования к сознательной (организаторской и креативной) составляющей коммерческого процесса.

2.1.1. Апология от противного

Рикардо обычно был твердо уверен: все прибыльное для класса капиталистов — столь же прибыльно и для общества,6 ибо «немыслимо такое накопление капитала, которое не сопровождалось бы возрастанием, как количества, так и стоимости продукта».7 И потому «процветание торговых классов, влекущее за собой накопление капитала, совершенно несомненно поощряет производительную деятельность».8

Более того, Дэвид надеялся «доказать, что увеличение капитала имеет тенденцию увеличивать спрос на труд, а следовательно, и рост населения, а тем самым и могущество и силу страны».9 По заверенью Рикардо, даже капиталисты, растрачивающие всю прибыль на собственные удовольствия, не причиняют вреда общественным интересам: ведь какая-то часть расходов достается рачительным прибыльщикам и их продуктивным работникам.10

Однако «всегда неразумно выступать против решительно выраженного мнения очень многочисленной части народа»11 и «заставлять выслушивать взгляды, до такой степени противоположные» общераспространенным.12 А говоря конкретней, во все времена опасно доказывать широкой публике социальную благотворность деятельности барышников, поскольку те живут намного сытнее «народа».

И если б такой богач, как, например, Рикардо, открыто призвал к концентрации всех средств в руках самых ловких предпринимателей — его бы, конечно, зашикали и, может быть, «удалили» из общества или из жизни. Особенно, разобравшись, что речь идет не только об основных средствах производства и обмена, но и вообще обо всем — даже о черством хлебе, раздаваемом самым нищим, и брильянтах, украшающих королей. От подобных «экспроприаций» люди всегда звереют, не обращая никакого внимания на самые складные обоснования того, что активность капиталистов полней насыщает каждого — от бомжа до венценосца!

Глупо тревожить логикой уравнительные инстинкты гоминидов, приспособленных эволюцией к существованию в маленьком стаде! Да и попросту омерзительно «выносить все оскорбления, которые могут быть брошены в лицо самыми низкими отбросами черни» при попытке представить публично свое «честное намерение».13

Гордый, но хитрый Рикардо разумно пошел в обход! И вместо того, чтоб доказывать необходимость перераспределения общего пирога в пользу прибыльщиков, предсказал иссякание прибылей и соответственно исчезновение класса предпринимателей. Склонный к религиозным ассоциациям Маркс назвал это «прогнозирование» «буржуазными сумерками богов и днем страшного суда в представлении Рикардо».14

Но как это ни назови — получилось проникновенно! Даже стенанья библейских пророков о горькой участи богоизбранного народа не будили такого сочувствия. Хоть Рикардо высказывался «ошеломляюще спокойно»,15 а те — полыхали эмоциями и утрировали донельзя.

Дэвид, бесспорно, понимал, что добиваться от общества спасенья капитализма так же бесперспективно, как и вымогать Мессию у Яхве. И народ, и Господь — капризны: раздражать их себе дороже. Потому-то «Мудрец из Сити» предпочел предсказывать грозящую катастрофу с предельной смиренностью и так тонко подсказывать выход, чтобы Всемогущий Субъект счел это собственным мнением или хотя бы мог надменно провозгласить: «Дарую тебе, несчастный, то, что ты мнил немыслимым и не посмел выпрашивать!»

В основу своего «Апокалипсиса» Рикардо положил укорененное Смитом представление о распределении общественного продукта между тремя доходами: зарплатой, прибылью и поземельной рентой.

В те времена (в начале XIX в.) уже бушевала дискуссия о справедливых классовых долях. И трудящиеся считались самыми обделенными. Да и лендлорды с нараставшим негодованием жаловались на «грабителей-капиталистов».16 И тут появился Рикардо с доказательством неизбежности краха капитализма.

Безусловно, выводы Дэвида противоречили наблюдаемым фактам: капиталы росли стремительно, работяги везде нищали, землевладельцы массово разорялись. Но все эти факты Рикардо отмел с порога как временные явления («вопросы факта, а не науки»)17 и противопоставил им абстрактные рассуждения о долгосрочных тенденциях, совершенно неодолимых — вынуждавших любую практику прийти «в строгое соответствие с теорией».18 Суть их сводилась к следующему.

Свободное и миролюбивое капиталистическое общество не способно насильственно сдерживать естественную склонность людей к размножению. А потому гомо сапиенсы неминуемо расплодятся до пределов возможностей производственных мощностей, поглотив все средства, необходимые для дальнейшего совершенствования производства.

Причем в наибольшей степени истощению капиталов поспособствует «ограниченность производительной силы земли».19 Ведь для прокорма растущего населения, в конце концов, придется обрабатывать все менее плодородные и все более удаленные земли, а заодно вкладывать дополнительные средства для «выжимания последних соков» из возделанных участков. При таком расширении производства каждая единица дополнительных капвложений будет давать все меньше и меньше дополнительной пищи. В то время как для одних только вновь привлеченных работников потребуется столько же. А потому доля трудящихся в суммарном продукте общества увеличится вслед за демографическим ростом. Пропорционально вырастут численность и доля всех прочих потребителей.

С некоторым запаздыванием, но при этом гораздо пагубней увеличится и доля землевладельцев, которые зорко следят за тем, чтобы ни один капиталист-арендатор не обогащался за счет их земли быстрее своих коллег. И как только обнаружится, что новые капиталовложения менее продуктивны, — землевладельцы тут же повысят ставки арендной платы так, чтобы ликвидировать возникшую «сверхприбыльность» прежних капиталовложений. А «если бы арендатор отказался (платить затребованное арендодателем), то нашелся бы кто-нибудь другой, согласный отдать весь излишек прибыли владельцу земли».20 И так до полного выравнивания рентабельности всех капиталов.21 Притом у державы, культивирующей свободу и священное право собственности, нет ни средств, ни законных оснований сдерживать аппетиты собственников земли.

Конечно, изобретательные капиталисты «через повторные промежутки времени» интенсифицируют производство за счет «усовершенствования машин и открытий в науке»,22 а также всего остального, что «делает ненужным приложение прежнего количества капитала к земле и поэтому делает последнюю приложенную долю его более производительной».23 В результате урожайность какое-то время растет быстрее, чем объемы капиталовложений, и обнуление прибыли «приостанавливается».

Но всему есть предел! И здесь он наступит даже раньше, чем потенциал земного плодородия полностью исчерпывается. Потому что землевладельцы вправе присваивать в виде ренты все плоды чужой предприимчивости. Прозевав лишь начало новаций, лендлорды легко обучаются своевременно выявлять и обдирать новаторов.

Аналогичным образом действуют фискальные органы государства и церкви.

К тому же, не только помещики, чиновники и церковники губят творческие порывы предпринимателей беззастенчивым паразитизмом. Так как внедрение нового разорительно для отстающих, то пассивное большинство самого класса капиталистов энергично противится прогрессу и заодно ворует передовые технологии, делая новаторство разорительным.

Да и простые работники приращивают свой «уровень потребления», используя для этого повышенный спрос на труд в период новаторского бума.

Следовательно, рентабельность капиталовложений обречена на неминуемое снижение, и предпринимательский прогресс оказывается недолговечным. «Побуждение к накоплению будет уменьшаться с каждым уменьшением прибыли. Оно совершенно прекратится, когда прибыль будет так низка, что не будет давать надлежащего вознаграждения за хлопоты и риск».24 По ощущениям самого Дэвида, прибыль ниже 3−4% предприимчивым неинтересна!25 Когда же «весьма низкая норма прибыли остановит всякое накопление» - «почти весь продукт страны, за вычетом платы рабочим, станет собственностью землевладельцев, сборщиков десятины и налогов».26

Таким образом, после недолгого всплеска индустриализации неизбежен очередной длительный период «стационарного состояния»27 — фактически «феодального застоя», при котором прозябают все, кроме землевладельцев, проедающих излишки все более примитивным образом. При новом феодализме всё, превышающее уровень выживания работников, будет изыматься в форме ренты, а капиталистическая прибыль сделается доступной только спекулянтам, ублажающим транжирствующих лендлордов.

Подобную варваризацию Рикардо пророчил часто, не утруждая читателей подробным обоснованием неизбежности катастрофы. Видимо, потому что предпочитал идеологическую обработку, а не подробнейшее исследование «железного закона» общественного развития. Вот и нервировал публику, повторяя на все лады как свидетельство неизбежности обнищания: «рента всегда падает на потребителя».28

Зато каждый раз вблизи этого навязчивого рефрена появлялся капиталист в роли спасителя общества от массовой нищеты. Ведь «супергерой», по словам Рикардо, «решительно заинтересован» в снижении цен за счет ренты и в качестве обычного потребителя, и в качестве покупателя сырья, и, конечно же, как лицо, получающее высокую прибыль при низких доходах помещиков и высокой производительности труда.

Каверзно — не находите?!

Особенно если одновременно с предсказаниями исчезновения прибыли писать: «Нет большей ошибки, чем вывод, что падение прибыли представляется необходимым следствием накопления капитала».29 «Хотя отдельные люди часто вступают на путь разорения, народы редко делаются жертвами такого безумия», как правило, предпочитая воздержание ради накопления.30

Нужно и припомнить и то, что весьма отдаленный «конец буржуазного света» чаще всего предсказывался ради насущной потребности — отмены тогдашних «хлебных законов», повышавших предпринимательские расходы на оплату труда и прокорм «непроизводительных сословий».

2.1.2. Принуждение и убеждение

Итак, барышник — Благородный Спаситель общества от разоренья и дикости. Но что защитит самого благодетеля человечества?! Как его уберечь от чрезмерной прожорливости помещиков, пролетариев, пассивных капиталистов, чиновников, церковников, нищих и прочих непредприимчивых, но очень прожорливых граждан?! Как «дозволить каждому капиталисту спокойно пользоваться плодами своего капитала, умения и предприимчивости»?!31

Насильственные методы Рикардо категорически отвергал, потому что не доверял силе как таковой, отождествляя ее применение с торжеством безрассудного зверства. И подобное отношение к насилию весьма характерно для каждого, кто превосходит «среднего человека» интеллектуально, но уступает ему физически. Среди умных подобных «ботаников» - абсолютное большинство, потому что ужасно трудно развиваться одновременно в противоположных направлениях, прокачивая по максимуму и мускулы, и мозги. Да и в истории человечества принуждение очень редко бывало орудием Гения, почти постоянно оно — занятье двуногого зверя, истребляющего не только накопленные богатства, но и культуру в целом.

Значит, Рикардо был прав чуть ли не абсолютно, когда предпочел искусство подспудного убеждения: смотрите, мол, как бывает при истощении прибылей, а выводы — дело Ваше…

Но не одно подначивание потребителей-тугодумов читается между строк. Братьям по классу и разуму тонко и ненавязчиво предложена методика самопомощи: «Всеми возможными способами приобретайте землю и прочую собственность (а заодно и власть) у тех, кто бездельно жирует, проедая чужую прибыль! Только так мы себе обеспечим привлекательную норму прибыли. Ждать же надежных гарантий от общества и государства – архинаивно. Потребителям вечно мало! Нам они — лишь обуза».

Как Вы помните, сам Рикардо именно так и действовал — приобрел одно из крупнейших поместий и место в верховном госоргане. А от враждебной подозрительности прикрылся своим «Апокалипсисом»: я, мол, лишь делаю все возможное, чтобы обеспечить собственное потомство в полном соответствии с безрадостными перспективами.

2.2. Наука распределения

Прежде, чем начинать глобальный передел всеобщего достояния, следует изучить действующую систему распределения. Чем Рикардо по преимуществу и занимался. При этом ему удавалось не упускать из виду ни картины в целом, ни социальных функций, выполняемых данным индивидом вне зависимости от формальной классовой принадлежности.

У Рикардо классы и личности делят единый для всех валовой продукт. А потому в отличие от многих экономистов Дэвид не ставил знак равенства между обогащением личности или сословия и ростом общественного богатства. Некоторые могли получить больше, а все вместе при этом потерять.

Формальный классовый статус изучаемых субъектов ни разу не помешал автору «Начал» четко различать землевладельческую, капиталистическую и пролетарскую составляющую в деятельности каждой личности. У него за всякий труд причиталась зарплата, даже если трудился миллионер. За всякое обладание землей — рента, даже если то была крохотная делянка батрака. А часть, выплачиваемая под именем «ренты» за улучшения сельхозугодий, распознавалась как прибыль на капитал.32

К сожалению, очень немногие способны так совмещать масштабность, целостность и конкретность мышления. Отсюда неиссякающие упреки в адрес Дэвида и за чрезмерную абстрактность,33 и за излишнюю пунктуальность. К примеру, умудряются не замечать, что Рикардо оперирует относительными и взаимозависимыми долями национального дохода, а не абсолютными размерами доходов, которые представляются независимыми друг от друга. Но винят в этой «слепоте» не себя, а пресловутую «архиабстрактность» изложения. «Сверхконкретность» же застит глаза всем, кто обнаруживает у Дэвида «железный закон заработной платы», сводящий все доходы пролетариата к прожиточному минимуму на том основании, что для осуществления трудовых функций большего и не требуется. Словно не прочитали написанного в «Началах»:

«Общая сумма предметов, из которой берется богатство каждого человека, уменьшается на все количество, взятое из нее. Доля других людей необходимо уменьшится на столько, сколько может присвоить себе лицо, поставленное в более благоприятное положение».34

«Под видом заработной платы рабочий обычно получает больше, чем составляют абсолютно необходимые издержки производства. Рабочий получает часть чистого продукта страны».35

2.2.1. Три основные части

Изложение представлений Рикардо о действующих механизмах распределения нужно начать с того, что еще до уплаты налогов и прочих вторичных перераспределений «весь продукт земли и труда делится на три части; из них одна идет на заработную плату, другая — на прибыль, третья — на ренту».36

Классическое начало! Но тут же встает вопрос: кому сколько? Смит и его последователи избавляли себя от этой проблемы ссылкой на традиционные «нормы довольствия» соответствующих сословий. Сторонники классовой борьбы видели в пропорциях распределения — «сравнительную силу конкурирующих сторон».37

Рикардо же делал вид, будто капиталисты «снабжаются по остаточному принципу» и им достаются лишь крохи с барского стола, недоеденные помещиками и работниками. Дэвид, к примеру, писал (полагаю, краснея при этом): «Весь прибавочный продукт земли за вычетом из него лишь такой умеренной прибыли, какая достаточна для поощрения накопления, в конце концов, достанется владельцу земли»;38 «Фермеры получили бы и удержали в свою пользу все, от чего отказались бы владелец земли или рабочие»39 и т. п.

Однако, на самом деле, Рикардо не сомневался: прибыльщики способны присвоить все, что доступно им,40 а пределы доступного ограничены не чьим-то субъективным запросами или противодействиями, а объективными нуждами самих капиталистов и конкуренцией между ними. Так, за труд приходится отдавать необходимое для воспроизводства численности трудящихся, востребованной предстоящим производственным циклом. А в виде ренты — отдавать собственникам земли сверхдоходы, полученные благодаря естественным преимуществам арендуемого участка (его повышенным плодородием, более удобным расположением и т. д.).

Иначе говоря, все доходы помещиков и рабочих у Рикардо оказывались лишь подлежащими оптимизации расходами предпринимателей. И потому уровень жизни и численность непредприимчивых классов напрямую определялась общей суммой капиталовложений, «увеличиваясь или уменьшаясь с увеличением или уменьшением капитала».41

При этом «истинный» капиталист никогда не платил ни за труд, ни за землю там, где не мог извлечь вожделенную норму прибыли — как правило, тяготеющую к средней по стране.42 Ибо никто не в силах принудить к инвестированию или сдержать перемещения капитала в более доходные сферы. Хоть при этом и получалось хроническое недопроизводство товаров по причине их низкой доходности. А заодно пустели земли, множились безработные, разорялись дворяне, росла нужда во всех слоях общества…

В будущем предполагалось, что капиталисты заменят рабочих машинами и придумают равнорентабельную эксплуатацию всех земель (либо совместно выступят против землевладельцев, не позволяя тем использовать конкуренцию арендаторов для вымогательства ренты). И тогда уж весь валовой продукт достанется предпринимателям, и они будут сами решать, кого и зачем выкармливать в своем экономном мире!

А до этого выплату рент или зарплат и, тем более, их повышение следовало рассматривать как превосходный стимул к совершенствованию капиталистического производства и прежде всего — к ускоренной машинизации.

2.2.2. Влияние изменения классовых долей

В целом подход Рикардо к динамике ренты, прибыли и зарплаты совершенно не ординарен. В его времена преобладало мнение, будто увеличение этих доходов (одного, двух или всех) неизбежно влечет соразмерное вздорожание товаров, а уменьшение — удешевление. Дэвид в принципе не отрицал, что доли могут изменяться одновременно с ценами, но считал это необязательным и даже обременительным. Ведь для наценки или уценки всей товарной массы (того же объема в натуре) требуется соответственно увеличить или уменьшить количество денег, находящихся в обращении. Что всегда дорого и трудно, а зачастую вообще невозможно из-за отсутствия сырья, необходимого для изготовления дополнительных средств обращения. Меж тем как для каждого человека и класса в целом существенен не денежный номинал его доли в общем пироге, а реальный размер «куска», прирост которого при данных объемах валового продукта адекватно оценивается в дробях, процентах, промилле и прочих долях целого. Ведь, например, 100 фунтов годового дохода при разных масштабах цен могут означать то зажиточность, то нищету.

«Судить о повышении или падении ренты, прибыли и заработной платы можно лишь в соответствии с разделением всего продукта земли между тремя классами, а не в соответствии со стоимостью этого продукта, определяемого в заведомо изменчивой мере»,43 — разъяснено в «Началах».

Следовательно, при дележке совершенно ни к чему раскручивать цены. Доли способны меняться, не изменяя ценников.

По сути, Абрамыч прав! Но одного не учел: для осмотрительных предпринимателей безопаснее скрывать перераспределение долей с помощью роста цен. Ведь помещики и чиновники, рабочие и крестьяне, ученые и священники, и прочие, прочие, прочие мгновенно заметят уменьшение своих денежных доходов в абсолютных величинах и яростно ополчатся против тех, кто столь явно наращивает собственную долю в валовом продукте. А вот если доходы всех в денежном выражении будут постоянно «расти» - тогда лишь немногие вычислят, чья доля растет быстрее, а чья и вообще уменьшается в сопоставимых ценах.

Думаю, причиной неосторожного стремления Дэвида к прозрачному соизмерению долей с помощью абсолютно стабильной валюты стала чрезмерная экономность. Уж очень ему не хотелось, чтоб общество растранжиривало уйму времени, сил и средств на преумножение денежной массы и адаптацию к хронической инфляции. Однако хорошая маскировка стоит таких затрат — раз нынче так популярно совмещать перераспределение ВВП со всеобщим приростом номинальных доходов, смиряясь со всем негативом постоянного роста цен.

В то же время для минимизации вызванных ею издержек девальвация вынуждает снижать себестоимость денег (расходы на их производство и обращение) — что ускоряет внедрение электронной валюты и сопутствующих ей информационных технологий. А это такой прогресс, которым бы восхитился бережливый Давид Абрамович.

Впрочем, безудержная эмиссия и сопровождающая ее девальвация не для маскировки выдуманы, а сделались неизбежными по причинам, изложенным ниже.44 А то, что такая беда помогает успешно прятаться, — так ведь всем хорошо известно про «ловлю рыбки в мутной воде».

2.3. Черновой передел

Если вдумчиво присмотреться, чьи доли в национальном продукте намеревался урезать Рикардо, то неожиданно выяснится, что под сокращение попадали не одни прожигатели ренты, налогов и десятины.

Конечно, против помещиков, чиновников и церковников Дэвид выступал довольно решительно, чувствуя за собой общественную поддержку. Но и здесь призывал открыто лишь к такому уменьшению долей, которое сулило всеобщее процветание — причем в недалеком будущем.

2.3.1. Минимизация налогов

С наибольшей бескомпромиссностью провозглашалась оптимизация системы налогообложения на основе весьма популярного принципа: «чем меньше поборов — тем лучше». Налогам, экспортно-импортным премиям и иным фискальным мерам посвящена значительная часть «Начал» (четырнадцать глав из тридцати двух, или треть всего текста).

Рассуждения Сэя и Мальтуса о том, что взимание налогов способно понуждать к наращиванию производительности, Дэвид отмел, не задумываясь: «Невозможно, чтобы какой бы то ни было налог мог поощрять».45 Зато, как обычно, используя чужие уста для резкости выражений, поддержал заявление Сэя: «Лучший финансовый план — тратить мало, и лучший налог — наименьший налог».46 Ведь «каждый налог превращается в бремя для народа»,47 а «каждая израсходованная (правительством) без необходимости гинея представляет общественное зло»!48

Однако к сокращению налогов Рикардо подходил избирательнее прочих либеральных экономистов: для него «злом являлся не налог, а сведение на нет капитала, вызываемое налогом!»49 И лишь потому, что любой человек, как полагал Рикардо, неизменно предпочитает снижать свои потребительские расходы, а не капиталы — «будет гораздо лучше оставить деньги в карманах людей, где они не преминут накопляться, чем облагать население налогами раньше, чем это потребуется в силу необходимости».50 Накопленья ж в руках министров, по убежденью Дэвида, провоцировали бессмысленные растраты.

Порою Рикардо казалось, будто бы каждый фартинг, взысканный казначейством, уменьшает одну лишь прибыль, ускоряя и без того неизбежную «гибель капитализма». Даже налог на ренту представлялся опасным, если снижал размеры капитала землевладельца51 или понуждал предпринимателей уступить часть своих доходов помещикам и рабочим.52

В состоянии подобной мнительности Дэвид был крайне категоричен: «Нет таких налогов, которые не уменьшали бы накопления, не уничтожали бы стимул к развитию, задерживая производство и причиняя такие же последствия, как плохая почва или климат, снижение квалификации или трудолюбия, ухудшение системы разделения труда или утрата каких-нибудь полезных машин». Ведь попав в руки государства, налоги «не могут больше употребляться производительно».53 При этом все различие между казенными поборами, с точки зрения Дэвида, сводились к тому, что «одни (налоги) оказывают такое действие в большей степени, чем другие».54

И пусть «ни в одной свободной стране налоговое обложение никогда еще не доходило до таких размеров, чтобы постоянно уменьшать ее капитал» - в принципе Рикардо не исключал, что именно из-за налогов когда-нибудь «не останется достаточного прибавочного продукта, необходимого для поощрения тех, кто своими сбережениями увеличивает обычно капиталы всего государства». И тогда воцарятся «ужасная нищета, голод и обезлюдение».55

Однако с таким настроем Дэвид частенько справлялся, довольствуясь тем, чтобы «потребление правительства покрывалось увеличением производства или уменьшением потребления со стороны народа», оставляя «национальный капитал нетронутым».56 И даже допускал, что «при некоторых экстраординарных условиях может явиться целесообразным, чтобы капитал также привносил свою долю для покрытия государственных нужд».57 (Здесь подразумевалось уменьшение стоимости капиталов, а не сокращение одной лишь чистой прибыли).

В этой связи перед властями ученый и депутат Рикардо ставил стратегическую «задачу — поощрять стремление к накоплению», не допуская «налогов, которые неминуемо падают на капитал».58

Среди других негативных последствий налогообложения Дэвид особо подчеркивал следующее:

1) Налоги искажают «естественное соотношение» между отраслями, ибо «никогда не могут быть распределены так равномерно, чтобы влиять в одном и том же отношении на стоимость всех товаров».59 Что зачастую влечет развитие менее прибыльных (мало востребованных) производств и соответственно упадок более продуктивных передовых отраслей.60 При этом «уничтожаются сравнительные преимущества, которыми страна прежде пользовалась» на международном рынке61 и «для всего мира сокращается производство какого-нибудь предмета необходимости или удовольствия».62 Поскольку ж людские потребности налогами не изменяются, то рынки погружаются в лихорадку противоестественных излишеств и дефицитов.

2) Налоги — одна из «трудностей», увеличивающих абсолютную стоимость товаров, а при соответствующем росте денежной эмиссии и цены тоже.

3) «Всякий налог, повышая цены, имеет тенденции уменьшать вывоз (товаров) и, следовательно, задерживать приток денег в страну»;63 а заодно «понижать относительную стоимость денег, а, следовательно, и поощрять их вывоз».64 (Рикардо здесь не смущало то, что он запугивал читателей догматами меркантилизма, маргинальными в тот момент.)

4) «С народа может взиматься больше, чем попадает в кассы государства, так как вследствие влияния налогов на цены (всевозможные ловкачи) будут извлекать выгоду из способов взимания налогов».65

5) С налогами связаны различные злоупотребления, в том числе «безнравственная контрабанда» и иные уклонения от налогообложения, а также коррупционная «протекция министров» и прочих чиновников.66

6) «При сложной системе обложения даже самое мудрое законодательство не в состоянии вскрыть все последствия, как прямые, так и косвенные, вызываемые налогами; если же оно не может сделать этого, то труд страны не будет использован наивыгоднейшим образом».67

Обычно экономисты тщательно выясняли, сколь эффективен и справедлив каждый объект налогообложения сам по себе, — чтобы на основании этого решать, стоит ли сохранять соответствующие поборы и в каком именно размере. Для Рикардо же «совершенно безразлично, на что падает налог, лишь бы только бремя его распределялось равномерно и не задерживало воспроизводства».68 Поскольку, мол, «великое зло состоит в размере взимаемой суммы, а не в способе ее взимания».69

Впрочем, уняв чрезмерную категоричность, Дэвид готов был признать «второстепенное значение» за объектами фиска, но исключительно в целях смягчения давления «на тот класс, который накопляет и сберегает».70

Самыми нетерпимыми посягательствами на «священные (то бишь прибыльные) накопления» Дэвид признавал «пошлины за утверждение завещаний, налоги на наследство и всякие налоги на переход собственности».71 Тем более что «коммерсанты должны платить 5% с передаваемых сумм, а землевладельцы — ничего».72 «В интересах общего благосостояния» Рикардо призывал «всячески облегчать переход и обмен имущества, так как только благодаря этому капитал скорее найдет себе путь в руки тех, кто даст ему наилучшее применение, увеличивая производство страны».73

Менее явным (нуждавшимся в тщательном выявлении), но не менее вредным пороком действующей системы налогообложения Рикардо считал неравномерность налогов — понимая под этим главным образом чрезмерное обременение прибыли.

Полагая, что в процветающем государстве любые налоги оплачиваются исключительно из чистого, а не валового дохода (иначе ж страна нищает),74 Дэвид утверждал: «Только из прибыли и ренты можно производить какие-нибудь вычеты, зарплата же, если размеры ее умеренны, всегда составляет необходимые издержки производства».75 В этой связи он верил, будто бы «всякий налог, который приводит к повышению заработной платы, будет уплачен путем уменьшения прибыли».76 Даже при самом высоком заработке подобный налог не уменьшит «действительный комфорт рабочих, если только он не изменит спроса на труд, потому что он немедленно будет переложен на работодателей».77 «И только благодаря уменьшению спроса на труд незначительная часть налога уплачивается самими рабочими».78

И раз уж капиталисты платят «подоходные налоги» и за себя, и за производительных работников, и за свою непроизводительную прислугу, то помещики получают значительный гандикап, расплачиваясь лишь за себя и челядь. А посему, по мнению Рикардо, было бы справедливее облагать не доходы, а расходы — точнее любое внепроизводственное потребление и, прежде всего, «предметы роскоши (удовольствия)», налог с оборота которых, по завереньям Дэвида, уплачивается «исключительно теми, кто пользуется ими лично для себя, прямо пропорционально потребляемому количеству».79 Потому-то в «Началах» провозглашалось: «Поскольку налог касается потребителей, он будет равномерным налогом, но поскольку он касается прибыли, он будет налогом односторонним».80

Для Рикардо подобные рассуждения абсолютно логичны. Ведь чем больше взыскивается за потребление, тем меньше потребляется и больше инвестируется в развитие производства. Только встает вопрос: зачем наращивать капиталы при одновременном снижении уровня потребления?

Открыто такой вопрос Дэвид перед собою не ставил, даже когда оппоненты пытались его принудить к соответствующей дискуссии. Но косвенно отвечал — успокаивая противников: потребление никогда не станет чрезмерно низким!81 Особенно с учетом того, что налог — «как бы обременителен он ни был — падая на доход, а не на капитал, не уменьшает спроса, а только изменяет его: дает возможность правительству потреблять такое количество продукта, какое прежде потреблялось лицами, уплатившими налог».82

Такой оптимизм, явно опровергаемый реальным снижением уровня потребления в начале XIX в., фактически означал, что Рикардо ничуть не заботила участь неэкономных сограждан. И если чрезмерное налогообложение ускоряло их превращение в бережливых или попросту убивало — тем лучше.

Хотя на словах, конечно, Дэвид всегда сочувствовал всем потребителям разом. Особенно в тех ситуациях, где потребительский эгоизм содействовал снижению предпринимательских расходов. И прежде всего широкие массы привлекались для борьбы против хлебных законов, вынуждавших капиталистов больше тратиться на зарплату.

Когда бы ни множество «Плюшкиных»,83 накапливавших не впрок, — Рикардо б, наверное, свел все налоги к обложению товаров, не входивших в потребительский минимум. Но скряги гноили богатства, и поэтому предлагалось все-таки сохранить некий всеобщий налог с доходного имущества, но без навязчивого заглядывания в карманы, особенно предпринимательские.

«При условии одновременного обложения всех доходов, — обобщал свою позицию Дэвид, — никакой класс общества не может ускользнуть от них и каждый платит соразмерно своим средствам».84 Однако, на самом деле, рикардианская система всеобщего «подоходного» обложения напоминала флюс. Согласно ей капиталисты и прочие зажиточные потребители платили в основном только косвенные налоги, заложенные в стоимость «избыточных» благ (роскоши), а землевладельцы еще и приплачивали напрямую — пропорционально полученной ренте, каковую в отличие от предпринимательских доходов почти невозможно занизить или скрыть ввиду строго фиксируемой и контролируемой регистрации договоров аренды земли.

Лишь одна оговорка Дэвида слегка защищала помещиков от тотального обложения: «Рентой пользуются часто те, кто после многих лет трудовой жизни реализует свои барыши и затрачивает свое имущество на покупку земли или домов. И если бы мы обложили ренту неравномерным налогом, мы, несомненно, нарушили бы принцип, который всегда должен оставаться для нас священным, — неприкосновенность собственности. Вероятно, окажется, что земля в этом случае попадет, скорее всего, в руки человека, обладающего в большей мере свойствами игрока, чем свойствами здравомыслящего собственника, который мог бы использовать свою землю наиболее выгодным образом».85 (И как тут не заподозрить уважаемого эсквайра в неприкрытом своекорыстии?!)

Кроме вышеперечисленных улучшений системы налогообложения Рикардо, как «истинный патриот», не стеснялся рекомендовать перекладывание фискального бремени на иностранцев. Причем облагать предлагалось не только импорт, обремененный у себя на родине меньше товаров британского производства, но и наиболее выгодный экспорт самих британцев. Ведь там, где «преимущество в производстве товаров значительно, они, вероятно, могли бы вынести очень большую прибавку к цене на внешних рынках без существенного уменьшения их потребления». И благодаря «этим налогам на вывоз, целиком падающим на иностранных потребителей, часть расходов английского правительства была бы покрыта продуктом земли и труда других стран».86

Не слишком ли откровенна позиция джентльмена?!

2.3.2. Погашение госзаймов

К сокращению налогов непосредственно примыкала ликвидация госдолгов. Общественность не сомневалась, как только государство избавится от процентов по госзаймам и прочим гособязательствам — платежи в бюджет существенно сократятся.

Арифметически это настолько очевидно, что депутат Рикардо не только энергично поддержал политику полного и быстрого погашения госдолгов, но и попытался ее возглавить, выступая в парламенте и в печати с подробными обоснованными проектами. Ярчайший тому пример — «Опыт о системе фундированных государственных займов»,87 призывавший покончить с госдолгом «в течение двух или трех лет мирного времени».88 Там помимо целой системы оргмероприятий предусматривалось введение специальных расчетных чеков.

«Государственный долг — это такое большое зло, что почти любая жертва не будет слишком велика, если она избавит нас от него. Оно нарушило равновесие цен, заставило многих людей эмигрировать в другие страны, чтобы избежать бремени связанных с ним налогов, и повисло, как жернов, на трудовых усилиях и промышленном развитии страны»,89 — ораторствовал Рикардо с парламентской трибуны.

Вредоносность госзаймов этот политик видел не только в том, что огромные суммы изымались из производства, но и в том, что покрывающие госдолг «пошлины и акцизы» являлись «великими источниками деморализации людей».90 Отсюда и следовал вывод, что во всех отношениях лучше оплачивать госрасходы налогами, взимаемыми по мере необходимости, а не заимствованиями, в последующем прирастающими сложными процентами.

Однако под покровом такой пропаганды делались инсинуации, подрывавшие ликвидацию государственных заимствований. Дэвид так поступал вовсе не потому, что, оставаясь финансистом в душе и госкредитором на практике, как мог, помогал «своим» и самому себе. Он был абсолютно искренне уверен в социальной благотворности того, что могло продвигаться лишь втайне.

Прежде всего, Рикардо постарался внушить своим слушателям и читателям, что простейшие вычисления не всегда отражают истину. Безусловно, налоги, покрывавшие не только расходы властей, но и проценты по долгам, были значительно больше беспроцентных. Но это отнюдь не значило, будто, уничтожив госзаймы, общество обогатится. Как не станет оно богаче, увеличив потребление за счет сокращения накоплений.

Дэвид весьма ненавязчиво обращал внимание на то, что государство всегда получает и расходует лишь сумму займа, а проценты по займу, взыскиваемые в виде налогов, достаются виртуозам обогащения.91 Попросту говоря, возмещают государству долговые проценты все граждане (и транжиры, и лентяи, и скупердяи, и прочий непредприимчивый люд) — а пользуются этими возмещениями в основном успешнейшие инвесторы. Поэтому общество в целом постепенно обогащается, несмотря на прирост налогов.

Впрочем, Рикардо не хотел навязывать публике завышенную оценку всей финансовой братии. Как он убедился на опыте, финансисты бывают разные, и предприимчивость многих безвозвратно уничтожается гарантированными выплатами из казны. Поэтому предлагалось действовать избирательно, решая вопрос «в зависимости от того, кто употребил бы (деньги) наиболее производительно» - налогоплательщик или кредитор правительства.92

Не полагаясь на одни рациональные доводы, Дэвид и тут пытался предотвращать нежелательные события, живописуя их в качестве неизбежных. Картина получалась настолько мрачной, что представившие её начинали активно противиться тому, что казалось им таким желательным до «страшилок» ученого депутата.

Во-первых, мол, придется немедленно (а не в течение 29−45 лет,93 как предусматривалось условиями заимствования) и целиком оплатить циклопические долги, утешаясь лишь возможною перспективой некоторого снижения налогов в будущем. При этом не только простым обывателям, но и богатым лендлордам угрожало полное разорение, потому что для погашения приходившейся на них доли госдолга пришлось бы распродавать поместья по бросовым ценам в период массовой распродажи. На психику богатеев Рикардо дополнительно воздействовал тем, что «представители свободных профессий и те, кто живет заработной платой и жалованьем, не могли бы произвести больших платежей наличными деньгами, они поэтому пользовались бы льготой за счет капиталиста и землевладельца».94

Во-вторых, обладатели гособлигаций, получив назад всю сумму, ссуженную ими государству, быстро и сказочно обогатятся, в том числе скупая за бесценок распродаваемое аристократией имущество.

В-третьих, после отказа от госзаимствований любые чрезвычайные госрасходы (прежде всего военные, градостроительные и коммуникационные) будут весьма мучительны для налогоплательщиков, вызовут «обескровливание» многих отраслей хозяйствования и общенациональный стресс от резкого перераспределения средств. Все эти встряски и тяготы (и даже одна их угроза) будут понуждать правительство к избеганию экстраординарных трат, а потому придется идти на уступки врагам, чтоб не тратиться на войну, и уклоняться от строительства самых полезных общественных зданий, дорог и каналов, если те слишком дороги. Ради «всемерной умеренности» пришлось бы забыть навеки о «величии и славе страны».95

В-четвертых, «уплата долга освободит от армии сборщиков налога, податных чиновников и контрабандистов»,96 а заодно «от некоторых дорогостоящих учреждений и армии их служащих», в том числе «управлявших национальным долгом».97 В результате чего десятки тысяч «высококвалифицированных специалистов» пополнят ряды безработных.

В-пятых, были бы введены такие ограничения на выезд людей и вывоз богатств, «чтобы нельзя было больше вывезти из страны капитал, не уплатив справедливой доли государственного долга».98

После таких апелляций к фобиям соотечественников Рикардо не сомневался, что «не хватит ни мужества, ни мудрости, чтобы принять» самые лучшие планы ликвидации госдолгов.99 А потому заявил, что «не собирается больше останавливаться на этом химерическом проекте, каким его считают, насколько ему известно, все, кроме него самого».100

Но, даже стращая публику, Дэвид старательно обходил еще одно негативное, крайне ему неприятное последствие погашения госдолгов — чтоб не накликать бед на «самые умные головы».

Во все времена барышники использовали заимствования в качестве рычага влияния и властвования. Государство всегда покладисто и уступчиво, пока выпрашивает деньги у ростовщиков. И оно ж нестерпимо заносчиво и жестоко, когда ничего не просит, а насильственно отбирает. Поэтому капиталисты неизменно предпочитали ссужать государству деньги, а не платить налоги того же размера. Идеальная форма правления, с точки зрения ростовщичества, — финансовая олигархия, прикрывающая свое всевластие политическими марионетками.

Впрочем, и без доступа к госуправлению, очень выгодно получать проценты за те деньги, которые лишь формально отданы государству, а на самом деле превращены в ценные бумаги, используемые для расчетов, накоплений и прочего лучше любой валюты.

Об этом «нюансе» государственных заимствований Дэвид проговаривался, лишь взывая к справедливости по отношению к государственным кредиторам. Так, например, он писал: «Справедливость и честность требуют, чтобы проценты по национальному займу продолжали уплачиваться и чтобы те, кто авансировал свои капиталы для общего блага, не были вынуждены отказаться от своих справедливых требований под предлогом государственной целесообразности».101

А для этого британскому правительству вменялось в обязанность обеспечивать постоянное превышение госдоходов над госрасходами в размере процентов по госзаймам. Причем делать это следовало всеми доступными средствами, даже путем повышения налогов!102 «Не принимать (же) никаких мер для уплаты национального долга это все равно, что спать на вулкане».103 Потому что в любой момент, как стращал оппонентов Рикардо, нация обанкротится.

В этой связи плохо пополняемый и быстро растрачиваемый фонд погашения госдолгов обличался Дэвидом как фикция, призванная создавать лишь видимость платежеспособности государства и служить источником экстренных трат для бесконтрольных министров.104

Порою непросто избавиться от подспудного ощущения, что за призывами Порталингтонского депутата к ликвидации госдолгов скрывалось стремление создать «существенные и реальные, а не обманчивые и призрачные»105 гарантии своевременного и полного погашения госзаимствований.106 Ведь Дэвида явно страшили не сами размеры всенародных платежей по гособлигациям, а то, что народ в любой момент может счесть накопившиеся долги непосильными и, значит, «несправедливыми» и откажется их выплачивать. Чтобы это предотвратить — действительно, «в высшей степени желательно выплатить весь долг или значительную его часть»107 как можно скорей.

Не потому ли Дэвид, владевший миллионами в государственных ценных бумагах, не только прослыл противником снижения налогов,108 но и раз за разом предлагал Палате общин собственные проекты немедленного выкупа всех гособлигаций, в том числе и за 70% их номинальной стоимости? В письме Мак-Куллоху от 18 декабря 1819 г. Рикардо выразил опасение, что если госдолг не погасят за 70% номинала, то могут вообще не погасить.109

Дэвид был даже готов согласиться с депутатами, предлагавшими снизить выкупную цену облигаций до 40% их рыночной стоимости. Однако ни одно из таких «необычайно щедрых» предложений не было принято парламентским большинством. Палата общин предпочла оставить открытым самый дешевый, самый доступный и самый традиционный для всех государств выход из долговой ямы — списание госдолгов.

А Рикардо стенал в бессилии: «Я рассматриваю это (госдолг) как сделку между нацией и держателями государственных бумаг, которая не может быть нарушена одной из договаривающихся сторон».110

2.3.3. Выгодное предложение

Сокращенье помещичьих доходов обставлялось гораздо хитрее минимизации налогов. Однако намного честнее ликвидации госдолгов.

По сути, учение Рикардо отрицало необходимость ренты, не признавая ее вкладом в создание товаров111 и даже в формирование ценности. В частности Дэвид писал: «Рента не создает богатства, а только перемещает его».112 «Рента есть следствие, а не причина высокой цены».113 «Так как регулятором цены хлеба является хлеб, производящийся при наибольшей затрате труда, то и рента не входит и не может ни в малейшей степени входить в качестве составной части в его цену».114

Зато «увеличение трудности производства дает землевладельцу двойную выгоду. Во-первых, он получает более значительную долю и, во-вторых, товар, которым она ему уплачивается, имеет более значительную стоимость».115 Да и чисто спекулятивный прирост цен на сельхозпродукцию со временем начинают изымать в виде ренты.116 Вот лендлорды и выступают за все, способствующее дороговизне, в том числе за продолжение обработки скудных отечественных земель и ограничение дешевого импорта из более плодородных стран.

На основании этого утверждалось, «что интерес землевладельца всегда противоположен интересу всякого другого класса в обществе. Его дела никогда так не процветают, как при недостатке и дороговизне средств пропитания, тогда как для всех других людей возможность получать средства пропитания по низкой цене очень выгодна».117 А потому обнуление ренты «было бы потерей для отдельных лиц, а не для всей нации».118 Последняя, наоборот, доверив весь прибавочный продукт классу капиталистов, ускоренно богатела бы.

Разумеется, самое негативное Дэвид усматривал в том, что «рента образуется из прибыли на капитал».119 Причем «прибыль представляет тот фонд, из которого берется всякая рента», и «нет такой ренты, которая в какое-то время не составляла бы прибыли».120

Даже самых деятельных помещиков Рикардо считал бесполезными в качестве таковых: «Землевладелец не имеет никакой возможности применить свою энергию, бережливость и искусство к земле, если не ведет на ней хозяйства сам, а в последнем случае он вводит улучшения в качестве капиталиста и фермера, а не в качестве землевладельца. Немыслимо, чтобы он мог увеличить продукт своей фермы каким-нибудь особенным искусством, не умножив вначале размеров капитала, прилагаемого к ней».121 Поэтому «землевладелец является пассивным орудием получения чистого прибавочного продукта».122

Чтобы поярче выпятить то, что помещики — тормоз всяческого прогресса, Рикардо в шутливой форме представил антиутопию, где ренту аналогично лендлордам получают хозяева старых машин, пользующиеся тем, что каждая новая машина производит меньше старой, в точности как земля при вовлечении в производство все менее плодородных угодий.123

Казалось бы, из этого вытекала необходимость неотложной ликвидации помещиков как класса. Но Дэвид не тот человек, что мог бы решиться на «крайние выводы, которые напрашивались сами собой».124 «Исследование рентных отношений фактически подвело Рикардо к заключению о паразитическом характере частной земельной собственности. Однако он не сделал вывода о необходимости ее устранения».125

Он предложил лендлордам взаимовыгодную сделку: «Уступите капиталистам максимальную прибыль сегодня и получите «завтра» - после максимально возможной модернизации производства — многократно возросшую ренту!» Для того чтоб принять данное предложение, по мнению Дэвида, было достаточно понять, что «богатство возрастает всего быстрее, когда рента остается неподвижной или даже падает»,126 и, умерив помещичьи аппетиты, позволить предпринимателям сделать «землю способной приносить в более или менее близком будущем более высокую ренту».127

В качестве первого шага настойчиво предлагалась отмена «хлебных законов», ограничивающих импорт дешевого зерна. Такая отмена, как сознавался Рикардо, безусловно, снижала объемы британского сельхозпроизводства и соответственно доходы английских землевладельцев,128 зато позволяла ускорить развитие более рентабельных отраслей промышленности и частично предотвращала превращение энергичных собственников в ленивых рантье.

Для облегчения участи землевладельцев Дэвид соглашался на трех- четырехлетний переходный период, в течение которого государственные дотации сельскому хозяйству Великобритании постепенно сводились к нулю, что должно было облегчить лендлордам перемещение средств в промышленность и торговлю.129 При этом предполагалось, что многие поместья будут проданы, а вырученные деньги ссужены успешным капиталистам.

Для пущей убедительности Дэвид умело воздействовал на великодержавную гордость, якобы слишком рано почившую на лаврах: «Только в богатых странах землевладельцы настаивают на том, чтобы законодательные органы запретили ввоз хлеба. Кто слышал когда-нибудь о законе, который запрещал бы ввоз сырых материалов в Америку или Польшу? Природа сама ставит гораздо более действительные преграды ввозу таких предметов благодаря сравнительной легкости их производства в этих странах».130 «Мы, несомненно, сделались бы страной, регулярно ввозящей хлеб вследствие превосходства богатства и населения нашей страны над соседними странами».131

Но чтобы никто не ждал обетованного увеличения ренты слишком скоро, автор «Начал» подробно и многократно расписал промежуточные этапы: «В течение продолжительного времени землевладелец будет получать меньшую ренту», так как «усовершенствования в земледелии будут возрастать скорее, чем может быть увеличено население, а потому капитал будет (частично) изъят из земледелия».132 В то же время «улучшение в земледелии приведет, естественно, к увеличению накопления, так как прибыль на капитал значительно увеличится (благодаря не только увеличению доли в прибавочном продукте, но и снижению зарплат, ставшему возможным при удешевлении ширпотреба). Это накопление приведет к увеличению спроса на труд, повышению заработной платы, увеличению населения, дальнейшему спросу на сырье и расширению обрабатываемой площади. Рента достигнет своей прежней высоты133 после увеличения населения. До этого пройдет значительный период, связанный с положительным уменьшением ренты».134

Как долго продлится указанный здесь период, Дэвид не оглашал публично. И только в письме к другу читаем: «Усовершенствования в методах труда и в машинах могут через тысячу лет пойти на пользу землевладельцу, но в течение девятисот лет они будут приносить выгоду арендатору».135

Опасные перспективы Дэвид усматривал в монополизации воды, воздуха, ветра, солнечного света, силы пара, давления атмосферы и прочих даров природы.136 Ведь тогда бы пришлось делиться не только с хозяевами продуктивных земель и работящих рук, но и с собственниками других натуральных факторов производства. Причем так, что «все общество пользовалось бы тем же самым количеством товаров, но они иначе распределялись» - каждый «собственник (естественных благ) выиграл бы ровно столько, сколько другие проиграли».137 Для Рикардо желательно иное направление общественного развития — постепенная демонополизация природных ресурсов и их свободное обращение на рынке, делающее природопользователем того, кто больше платит, извлекая соответственно максимальную прибыль от использования природы.

Дэвид публично всячески отрицал, будто в его трудах и речах есть хоть «малейшее осуждение или порицание землевладельцев».138 Он заверял, будто нельзя «опереться ни на одно мое высказывание, чтобы изобразить меня как врага землевладельцев или как человека, имеющего о них менее благоприятное мнение, чем о каком-либо другом классе общества».139

В ответ на прямые обвинения такого рода Рикардо обычно отвечал следующим образом: «Мой уважаемый и ученый друг сделал несколько замечаний по адресу группы людей, которые, по его мнению, желают перевести всю земельную собственность страны в руки государственных кредиторов. Что касается меня лично, то мне неизвестны лица, которые имели бы подобные желания. Я не могу также представить себе обстоятельств, при которых такая мера была бы необходима».140

Однако в трудах Рикардо легко обнаруживают стремление к вытеснению класса землевладельцев классом капиталистов ради того, чтобы «порочное распределение земельной площади не мешало личному интересу действовать с такой силой, как он должен был бы действовать».141 Лишь пара таких находок: «Я держусь мнения, что интересам общества лучше всего способствует то, что прибавочный продукт с земли будет поделен в пропорциях, более благоприятных для фермера и капиталиста и менее благоприятных для землевладельца».142 «Законодательная власть должна обращать внимание не на потери, угрожающие тем немногим, кто не в состоянии обрабатывать свою землю с прибылью, а на общие интересы всей нации».143

В качестве образца для преобразования земельных отношений Великобритании у Дэвида фигурировали Соединенные Штаты, где «прибавочный продукт проявляется главным образом в прибыли и в высокой заработной плате и в этой форме гораздо больше способствует всеобщему процветанию, чем если бы он проявился в форме ренты».144

В этой связи утверждалось, будто доходы с земель, приобретенных капиталистами по высокой рыночной стоимости, превратятся из поземельных рент в проценты с вложенных капиталов. И тогда уж о столь радикально преобразованном прибавочном продукте станут радеть, как и о всякой предпринимательской прибыли. То есть намного рачительней!

И, наконец, заметьте, «едва только появилось произведение Рикардо, было предложено конфисковать ренту в пользу государства», а в последующем «все системы национализации земли, все проекты социализации ренты покоятся на теории Рикардо, и таких систем очень много».145

2.3.4. Эксплуататорское нутро

В обездоливании трудящихся Давид Абрамович уличается с огромным трудом и сомнительной убедительностью. Неприлично ж назвать «эксплуататором» щедрого филантропа и «искреннего друга народа».146 Особенно такого, который в каждой речи, статье и книге впечатляюще выражал только-только входившее в моду сострадание к пролетариям. Он величал их «наиболее многочисленной, а потому и наиболее важной, частью народа». И, ссылаясь на то, что «рабочие классы находятся в величайшей нужде»,147 называл «наиболее желательным» увеличение зарплаты за счет ренты.148 Более того, обосновывал возможность повышения уровня потребления трудящихся при том же заработке и даже при его номинальном снижении после удешевления ширпотреба в результате сокращения рент.149

«Как бы высоко я ни ценил выгоды, проистекающие из высоких прибылей, — с образцовой самоотверженностью уверял Рикардо, — я не желал бы, чтобы эти прибыли возрастали за счет рабочего класса. В высшей степени желательно, чтобы часть выгоды пошла на увеличение количества благ для рабочего».150 Дэвид безоговорочно солидаризировался с Мальтусом, восклицавшим: «Если страна может стать богатой только при условии, что она выигрывает в гонке за снижение заработной платы, я был бы склонен сразу сказать: да погибнет такое богатство!»151

Славный своим гуманизмом парламентарий, разубеждая коллег, клялся, что не поддержит никакое «мероприятие», в отношении которого можно «хоть на минуту допустить, что оно имеет тенденцию наносить ущерб рабочим классам».152

Как известно, в рикардианской теории стоимости (о которой ниже)153 на переднем плане труд в качестве источника всех богатств. И его достойная оплата — моральный императив общественного развития.

На основании вышеизложенного, действительно, «может сложиться впечатление, что Рикардо исходит из интересов рабочих».154 Но правильнее заметить, что горячей любви к пролетариям Дэвид не ощущал. Он, скорее всего, старался предотвратить «действительно большую опасность», возникавшую всякий раз, когда «рабочие имеют слишком мало».155 Ведь за парадным фасадом напускного сочувствия к трудящимся бродили иные мысли — близкие другу Мальтусу…

У Смита ценность любого блага была пропорциональна доходам рабочих (точнее «живому труду», на который это благо обменивалось), у Рикардо — только затраченному труду независимо от его оплаты. У Адама зарплата закладывалась в стоимость товара наравне с прибылью и рентой — у Дэвида она никак не влияла на стоимость товара.

Зато, оплачиваясь из стоимости, доходы рабочих всегда уменьшали прибыль. Хуже того, повышение удельного веса зарплаты в стоимости товара, согласно ученью Рикардо, парадоксально156 снижало и выручку в целом пропорционально размеру основного (долговечного) капитала. Потому что увеличение доли рабочих за счет доли капиталистов означало падение нормы прибыли и соответственно всех накруток на основной капитал.

«Я старался показать на протяжении всего этого труда, — чистосердечно сознавался автор «Начал», — что норма прибыли может повыситься только вследствие падения заработной платы».157 И он, действительно, вдалбливал постранично: «Все, что увеличивает заработную плату, необходимо уменьшает прибыль».158 «Для прибыльного производства нет никаких других границ, кроме повышения заработной платы».159 «Низкая заработная плата не может не создавать высокой прибыли».160

Максимально возможная доля капиталистов определялась так: «В течение всей истории прибыль регулируется трудностью или легкостью добывания пищи».161 Все, что превышает расходы на прокорм работяг, — легко превращаемо в прибыль. Большего не дано, но и меньшее — благотворительность! И только политэкономы-путаники полагают, будто бы «прибыль на капитал может быть повышена при помощи коммерческих факторов независимо от наличия средств пропитания».162

Потому-то минимизации зарплат следовало добиваться с не меньшими упорством и хитростью, чем сокращения налогов и рент, руководствуясь тем, что «естественной ценой труда является та, которая необходима, чтобы рабочие имели возможность существовать и продолжать свой род без увеличения или уменьшения их числа».163

В этой связи Рикардо выпячивал и порицал «нетрудовой» элемент в составе доходов трудящихся. В частности он писал: «Все, что рабочий получает сверх суммы, достаточной для поощрения его к необходимой затрате сил, идет на столь же непроизводительное потребление, как если бы оно было использовано его хозяином или государством. Здесь нет никакой разницы».164 «Я называю заработную плату во многих случаях высокой, хотя номинально она низка, если выплачивается человеку, который выполняет небольшую работу или не выполняет никакой».165

Мрачная перспектива вновь рисовалась Дэвидом: «При распределении действительного продукта капиталист может получить так мало в виде прибыли, а рабочий так много в виде заработной платы, что у капиталиста может исчезнуть всякое побуждение быть бережливым».166 «Ничто не может быть более справедливо, чем замечание, что «сильное увеличение потребления среди рабочих должно значительно повысить издержки производства, понизить прибыли и ослабить или уничтожить мотивы к накоплению раньше, чем земледелие, промышленность и торговля достигнут сколько-нибудь значительной степени процветания»».167

И «помочь тут можно лишь одним способом — более справедливым распределением продукта».168

Разумеется, Дэвид прекрасно понимал: чем выше зарплата — тем культурнее жизнь простонародья. Писал же довольно четко: «Друзья человечества могут только желать, чтобы во всех странах рабочие классы развивали в себе потребность в комфорте и развлечениях и чтобы усилия добиться их были поощряемы всеми законными средствами».169 «Где рабочие классы имеют самые малые нужды и довольствуются самой дешевой пищей, население подвержено величайшим превратностям и нищете. Создайте у рабочего вкус к комфорту и удовольствиям, и он будет тогда согласен посвятить еще какую-то часть своего времени производству, чтобы иметь возможность получить их. Тогда будет и большая добавочная стоимость».170 Меж тем как «нужда является причиной эгоизма, жестокости и преступлений».171

Но судя по всему, подобная перспектива практикой не подтверждалась: абсолютное большинство работяг окультуриваться не желало. И Рикардо, в конце концов, переметнулся к Мальтусу, предпочитая думать: «Все-таки приятности семейной жизни так велики, что в действительности улучшение положения рабочего неизменно влечет за собой возрастание населения»,172 в точности как у животных.

Динамика такова: «Та сумма, на которую увеличилась заработная плата, сначала служит для доставления рабочему новых предметов удовольствия. Однако улучшение положения рабочего побуждает его и дает ему возможность жениться, и тогда спрос на пищу для содержания семьи, естественно, вытесняет спрос на те предметы удовольствия, на которые временно расходовалась его заработная плата».173 А бывает еще и хуже: «Поскольку у народа нет вкуса к предметам роскоши и есть достаточно пищи — он пользуется привилегией праздности», а потому чиновники и хозяева тратят так много сил и средств для отвращения рабочих «от беспутных и вредных занятий, опасных для общественного спокойствия».174

Из этого вытекало, что «рабочий может довольствоваться меньшими житейскими удобствами»,175 что картофель, сделавшись «всеобщим и обычным предметом потребления народа, как рис в некоторых странах»,176 послужит развитию экономики, увеличив прибыльность капиталов. А вот если б «цена труда поднялась до такой высоты, что, несмотря на увеличение капитала, он не мог бы быть применен в большем количестве», то согласно ученью Рикардо «такое приращение капитала будет непроизводительно».177

Для обоснования осуществимости подобной «оптимизации трудовых доходов» утверждалось, что «заработную плату можно регулировать»,178 а «бедствия дороговизны» рассматривались как «усиления стимула» к труду, поскольку такие лишения «падают исключительно на рабочие классы», принуждая их «затрачивать больше труда».179 «Того, кто ест, если он здоров, можно заставить работать, если у него нет никаких других средств получения пищи».180 «Если бы заработная плата рабочего была высока, он мог бы поступать как ему угодно, мог бы предпочесть безделье или роскошь; но если заработная плата низка — у него нет выбора, он должен производить удобства и предметы роскоши для своего хозяина или умереть с голоду».181

Однако на использовании безработицы в качестве средства снижения уровня жизни трудящихся Дэвид не стал настаивать, потому что не видел «основания, почему заработная плата не может понизиться до того, как многие рабочие останутся без работы».182 Он открыто склонялся к мнению, что ради всеобщей занятости и под влиянием присущей им склонности к равенству рабочие согласятся на снижение вознаграждений без применения к ним массовых увольнений.

Даже удерживаясь от эксплуататорского ража, Рикардо все-таки выступал за то, чтобы рост зарплаты не подрывал развитие производства. А потому настаивал: «Как и при всяких других соглашениях, размеры заработной платы должны быть предоставлены частной и свободной рыночной конкуренции и никогда не должны контролироваться вмешательством законодательства».183

В правильно (с точки зрения Рикардо) организованном обществе «повышение заработной платы (сверх прожиточного минимума) было бы пропорционально новому спросу на труд, а вовсе не приросту количества произведенных товаров».184 А потому похвально, что в капиталистических странах «весьма редко весь добавочный продукт, получаемый при затрате прежнего количества труда, доставался рабочим, которые его произвели».185

Разумеется, пролам186 «могло показаться несправедливым, что из большой массы продуктов, полученных от земли, капитала и труда в стране, на их долю приходится столь незначительная часть». Но именно потому «джентльмены должны возможно чаще и яснее внедрять в сознание рабочих классов, что распределение в настоящее время определяется и должно всегда определяться законами спроса и предложения, действия которых избежать нельзя», что «народ держит средство против нужды в собственных руках: немного предусмотрительности, немного благоразумия, немного той осторожности, которую более образованные слои считают необходимым проявлять, дали бы им (простолюдинам) возможность улучшить свое положение».187

Это, безусловно, не означало перманентной нищеты широких народных масс, потому что под влиянием рыночной конъюнктуры «заработная плата становится то щедрой, то скудной».188 Однако демографический рост, в конечном итоге, неминуемо сбивал до прожиточного минимума189 и даже опускал ниже его190 все зарплаты, вытребованные у нанимателей в годы промышленного бума. Так зачем же усугублять горечь грядущего обнищания кратковременным «благоденствием»?!

Так рассуждал Рикардо, не требуя напрямую урезания всех зарплат и не считая подобное урезание объективно необходимым. И именно за эту позицию рикардианцы-социалисты единодушно бранили Учителя. «Теория Рикардо, будучи сама по себе неприятным образом связана с мальтусовской дрянью, приводит к гнусным выводам!»191 — бранился товарищ Маркс.

2.3.5. Неприятие иждивенчества

Не желая «перекармливать» даже тех, кто прилежно трудится, уж на систему социальной защиты, плодящую тунеядцев, Рикардо обрушивался с риторической беспощадностью. В частности он писал:

«Всякого рода благотворительные учреждения имеют тенденцию увеличивать население свыше цифры, на какой оно иначе стояло бы».192

«Законы о бедных делают воздержание излишним и поощряют неблагоразумных, предлагая им часть заработной платы благоразумных и трудолюбивых».193 «Пока эти законы остаются в силе, суммы на содержание бедных будут прогрессивно расти до тех пор, пока они не поглотят весь чистый доход страны или, по крайней мере, ту часть его, которую государство оставит нам».194 «Законы о бедных уничтожают всякие умственные различия и занимают ум одной мыслью об удовлетворении физических потребностей, пока, наконец, все классы не будут поражены чумой всеобщей бедности».195

А потому согласно ученью Рикардо «всякий друг бедных должен горячо желать полной отмены этих законов. К несчастью, однако, они изданы так давно и бедняки настолько свыклись с ними, что радикальное устранение их из политической системы требует величайшей осторожности и уменья».196 «Суживая постепенно сферу применения законов о бедных, разъясняя беднякам ценность независимости, приучая их рассчитывать в деле пропитания не на систематическую или случайную благотворительность, а на свои собственные усилия, внушая им, что благоразумие и предусмотрительность — не лишние и не безвыгодные добродетели, мы постепенно приблизимся к более нормальному и здоровому состоянию. Лучшим другом бедняков и дела всего человечества мы признаем того, кто может указать самые верные и в то же время наименее принудительные меры для достижения этой цели».197

Даже «помощь в форме работы»198 Дэвид решительно отвергал. «Я, — признавался он, — не принадлежу к числу тех, кто думает, что создание фондов с целью предоставления работы бедным является очень эффективной формой помощи, так как это отвлекает средства от других работ, которые были бы столь же, если не более, производительными для общества. Та часть капитала, которая используется, например, чтобы дать бедным работу на дорогах, не могла, конечно, не дать работу где-либо людям, и я думаю, что всякое вмешательство должно быть осуждено».199

Не ограничиваясь призывами к искоренению дармоедства, Рикардо фактически противостоял всякому потреблению и, прежде всего, непроизводительному. «Ибо откуда же может возникать богатство, как не из перевеса производства над потреблением»?!200 Причем «норма прибыли и процента» напрямую зависит «от отношения производства к потреблению, необходимому для такого производства».201 А в целом «страна беднеет вследствие расточительных расходов правительства и частных лиц. Поэтому всякая мера, которая ставит себе целью поощрение общественной и частной экономии, облегчает тяжелое положение общества».202

Дэвид не знал «другого способа сбережения, кроме сбережения за счет непроизводительных расходов».203 А потому «перемещение (денег) из кармана потребителя в карман торговца может быть благоприятно для накопления капитала, так как один может быть расточителен, а другой, возможно, будет делать сбережения».204 И если «отдельный человек может увеличить свое состояние путем уменьшения расходов на предметы роскоши и комфорта», то и «страна может сделать то же самое».205

И здесь Рикардо мог опускаться до циничных рассуждений о том, что не только для частного капитала, но и для общества в целом важно не совокупное производство, а лишь чистая прибыль, не численность населения, а доходность его жизнедеятельности.206 И только в ответ на гневные отповеди Сэя автор «Начал» увиливал и смягчался: «Господин Сэй меня совершенно не понял, предполагая, что я не придаю никакого значения благополучию столь значительного числа человеческих существ».207

Однако, со всей очевидностью, Дэвид был убежден: в будущем «сбережения примут настолько всеобщий характер»,208 что станет возможным превращение всего человечества в чисто предпринимательское сообщество. По ходу такой трансформации одним представителям бесприбыльных классов предстояло развиться до «гомо капиталистусов», а остальным — исчезнуть.

Наш Гений не сумел или не захотел додумать, что при последовательном устранении каждого «бесприбыльного», обязательно вымрут все, кроме того последнего, который, разорив всех своих конкурентов, зачахнет над златом мира, подобно сказочному Кощею.209

Чтоб извлечение прибыли не превращалось в уничтожение ближних — нужно иметь механизмы, обеспечивающие круговорот барышей — их постоянный возврат в обращение. Накопление прибыли социально полезно лишь там, тогда и постольку — где, когда и поскольку за счет устаревших структур формируются и растут новые производства, способствующие совершенствованию человечества (устранению социальных противоречий и недостатков). Во всех остальных случаях высасывание прибыли из экономики лишь обезденеживает ее — замораживает средства обращения в сейфах прибыльщиков. Что равносильно самоуничтожению товарно-денежных отношений и возвращению социума к более примитивным формам хозяйствования. И тогда восстановлению прибыльной экономики способна помочь лишь та или иная форма «экспроприации экспроприаторов».

2.4. Показательные победы

Признав, что классы делят общий для всех пирог, нельзя было не признавать перманентную межклассовую борьбу, в которой победа не делится пополам, подобно разломанной дружбе из песни.210 Именно потому Г. Ч. Кэри «доносил на Рикардо, как на отца коммунизма: «Система г-на Рикардо — это система раздора… Вся она имеет тенденцию порождать вражду между классами и нациями… Его книга — настоящее руководство для демагога, стремящегося к власти посредством войны и грабежа».211

2.4.1. Баюкая землевладельцев

Щедрые рикардианские посулы лендлордам легче всего понять, если найти у Дэвида следующую максиму: «Обещать против совести — это преступление, но еще большее преступление сдержать такое обещание. Вместо того чтобы осуждать человека за нарушение обещания, столь преступно вынужденного и данного, самая просвещенная мораль будет указывать ему и требовать от него, чтобы он нарушал такие обещания. Если цель, которую мы имеем в виду, хороша, мы не должны от нее отвлекаться из-за какого-нибудь частичного зла, которое может быть связано со средствами, необходимыми для достижения ее».212 И это, заметьте, написано в качестве обоснования тайного голосования.

По сути своей полемика между Томасом Робертом Мальтусом и Дэвидом Рикардо — отличная демонстрация тех преимуществ, благодаря которым выскочки-капиталисты выманили у потомственных дворян собственность и власть.

Отнюдь не случайно Дэвид посвятил опровержению «помещичьего учения» милейшего Томаса Роберта львиную долю собственных произведений, в том числе заключительную главу «Начал», «Опыт о влиянии низкой цены хлеба на прибыль с капитала…»,213 целую книгу «Примечаний…»214 и множество личных писем.215 А были еще и многодневные очные споры — обычно в гостях у Рикардо.

Если б спорщики не являлись закадычными друзьями и истинными джентльменами — все бы свелось к пустейшему препирательству. Примерно такого вида:

— Я тебе, хитрецу, говорю: землевладельцы, взимая ренту, понуждают и барышников, и работников беречь землю и наращивать производство. Ведь «потребление и спрос лиц, занятых производительным трудом, никогда не могут быть достаточным мотивом для накопления и приложения капитала».216 Потому-то «кроме земледельцев почти нет людей, могущих предъявить эффективный спрос на продукты».217

— А я тебе, простаку, отвечаю: только стремление к прибыли приращивает производство, а, тем самым, и потребление. Всякие ж дармоеды лишь разоряют общество, способствуя развитию производства не лучше «землетрясений и пожаров»!218

И далее все по кругу вплоть до площадной брани!

Однако рыцарственные полемисты дискутировали иначе — с достойной подражания учтивостью и образцовой сдержанностью в классовых предпочтениях. «Внешне полемика велась в любезных тонах и почти всегда содержит добрые пожелания» - восхищалась М.Н. Смит-Фалькнер в редакторском предисловии.219

Но, увы, никакая светскость не выручала Мальтуса. Его супервежливый оппонент дискутировал очень ловко и оставлял в дураках под россыпью комплиментов. «Он слишком робок, а я слишком напорист!» - определял соотношение сил сам Рикардо.220 А Томас Роберт сознавался: «Не считая возможным согласиться с правотой приводимых им (Дэвидом) аргументов, я был абсолютно подавлен».221

Шумпетер ту же самую ситуацию описывал гораздо грубее: «Мальтус был в самом незавидном положении, в каком только может быть экономист, — в положении защитника здравого смысла от пустых, но ловких пируэтов противника».222

Сокрушающая дискуссия разворачивалась примерно так:

— Вы, как умный человек, — гвоздил родовитый пастор, — должны понимать, что ликвидация ренты не снизит цен, а лишь превратит весь прибавочный продукт в прибыль капиталистов. А те уж не станут беречь землю-кормилицу, а постараются поскорее выжать из нее последние соки, попутно плодя пролетариев. Кто-то ж должен стоять на страже — не прибыли, а природы, не богатства, а выживания! Да и бесчестно отнимать у потомков то, что добыли их предки благодаря благородному мужеству и хозяйственной дальновидности, сделавшись собственниками земли в средневековом хаосе.

— Вас послушать, мой великодушный и высокоученый друг, — наигранно недоумевал опытный ростовщик, — так у аристократии, государства и человечества в целом нет злейшего врага, чем ваш покорный слуга, якобы подстрекающий к упразднению ренты, отмене налогов и истощенью земли. Но Вы ведь не пожелаете принести меня в жертву фанатикам классовых интересов и не поддержите беззаконную деспотию для спасенья от мнимых угроз. Да и я не сторонник жестокости. А потому добиваюсь лишь умеренной, временной сдержанности во имя грядущих богатств, которые практически полностью достанутся землевладельцам, чиновникам и рабочим. При этом земля нисколько не истощится. А ровно наоборот: целинные участки капиталисты возделают, используемые — улучшат. Приращение — их естественное призвание!

— Заманчиво получается! Но чую большой подвох! Ведь нет никакой справедливости в том, чтоб одновременно с урезанием ренты прирастали прибыли предпринимателей. Особенно Ваших друзей — государственных кредиторов, которые, несмотря на снижение рент и цен, сохранят право на дивиденды прежнего номинала! Почему бы нам в первую очередь не понизить такие доходы?!

— Уверен, Вы понимаете, что прирост прибыли предпринимателей будет небольшим и временным, а последующий прирост рент, налогов, зарплат и прочих потребительских доходов — громадным и фактически вечным. Что же до госкредиторов — то представляется некорректным отождествление снижения стоимости товаров с повышением стоимости денег223 и уж точно с обогащением «моих друзей». Во-первых, эти люди платят налоги, как все, то есть делятся своим богатством в меру обогащения. Во-вторых, финансовые дивиденды равнозначны увеличению богатства и могущества всей нации. В-третьих, если процент по займам где-то несправедлив — то для восстановления справедливости следует действовать по закону. В-четвертых, не лучше ли радоваться снижению цен и повышению благосостояния всех, чем распалять ненависть черни к самым удачливым инвесторам. И, напоследок, шутка: «Если бы справедливость и честность требовали регулировать дивиденды на основании товарных цен, то кредиторам причитался бы большой долг. Ведь они в течение более ста лет получали один и тот же денежный дивиденд, хотя цена хлеба за это время, быть может, удвоилась или утроилась».224

— Допустим, вы как истинный христианин, славный своим меценатством (что мне особо отрадно!), действительно так считаете и готовы в любой момент уступить свою прибыль ближнему. Однако же абсолютное большинство барышников ни за что не поделится завтра тем, что урвет сегодня…

— Так ведь ни кто иной, как Вы, гениально открыли законы, по которым весь прибавочный продукт со временем трансформируется в ренту, а доля зарплат возрастет пропорционально численности населения. И ничья злая или добрая воля не в силах помешать этому — абсолютно естественному перераспределению доходов.

— Не уверен, что Вы меня правильно поняли… Не всё так фаталистически: человечество не природа. Всевышний нам даровал свободную волю. Так зачем же грешить сейчас, уповая на лучшую участь в отдаленнейшей перспективе. Ведь даже самое кратковременное падение землевладельческих доходов пагубно для народа. К примеру, нищие помещики не смогут покупать так много товаров — и производство обвалится. Да и рабочих вспомните — кто ж их позволит обидеть?!

— Конечно, производство феодальной роскоши и дешевого ширпотреба несколько упадет. Зато высвободившиеся ресурсы пойдут на развитие отраслей, необходимых людям творческим и активным. Причем круг таких людей станет стремительно расширяться, как только бывшие феодалы, их прислуга и прочие — ныне непредприимчивые — сословия поймут, насколько выгоднее инвестировать, а не проедать. А уж наемные работники точно обогатятся, поскольку получат прибавку соразмерную приросту капиталовложений и соответственно спросу на труд.

…

Этот куцый, осовремененный и несколько ернический пересказ многотомного диспута вовсе не означает, будто Мальтус хоть раз почувствовал отсутствие аргументов и окончательно сдался на милость более ловкому и напористому другу. Однако Рикардо этого и не добивался. Ему, как и всякому капиталисту, было достаточно, чтобы земельная аристократия оставалась в рамках идейных дискуссий, не прибегая к силе. Ведь пока продолжался спор, объемы прибыли продолжали расти, причем не только за счет развития производства, но и за счет уменьшения доходов помещиков и трудящихся. В результате у землевладельцев попросту не осталось средств для продолженья полемики — они расплатились собственностью по долговым обязательствам.

Или, как пишет Хайлбронер: «Предсказанные Рикардо прискорбные последствия существования ренты так никогда и не воплотились в жизнь. В какой-то момент капиталистам удалось сломить сопротивление помещиков».225

2.4.2. Пролетарские революции

Иное дело рабочий класс. Он, и без того неимущий, мог опереться в борьбе только на подавляющее численное превосходство. И как ни старались капиталисты удержать пролетариев в рамках мирных «трудовых споров» - надолго не получалось. Не придавая значения хитросплетенью слов и величая Вождями-Учителями льстивших ему демагогов, рабочий класс сплачивался в «громящий кулак»226 и лихо лупил наотмашь. И тогда приходилось делиться вопреки истощению прибылей.227

Однако эта «классовая борьба» разгорелась лишь к середине XIX в. Рикардо же, очевидно, еще не чувствовал в работягах достойных внимания противников. Поэтому вопреки собственным обыкновениям всячески уклонялся от работы в парламентских органах, исследовавших законодательные инициативы одного из великих отцов пролетарского социализма — Р. Оуэна.

Дэвид не мог участвовать в публичной травле человека с «чистой душой и искренним сердцем», «посвятившего всю свою жизнь заботам о других и оказавшего великие благодеяния обществу».228 Хоть сам же в стенах парламента объявил себя «решительным противником системы Оуэна, которая построена на теории, несовместимой с принципами политической экономии и способной принести бесконечный вред обществу».229

Развивать такие речи и, тем более, доводить их до пресеченья вредительства, Дэвид считал безнравственным. А для оправданья собственного «недеяния» назвался «недостаточно сведущим в поднимаемых вопросах»230 и свел все реальные проблемы к пустякам, вроде насаждения Оуэном «ручного огородничества», препятствующего прогрессивной машинизации. Относительно ж «проектов разделения страны на параллелограммы, установления общности имущества и тому подобного» Рикардо ограничился ярлыком «фантастические схемы».231 И вывод его звучал мягко и снисходительно: «Я не буду возражать против назначения комитета с целью установить, возможно ли осуществление тех выгод, которых г-н Оуэн ожидает».232

И только в приватных письмах Дэвид не церемонился: «Может ли кто-либо из мыслящих людей верить вместе с Оуэном, что такое, как он проектирует, общество будет процветать и производить больше, чем когда-либо производилось равным числом людей, если их усилия будут стимулироваться интересами общества вместо частных интересов. Разве опыт веков не против него? Он ничего не может противопоставить этому опыту, кроме одного или двух мало достоверных случаев обществ, которые благоденствовали на основе общности благ, но где народ находился под могущественным влиянием религиозного фанатизма».233

Даже самые благотворные бунты и революции Рикардо решительно отвергал, потому что «не следует немедленно и сразу делать скачок от плохой системы к хорошей».234 «Я, — писал он, — слишком большой приверженец порядка, чтобы стремиться добиться успеха с помощью таких средств, помимо того, я убежден, что они скорее вредят, чем способствуют достижению цели».235

Добропорядочному и законопослушному гражданину очень хотелось верить, что благодаря «быстрому распространению знаний и просвещения»236 «люди не пойдут по пути открытого насилия».237 Поэтому он старался уверить себя и публику, будто в Великобритании «можно найти лишь несколько злонамеренных людей, которые были бы рады революции исключительно из-за надежды присвоить себе собственность других».238 Народ же в целом уже достаточно опытен и проницателен, чтобы не «выбирать демагогов и нарушителей общественного спокойствия» при «неограниченной свободе выбора».239

Да только все эти «доводы» даже самому Рикардо не казались достаточно убедительными. И поэтому он предлагал постепенные демократические реформы в качестве «самого эффективного способа предотвращения революции».240 И заодно внушал «человеку с маленьким доходом, как мала будет его доля, если все крупные состояния в королевстве будут поровну разделены», притом что «немногое полученное в результате такого раздела не будет адекватной компенсацией за низвержение принципа» неприкосновенности собственности, защищающего от разграбления всякое состояние.241 Ну, а для минимизации политического влияния завистливой голытьбы Дэвид рекомендовал продвигать демократизацию настолько, «насколько глубоко в иерархии общества права собственности считаются священными».242

Как все развивалось, на самом деле, нам-то теперь известно…