Приложение к памфлету «Лайфхаки Карла Маркса»
«Наемный труд и капитал» Карла Маркса
(февраль-апрель 2018 г.)
К 200-летию Карла Генриха Маркса
«Для этой паршивой публики работа1 слишком хороша. Слабых сторон ослы и не заметят».2
Современные социалистические учения создавались и развивались как теории сознательного разрешения проблем, порождаемых стихией рыночных отношений. Успехи социалистов трудно не замечать… Но негативный опыт (особенно в наших краях) преобладает так сильно, что почти не найти сторонников построения коммунизма.
При этом все чаще пишется, что марксизм совершенно верно предсказывал крах капитализма и указывал светлое будущее, а испортили все исполнители, очень злые и своекорыстные. Потому-то я и хочу показать, что первые социалистические опыты были плохи во всех отношениях, как и всякие начинания столь гигантских масштабов. Причем неопытность и торопливость социалистических первопроходцев, прежде всего, заметны при выборе идеологии. Из множества разных прожектов переустройства общества кинулись воплощать едва ли не самый простенький лишь потому, что тот выдавался за самый развитый и радикальный.
Наилучшею демонстрацией иллюзорности достоинств марксизма был бы подробный разбор семи книг четырехтомного «Капитала». Но нужно ли столько писать и мучить своих читателей, если все типовые качества марксистской политэкономии содержит в себе брошюра «Наемный труд и капитал»?3
Изначально она появилась как цикл статей-передовиц, опубликованных 5−8 и 11 апреля 1849 г. в «Новой Рейнской газете». В 1880 г эти статьи были объединены в книгу бреславскими социалистами, а в 1891 г. — отредактированы Фридрихом Энгельсом.
Маркс распустил слух,4 будто данное произведение было написано полностью к началу 1848 г., вобрав в себя лекции, прочитанные в Просветительском обществе немецких рабочих Брюсселя то ли единожды в 1847 г., то ли неоднократно в продолжении 1845−1848 гг.5 И только-де февральская революция 1848 г. прервала «печатанье» книги. Рассказывая об этом, Карл изменял подробности, но неизменно подчеркивал законченность произведения и его совпадение с лекциями.
Однако советские издатели оказались плохими сообщниками собственного Учителя и, раздувая размеры Собрания сочинений, опубликовали то, что обличало Маркса как враля и хвастуна. Подтверждался лишь факт выступлений про заработную плату перед некими ремесленникам Брюсселя в декабре 1847 г.6 Остальное не соответствовало действительности, или чрезмерно приукрашивало её.
Помеченные декабрем 1847 г. наброски лекций7 оказались лишь кучкой планов, цитат, комментариев к ним и к самым известным проектам улучшения жизни рабочих. Даже в официальной «Истории марксизма-ленинизма» это творение Маркса называется «фрагментарной рукописью» и «составленным Марксом для самого себя рабочим наброском (конспектом или тезисами) лекций, которые еще предполагалось прочитать в брюссельском Немецком рабочем обществе».8 То есть никакого целостного произведения к началу 1848 г. не существовало — и прервать его печатанье революция не могла.
Кроме того, тексты 1847 г. значительно отличаются от новорейнских публикаций 1849 г. А последние «почти полностью» совпадают с рукописью под названием «Заработная плата», исполненной рукою Иосифа Вейдемейера.9 Таким образом, в 1849 г. существовало лишь то, что работавший в газете отставной лейтенант успел записать со слов своего главного редактора накануне запрета газеты, — то есть текст, едва доведенный до второго пункта плана, объявленного в первой части.10 Через четыре месяца сам Маркс в письме к Вейдемейеру назвал надиктованное «только началом».11
Приступая к диктовке, Карл брался «обрисовать экономические отношения, составляющие материальную основу современной классовой и национальной борьбы».12 Причем «как можно проще и популярнее, чтобы понимали рабочие».13
Да только вот трудно назвать простым и популярным это творчество впопыхах: многословное, сбивчивое, изобилующее ошибками, повторами, мутными фразами и сбивающими с толку отступлениями. По поводу аналогичных лекций 1847 г. удачно сказал
Сам же автор «Наемного труда и капитала» оценивал свой едва начатый трактат очень высоко. Утверждал, что это произведение достойно крупного гонорара, который легко окупится.15 А в изданном при жизни Маркса первом томе «Капитала» Кельнский «шедевр» был процитирован трижды в качестве первоисточника точных и ярких мыслей.16
Полностью содержание этого произведения будет изложено ниже. Только я сведу его воедино и разложу по полкам, дабы метания Маркса не затеняли связей и нестыковок в его теоретических построениях.
«Сочинительство из головы»
Однажды в письме к отцу Карл назвал свое творчество «сплошным сочинительством из головы».17 И точнее навряд ли скажешь.
В «Наемном труде и капитале» Маркс выводит все «теории» из одних лишь своих представлений о «продаже труда капиталу», избегая более полного осмысления экономики и совершенно пренебрегая всеми статистическими данными и иной конкретикой по теме. Во всем трактате нет ничего о реальных размерах зарплат, капиталов, прибылей, безработицы или о чем-то ещё легшем в основу «политэкономических законов» и других «обобщений» Маркса. А вместо примеров из жизни Карл сочинил свои — далекие от реалий: типа удвоения денег, затраченных на зарплату,18 увеличения выручки при обвале цен,19 двадцатикратном повышении производительности за счет разделения труда20
Правда, некоторые продукты своего воображения Маркс попытался выдать за подлинные события. К примеру, рассказывал, будто бы «в истории торговли мы переживали такие периоды недорода хлопка, когда несколько капиталистов, заключив между собой союз, пытались скупить весь запас хлопка, имевшийся на земном шаре».21 А о росте цен в одну из зим 1847 г. Карл рассказал так расплывчато и утрированно,22 что получилась сплетня.
Впрочем, факты и не потребовались, чтобы представить капитализм в качестве крайне конфликтной, обреченной на гибель системы. Марксу хватило того, что труд продается работниками. При этом скачки «диалектики», выводящей что угодно из одной примитивной абстракции, по-своему незаурядны: так дерзко валять знатока, отождествлять хрен с редькой и раздувать из мухи слона умеют весьма немногие. Хоть многим ужасно хочется очаровывать простаков подобными манипуляциями.
Ужасы найма
Даже очень плохие юристы хорошо различают наем и куплю-продажу. Маркс же, около шести лет23 делавший вид, будто учится на юрфаке, этой разницы не усвоил, а самостоятельно — не додумался. Однако же в данном случае отсутствие образования и дефицит понимания лишь облегчали задачу обличения кошмарной сущности капитализма. Ведь если наем работника рассматривать как отчуждение труда — нанимателя можно представить покупателем и новым собственником чужой «жизнедеятельности», имеющим полное право распоряжаться ею по своему хотению без оглядки на продавца. «Труд, производительную деятельность, творческую сил, благородную воспроизводящую силу рабочий уступает капиталу. Следовательно, для него самого она потеряна»,24 — накалял атмосферу Маркс.
А так как труд неотделим от «человеческой плоти и крови»,25 то трудопродȧвец попадает в «полное владение, распоряжение и пользование» капиталиста, подобно любому другому «орудию труда».26 Что для такого «правоведа», как Маркс, равнозначно ничем не ограниченному господству, абсолютнейшей деспотии, гнуснейшему порабощению.
Свой персональный (от первого лица) ужас по данному поводу Карл очень выпукло выразил в набросках лекций 1847 г. «Самое предосудительное в заработной плате, — писал он, — в том, что я целиком и полостью становлюсь объектом продажи». И добавлял чуть ниже: «Все высшие виды труда — умственный, художественный
Настоящий хозяин, конечно, собственность бережет. Но Маркс — человек бесхозяйственный, и для него естественны всевозможные «злоупотребления собственностью», быстро приводящие к полному уничтожению оной. Поэтому в «Капитале» и говорится, что «собственник обращается со своей собственностью, так же бесцеремонно, как орангутанг».28
При таком понимании собственности пролетарий, продавший свой труд, должен был считаться и считался обреченным на зверское отношение со стороны покупателя. Карл, не жалея пафоса, живописал «тиранию» приобретателя труда как всевластие бога Молоха, пожирающего человечину: «Трудиться значит жертвовать своей жизнью»!29 «Рабочий сам продает себя, и притом продает по частям изо дня в день»,30 как Прометей Исклеванный…
Этот образный ряд развивается во всех сочинениях Маркса. Так, например, в «Капитале буржуи представлены вампирами, высасывающими чужой труд до последней капли крови31 и тянущим «шелковую пряжу из крови маленьких детей».32
Карл и сам временами верил, будто жажда чужого труда, подобная кровожадности, столь органична для класса капиталистов, что тем даже нужно бояться полной машинизации, лишающей их возможности насыщаться «свежим» трудом наемников.33 Карл говорил серьезно, что «капитал погибает, если не эксплуатирует труд».34
В условиях капитализма (как его представляет Маркс) пролетарию не спастись от регулярных самозакланий на рынке труда. Ведь, по словам сочинителя этой системы общества без социальных лифтов «рабочий не может покинуть всего класса покупателей, не обрекая себя при этом на голодную смерть. Он принадлежит классу буржуазии в целом»,35 «являясь рабом капитала».36 И «рост производительного капитала это — рост господства буржуазии над рабочим классом».37
В последующем, заменив умозрительную «продажу труда» более натуральной, похожей на работорговлю «продажей рабочей силы», основоположник научного коммунизма импортировал из Америки термин «наемное рабство».38 Этот ярлык точнее отражал представления Карла о регулярной работе и со временем сделался модным в марксистской литературе.
В этой связи забавно, что еще в 1846 г. Энгельс и Маркс в «Немецкой идеологии» высмеяли М. Штирнера за приписывание капитализму «рабства труда». В тот момент классики поучали с запредельным максимализмом: «Труд уже стал свободным во всех цивилизованных странах; дело теперь не в том, чтобы освободить труд, а в том, чтобы этот свободный труд уничтожить».39
Отличие капитализма
Не назвать ли мне «фетишизмом» склонность товарища Маркса видеть внутри вещей (да и внутри людей)40 общественные отношения? Вот бубнит же шаманом у идола: «Капитал — тоже общественное производственное отношение. Это — буржуазное производственное отношение, производственное отношение буржуазного общества».41
Разумеется, всякое качество проявляется «в отношениях» — во взаимодействии, как минимум, двух объектов. И, действительно, только интенсивный товарообмен между людьми, делают золото деньгами, а сахар — ценностью.42 Однако соответствующие «отношения» складываются снаружи, а не внутри вещей. Значит, именно взаимодействия людей, а не свойства ширпотреба,43 и следовало изучать. Причем во всей полноте, а не избранными частями.
Разумеется, теоретикам с узким умственным горизонтом сподручней выкладывать пазл собственного миропонимания из доступных им мелочей, продвигаясь от единичного к кое-каким обобщениям. Ведь при попытках объять разумом нечто большее — картина расплывается, как в близоруких глазах. А потому не случайно в произведениях Маркса хвост обычно виляет собакой: какой-нибудь частный случай оказывается определяющим для чего-то гораздо большего, даже для общества в целом. И движенье от части к целому возводится в ранг истматовской парадигмы, прилагаемой, как инструкция, к каждому варианту марксистской политэкономии.
Вот и в «Наемном труде и капитале» мы можем прочесть догмат, прославленный Предисловием «К критике политической экономии» (1859 г.)44: «Общественные производственные отношения, изменяются, преобразуются с изменением и развитием материальных средств производства, производительных сил. Производственные отношения в своей совокупности образуют общество, притом находящееся на определенной ступени исторического развития».45
В качестве обоснования такого детерминизма Маркс, как всегда, приводит очень мелкий и мало уместный пример, влияние которого сильно преувеличивает, — «огнестрельное оружие», якобы изменившее «всю внутреннюю организация армии и отношение различных армий друг к другу».46 А дальше нам пудрятся мозги в стиле махровых зануд: «Жизненные средства, орудия труда, сырье, из которых состоит капитал, — разве все это произведено и накоплено не при данных общественных условиях, не при определенных общественных отношениях? Разве они применяются для нового производства не при данных общественных условиях, не в рамках определенных общественных отношений? И разве не этот именно определенный общественный характер превращает продукты, служащие для нового производства, в капитал…»47
Считать все эти «разве», «при», «в рамках»
Правда, Маркс говорит пространнее, заплетая слова косичками и умащивая гиперболами: «Сумма товаров, меновых стоимостей становится капиталом благодаря тому, что она, как самостоятельная общественная сила,
К облегчению своей задачи, Маркс в «Наемном труде и капитале» перечисляет только три «ступени исторического развития»: «античную, феодальную и буржуазную».52 Поэтому очень быстро разделывается с «доказыванием» того, что «продажа труда» специфична исключительно для капитализма. Античное общество Карл приравнивает к сугубо рабовладельческому, где «раб не продает свой труд рабовладельцу», так как «вместе со своим трудом раз и навсегда продан своему господину». При феодализме же, если поверить Марксу, творится невообразимое: «крепостной продает только часть своего труда», но «плату не получает», напротив, еще приплачивает: «собственник земли берет с него дань», ибо любой земледелец — «принадлежность земли и приносит плоды собственнику земли».53
Как видите, прогульщик и троечник Карл вынес из гимназии и двух университетов крайне смутные и неточные исторические познания54 и «плавал», их излагая. Поэтому у него «общественные формации» получались такими одномерными и расплывчатыми донельзя. Ну, а наемный труд, объявленный системообразующим при капитализме, как бы исчезал в остальные эпохи.
И это еще не предел Марксова упрощенчества! Так, например, в набросках лекций 1847 г., использованных для подготовки статьей 1849 г., всё буржуазное общество скреплялось «единственной связью» — «чисто денежными отношениям между предпринимателями и рабочими».55
Ценное — только труд
В «Наемном труде и капитале» марксистская теория стоимости еще фрагментарна, малозначима и неразвита. Цена товаров пока что определяется по-школярски «отношением спроса к предложению, предложения к спросу»,56 а ценность денег — их количеством.57 «Общественно-необходимый труд» еще не объявлен сверхчувственной субстанцией, наполняющей вещи стоимостью. Однако же всякая ценность уже сочтена равновеликой продолжительности труда.
Маркс утверждает как само собой разумеющееся и общепринятое в политэкономии, что создающее цены «соотношение между спросом и предложением»58 в свою очередь определяются «издержками производства». И полагает, что это «равносильно определению цены рабочим временем, необходимым для производства товара, так как издержки производства состоят: 1) из сырья и орудий труда, производство которых стоило известного количества рабочих дней и которые, стало быть, представляют определенное количество рабочего времени, и 2) из непосредственного труда, мерой которого тоже является время».59
Судя по менторскому тону, Карл совершенно не в курсе, сколь неполны его экономические познания и наивны формулировки. Он весьма схематично усвоил, как отливы-приливы капитала приводят цены к некому среднему уровню. Но почему-то уверен, что это — «уровень издержек производства».60 Ему неизвестно, что среднерыночные цены зависят не только от непосредственных издержек производства, но и от накручиваемой на них прибыли — то есть не только от времени производства товаров, но и от времени обращения средств, вложенных в соответствующее производство. Да и сводить «издержки производства» к одним лишь затратам труда мог лишь такой человек, как Маркс, изучавший политэкономию слишком быстро и избирательно.
Карл, конечно, не мог пренебречь важнейшим и популярнейшим обоснованием неизбежности наступления «справедливого царства труда». Заимствованное из расхожей версии рикардианства равенство «стоимость = труд» многие социалисты выдвигали как бесспорное основание права трудящихся на всё ценное в этом мире.[61] А потому, подрядившись создавать материалистическую теорию «победы пролетариата», нельзя было отрицать столь сильный и широко известный материальный стимул к классовой борьбе.
Однако в «Наемном труде и капитале» до выведения революции из «трудовой теории стоимости» дело так и не дошло. Здесь в отличие от «Манифеста Коммунистической партии», Маркс не успел воскликнуть, что рабочие приобретут весь мир вместо своих цепей.62
Однако подобный клич всё же напрашивается там, где Карл утверждает, будто «все составные части капитала — накопленный труд»,63 а «чистый доход от производства во всяком случае представляет собой только ту сумму, на которую живой труд увеличивает в целом труд накопленный».64
Прибавляющий товар
К 1849 г. Маркс еще не придумал своего коронного разоблачения наживы за счет труда. Только гораздо позже будет измышлен уникальнейший чудо-товар под названьем «рабочая сила»,65 которая в отличие от всех прочих средств производства, воплощает в изготовляемой продукции не свою собственную стоимость, а совершенно новую (из ничего сотворенную), овеществляя тем самым больше труда, чем имела в себе изначально.
В книге ж «Наемный труд и капитал» от случая к случаю применяется то одно, то другое, то третье объяснения того, как буржуям удается наживаться на «живом труде» пролетариев.
Первое объяснение — экономически типовое: спрос на рабочие руки меньше их предложения, а потому и цены труда — занижены. «Лес рук, простертых вверх с требованием работы, становится все более густым, а сами руки — все более худыми»,66 — прибегает к гротеску Карл, подменяя цифирь риторикой.
В качестве причин данного расхождения между спросом и предложением Маркс называет:
1) рост производительности труда (за счет «расширения разделения труда и применения машин»)67, сокращающий потребность в рабочих;
2) преумножение численности пролетариата за счет размножения и обнищания масс.
Причем ни сокращение потребности в наемных работниках, ни увеличение их численности Карл статистикой не подтверждает.
В набросках лекций 1847 г. Маркс вспоминал еще о развитии «средств сообщения», превращающем конкуренцию между рабочими из местной в общенациональную, и далее во всемирную.68 Что, по мнению Карла, понижало цену труда повсеместно. Видимо, Маркс подсознательно увязывал-отождествлял два разнородных размера (территории и конкуренции). А потому увеличение географических масштабов казалось ему равнозначным росту конкуренции между рабочими, и вместо всемирного усреднения условий труда Карлу виделось глобальное понижение зарплат за счет повышения предложения труда.
В то же время Карл не был бы сам собой — искателем злого умысла во всем, что ему не нравилось, если бы не обвинил кого-нибудь в преднамеренном занижении зарплат. Потому-то, в конечном итоге, виновником дисбаланса на рынке труда оказалась патологически своекорыстная буржуазия. В марксизме лишь этот класс нарочно создает и до собственной гибели поддерживает и развивает выгодное ему соотношение между спросом на труд и его предложением.
А свалив всё на алчность класса, уже совершенно не требовалось объяснять, почему капиталисты никогда не станут создавать дополнительные рабочие места, сокращать рабочий день и (или) предпринимать другие меры, выгодные трудящимся и стабилизирующие рынок труда.
Второе объяснение наживы за счет работников — примерно того же рода. Дескать, злонамеренные барышники покупают труд только тогда, когда его можно использовать с прибылью. Или как выражается Маркс: «Наемный труд может обмениваться на капитал лишь при том условии, если он увеличивает капитал, усиливает ту самую власть, рабом которой он является».69
И, наконец, третье объяснение приближает марксистскую политэкономию к «кардинальному открытию»70 чудотворной «рабочей силы». Маркс местами без околичностей рассматривает труд как самовозрастающую стоимость. Так он, к примеру, пишет: «Труд — творческая сила, посредством которой рабочий не только возмещает то, что он потребляет, но и придает накопленному труду большую стоимость, чем этот труд имел прежде».71 Причем рассказы об этом сверхъестественном товаре даже по стилю мифичны. «Капитал может увеличиваться, лишь вызывая к жизни наемный труд»,72 — витийствует Карл, точно оповещает о Воскресении Бога.
Алчность — двигатель прогресса
Если уж, так или иначе, продукты труда продаются дороже, чем стоил весь затраченный на них труд — то марксистские буржуины, охочие до халявы не слабей своего сочинителя, скупают без всякой меры товар, плодоносящий прибылью. И чем больше труда пожирается капиталом — тем сильнее растет производство.73 Вот вам и объяснение — промышленной революции, сооруженное Марксом из купли-продажи труда.
Научно-техническому прогрессу в марксизме дополнительно способствует еще и то, что капиталисты не ограничиваются присвоеньем пролетарского труда, но и норовят обобрать «братьев по классу», вытесняя тех с рынка или попросту надувая.
Как видите, подлинный Маркс являлся материалистом вовсе не в смысле признания первичности бытия, как-то прописано в учебниках диамата с подачи товарища Энгельса. Карл был материалистом — в смысле первичности алчности, как говорится, «в себе». И её же выискивал всюду — точнее сказать, вовне, «придавая самым низким и ничтожным человеческим импульсам видимость вычурной философии».74 Хоть и мог для проформы бухнуть: «Не сознание людей определяет их бытие, а, наоборот, их общественное бытие определяет их сознание».75
В «Наемном труде и капитале» Карл опрометчиво заявляет, что вытеснить предпринимателя-конкурента можно лишь продавая дешевле.76 Вспоминать о качестве продукции автору недоделанных книг, видимо, не с руки, а другие методы конкурентной борьбы ему, возможно, еще не знакомы. А то бы блеснул патетикой, обличая чужие подлости во всем их многообразии. (Или всё же забыл по небрежности парочку внутриклассовых козней буржуазии?)
Сведя победоносную стратегию в межкапиталистической «битве» к обеспечению дешевизны, Маркс счел основным путем к достижению данной цели — постоянное повышение производительности. Из-за чего марксистские капиталисты были обречены маниакально раскручивать собственные производства, внедряя свои и перенимая чужие новации.
Больше значит меньше
Изначально Карл надиктовал: «Чем больше армия рабочих, тем более производительным становится труд».77 Но дальнейшее изложение совершенно не укладывалось в прокрустово ложе этого «перехода количества в качество», этой победы числом, а не умением. Введя в свое действо алчность, Карл на горе себе припомнил, что прибыль повышается не только увеличением объемов производства, но и сниженьем издержек, каковые у Карла сводятся исключительно к трудозатратам.
И получилось, нескладно: чисто теоретическим эксплуататорам трудящихся полагалось обогащаться, присваивая как можно больше чужого труда, а практичным предпринимателям — сокращая трудозатраты. Маркс бы, конечно, вывернулся, если бы смог представить себе бесконечное обогащение за счет перманентного и значительного понижения стоимости труда. Тогда бы марксистские капиталисты получали все больше и больше неоплаченного труда несмотря на сокращение суммарных или удельных трудозатрат.
Но много ли можно выжать из тех, кто согласно марксизму и так получает мизер?78 Карл попробовал — не получилось.
При подготовке лекций 1847 г. он выписал из книги А. Шербюлье «Богатый или бедный»: «Минимум заработной платы все более и более понижается».79 И даже привел близкий ему пример подобного понижения: водка подешевела, так как-де «первоначально изготавливалась из виноградных выжимок, затем из зернового хлеба, затем из картофельного спирта».80 (В наше время эту сплетню трансформировали в слушок «водку делают из нефти»).
И все-таки даже для такого адепта преувеличений, как Маркс, сокращение зарплат выглядело слишком несоразмерным наблюдавшемуся приросту капиталов. Кроме того, наш «мыслитель» судил о неохватной для его ума промышленности в целом по аналогии с отдельными фабриками. И потому полагал, что не только знакомые фабриканты, но и вся «буржуазия как класс» сокращает своих работников. По крайней мере, расходы на зарплату уменьшаются по сравнению с затратами на технику и сырье.
Та же мысль четче выражена в набросках лекций 1847 г.: «Всеобщий закон таков, что при росте производительных сил та часть производительного капитала, которая превращается в машины и в сырье, возрастает несоразмерно по сравнению с той частью, которая предназначается на заработную плату;
Маркс, конечно, слыхал, что рабочих уволенных в одном месте берут на работу в другом, что трудящиеся, вытесненные машинами, привлекаются для производства машин.82 И подобная информация понуждала поинтересоваться общим итогом сокращений-увеличений штата — посчитать больше или меньше труда покупают наниматели в совокупности. А для этого следовало выйти за рамки отдельных предприятий — охватив экономику разом. Но, увы, для таких масштабов ума и трудолюбия Маркса явно недоставало. Поэтому он упрямо уклонялся от аргументов, понуждавших к целостному виденью происходящего.
Рост занятости в машинном производстве Карл отвергал потому, что «для производства машин все более всесторонне применяются машины».83 Словно не замечал, что к изготовлению «машин для производства машин» тоже привлекаются люди, и так далее, и так далее. Словно забывал собственные рассказы о росте числа и разнообразия производств с повышением специализации и расширением ассортимента продукции. Словно не понимал, что согласно его же теории рост суммарной стоимости средств производства и сырья должен сопровождаться увеличение трудозатрат в соответствующих отраслях.
Для полноты картины следовало не скакать мыслью от одного производства к другому — а как-то сообразить, что общая численность машиностроителей зависит не только от степени механизации каждого отдельного предприятия, но еще и от суммарных объемов машиностроения в целом. Да только для сообразительности Карла такие уровни обобщения — слишком высоки. Впрочем, подсчитывать суммарные показатели — Маркс никогда бы не стал и не смог, ибо был большим лентяем и слабеньким счетоводом.84
А между тем, уже тогда стремительно разрасталась сфера услуг, которую Маркс попозже принялся высмеивать в качестве унизительной участи увольняемых с производства. В первом томе «Капитала» (1967 г.) уже говорилось, что «число современных домашних рабов» больше суммы «всех занятых на текстильных фабриках, угольных копях, металлических рудниках, заводах и мануфактурах». И Карл по этому поводу едко иронизировал: «Что за превосходный результат капиталистической эксплуатации машин!»85 Но все это было позже, а в 1849 г. — Марксу еще неловко вспоминать о прислуге, наличие каковой в его собственном доме казалось дискредитирующим пролетарского Вероучителя.
Даже допуская то, что считал невозможным, Карл уверено заявлял: «Масса рабочих, вытесненных машинами, может найти пристанище при условии низшей, худшей оплаты».86 И это не вывод из добросовестного исследования практики трудоустройства уволенных. Это распространение на капитализм в целом частных случаев «замены более сложной и высшей работы упрощенной, низшей».87 Только при таком подскоке «мысли» от частного к общему, у Карла и могло получаться, будто согласно «всем экономическим законам современная промышленность несет с собой постоянную замену более сложной и высшей работы упрощенной, низшей».88
Маркс совершенно не разбирался в технике и технологиях, он практически ничего не умел делать своими руками. И лишь поэтому мог так беззастенчиво утверждать, что узкая специализация и машины делают всякий труд проще и примитивнее — и тем самым, «доступным для всех».89 А в качестве доказательства припоминал лишь какие-то случаи «вытеснения искусных рабочих малоискусными, мужчин — женщинами, взрослых — детьми».90 Как будто бы испокон веков не наблюдалось аналогичного перераспределения труда по мере изменения пресловутых «средств и методов производства»? Как будто противоположные примеры (замены неискусных — искусными, детей и женщин — мужчинами) не попадались Марксу, побуждая заняться всеобъемлющим анализом структуры рабочего класса?
Окончательно уклонившись от комплексного подхода к занятости населения, Маркс судил обо всей промышленности по аналогии с отдельными производствами, где в пику марксистским теориям никто не стремился нахапать побольше труда, а все нормальные капиталисты всячески приращивали прибыли, в том числе снижая свои расходы на закупку рабочей силы. Потому и казалось Марксу, что работников сокращают во всем капиталистическом обществе.
И тогда вопреки своим предыдущим рассказам о росте трудовых армий,91 Карл принялся поучать, что в усобицах капиталистов «сражения выигрываются не столько путем увеличения армии рабочих, сколько путем уменьшения ее. Полководцы, капиталисты состязаются между собой в том, кто сможет уволить большее число промышленных солдат».92 Для приданья предельной весомости данному утверждению Маркс сочиняет «общий закон», согласно которому «чем быстрее растет капитал, тем относительно сильнее сокращаются средства занятости».[93]
Мало того, что очередной «закон» вводился без соразмерных ему доказательств, так он ведь ещё и мешал действовать самому основному «закону»94 марксисткой политэкономии, в соответствии с которым труд — единственный источник прироста стоимости вообще и капиталов в частности. Но Карл-то заботился вовсе не о согласованности собственных закономерностей, а об удлинении перечня злодеяний капитализма, чтобы этот общественный строй был достоин уничтожения. Поэтому к осуждению капитала за поголовное порабощение трудящихся было просто присовокуплено «и за массовую безработицу».
И пусть уж потом схоласты-ученики соединяют в теории эксплуатацию с неэксплуатацией. На то они — диалектики! Да и путь им указан Марксом, обвинявшим буржуазию еще и в том, что этот злокозненный класс старается содержать побольше бездельников (целую «резервную армию»!), чтобы поменьше платить трудящимся.
Сам сочинитель Капитальной филиппики о злодействах буржуазии так никогда и не смог согласовать свою «трудовую теорию стоимости», позволявшую обогащаться только за счет присвоения дополнительного труда, и свой «непреложный закон удешевления производства»,95 изгонявший рабочих на улицу. Вместо устранения нагромождавшихся неувязок — Маркс продолжал использовать всё тот же «метод» совмещенья несовместимого: всякую путаницу в собственной голове попросту объявлял «сгустком противоречий», объективно присущих капитализму и обрекающих его на скорое ниспровержение. Именно эту методику отождествления логических противоречий с объективной реальностью96 старательный
Впрочем, товарищ Маркс не устранял даже те свои несуразицы, что были ему по силам, а для критики капитализма — не нужны или вовсе излишни. Вот и здесь, провозгласив сокращение занятости, сразу же заявил: «Вместо одного вытесненного машиной мужчины фабрика дает работу, быть может, троим детям и одной женщине! Теперь потребляется вчетверо больше рабочих жизней, чем прежде».97 Такая она — системность недоделанного Учения!
Деление до беспощадности
Чем меньше достается работникам, тем больше остается у их нанимателей. И наоборот. Именно это соотношение долей, характерное не только для распределения денег капиталиста, но и для всякой дележки вообще, Маркс посчитал достаточным политэкономическим обоснованием беспощадной классовой борьбы.
Карл, увы, не умел делиться — только грести под себя! А потому считал любое распределение благ вполне достаточным поводом для самых ужасных конфликтов, в том числе для межклассовой бойни и «мировой войны».98
Возводя арифметическую банальность (насколько меньше одна из двух частей, настолько же больше другая) в ранг «общего закона соотношения зарплаты и прибыли», Маркс изощряется в длинных «научнейших» формулировках. Но у него получается нечто мутное и неверное. Он, например, говорит: «Заработная плата и прибыль находятся в обратном отношении друг к другу. Меновая стоимость капитала, прибыль, повышается в той же пропорции, в какой понижается меновая стоимость труда, поденная плата, и наоборот. Прибыль повышается в той же мере, в какой понижается заработная плата, и понижается в той же мере, в какой повышается заработная плата».99
Это ж каким нужно быть «знатоком» политической экономии, чтобы приравнять меновую стоимость капитала к прибыли, а меновую стоимость труда отождествить с поденной платой?! Это ж в какой математике две части целого изменяются обратно пропорционально друг другу?!100
Возможно, Марксу было бы легче сформулировать правильный «общий закон», если бы он рассматривал не просто зарплату и прибыль, а доли труда и капитала в выручке от реализации, как это сделал Энгельс при редактировании «Наемного труда и капитала» в 1891 г. Но Карл закрыл себе более ясный путь к пониманию соотношения частей, доверившись «Курсу политической экономии» П. Росси,101 согласно каковому «заработная плата не является составным элементом продукта, подобно капиталу и земле», потому что рабочий не в состоянии «ожидать продажи продукта».102 По причине такой «доверчивости» (точнее сказать — плагиата) Фридриху и пришлось в 1891 г. изворачиваться что мочи: «Выше, мы говорили: «Заработная плата не является долей рабочего в произведенном им товаре». Но капиталист должен вновь возместить эту заработную плату из выручки от продажи созданного рабочим продукта. И в этом смысле, для сравнения их друг с другом, мы можем рассматривать и заработную плату, и прибыль как доли в продукте, произведенном рабочим».103
Впрочем, для Маркса ясность была б, как обычно, помехой: простое соотношение долей было б трудней представить жгучим антагонизмом. То ли дело целая куча обратных пропорций, соотношений и мер. Тут уж букет «конфликтов», запутанных и запущенных, — позволяющих Карлу высказаться архидиалектически, то бишь революционно: «Итак, интересы капитала и интересы наемного труда диаметрально противоположны».104 Причем до такой степени диаметральности, что «даже самая благоприятная для рабочего класса ситуация, как бы ни улучшала она материальное существование рабочего, не уничтожает противоположности между его интересами и интересами буржуа: прибыль и заработная плата по-прежнему находятся в обратном отношении друг к другу».105 Хуже того, неравномерность «распределения общественного богатства между капиталом и трудом» со временем возрастает.106
Ах, когда бы любая дележка сама по себе возбуждала борьбу не на жизнь, а на смерть, тогда бы и всем теоретикам для обоснования неизбежности межклассовых войн, было б достаточно указать на то, что между соответствующими классами распределяется некая сумма. Да только взглянув чуть шире, обнаруживаешь кругом сплошные разделы чего-нибудь. И, как правило, без мордобоя. Так неужто и это «мирное сосуществование» считать знамением неизбежности близкой «войны всех против всех»?!107
Карл был близок к такой войне, когда чересчур увлекся описанием конкуренции всех со всеми.108 Только вовремя остановился — видно, вспомнил, что он пролетарский, а не мизантропический автором.
Горько, что Марксова сдержанность — ужасающе тенденциозна. Насколько б спокойней жилось людям ХХ века, если б их не учили воспринимать малейшее противостояние как достаточное основание для взаимного истребления.
Если ж войны и революции не разжигать, а предвидеть и старательно предотвращать, то придется понять, что кровавые столкновения случаются только при очень сильном обострении противоречий. А чтобы такое обострение выявить, надо детально исследовать соответствующие отношения, а не просто сослаться на то, что доли наемников и нанимателей изменяются в разные стороны.
Абсолютная непримиряемость
Маркс был знаком со взглядами каких-то экономистов, призывавших хозяев и работников действовать заодно, чтобы приращивать размеры подлежащей делению выручки, и тем самым увеличивать доходы каждого класса в абсолютном выражении. Но Карл — человек конфликтный и потому невостребованный в качестве теоретика при межклассовой солидарности. Вот он и костерил малейшее примиренчество грубее и резче иных ненавистных ему воззрений. В частности, книга «Наемный труд и капитал» наносит по идее совместного наращивания доходов три «хлестких и мощных» удара.
Во-первых, Маркс напоминает, что одновременный рост маленьких и больших доходов к равенству не ведет и зависти не снижает.
Карл рассуждает так: «Если рядом с маленьким домиком вырастает дворец, то домик съеживается до размеров жалкой хижины. И как бы ни увеличивались размеры домика, но если соседний дворец увеличивается в одинаковой или еще в большей степени, обитатель сравнительно маленького домика будет чувствовать себя в своих четырех стенах все более неуютно, все более неудовлетворенно, все более приниженно».109 Эти чувства дискомфорта, неудовлетворенности и приниженности Маркс не считает завистью и обеляет «научно»: «Хотя доступные рабочему наслаждения возросли, однако то общественное удовлетворение, которое они доставляют, уменьшилось по сравнению с увеличившимися наслаждениями капиталиста, и вообще по сравнению с уровнем развития общества. Наши потребности и наслаждения порождаются обществом; поэтому мы прилагаем к ним общественную мерку».110 И Маркс категорически настаивал на том, чтобы зарплату «в первую очередь» измеряли по отношению «к барышу».111
Данная «мерка» на деле — лишь гневное сопоставление самых больших доходов с самыми жалкими заработками. Так ведь скорей возбуждалась классовая вражда.112 А заодно создавалась «научная категория» по имени «сравнительная, относительная заработная плата».113 Категория эта должна была показывать читателям, что Маркс — «агромадный» Ученый. В «Капитале» ж из данного термина выросла цельная «концепция относительного ухудшения положения пролетариата».114
Но взгляните, каким языком изъясняется этот «Гений» при рождении своей Концепции: «Относительная заработная плата выражает цену непосредственного труда в отношении к цене накопленного труда, относительную стоимость наемного труда и капитала, взаимную стоимость капиталиста и рабочего».115 Мало, что куча псевдо синонимов загромождает сознание, так еще среди этих «синонимов» попадается «стоимость капиталиста», возможная при наличии купли-продажи буржуев, что абсурдно не только в реальности, но и в марксистской теории.
Разумеется, никаких реальных показателей динамики зарплат и прибылей Маркс не проводит вообще. Тем не менее, уверяет, будто бы абсолютный рост заработков неизменно сопровождается падением их относительного уровня. Карл, например, говорит: «Заработная плата может повыситься; но несравненно быстрее повышается прибыль капиталиста».116 «Если увеличивается доход рабочего, то одновременно увеличивается и общественная пропасть, отделяющая рабочего от капиталиста, а вместе с тем увеличивается и власть капитала над трудом, зависимость труда от капитала».117
Маркс зачисляет в разряд «относительного обнищания» все виды наращивания барышей без пониженья зарплат. Там, где марксистские мальчики для битья — «буржуазные апологеты» расхваливают предприимчивость передовиков обогащения, Карл повторяет своё: «Заработная плата упала оттого, что прибыль возросла».118
Во-вторых, для дискредитации классово-солидарного наращивания доходов сочиняются ярлыки, вызывающие отвращение. Так прирост пролетарской доли Маркс обзывает «более жирными крохами»119 и «золотыми цепями, на которых буржуазия тащит за собой».120
Сам Карл, безусловно, брезговал постепенным и незначительным обогащением (особенно трудовым), а всякое подчинение — искренне ненавидел.121 А потому и своей аудитории подсовывал мечту о мгновенной экспроприации всех дворцов мира вместо постепенного благоустройства домиков и полную ликвидацию какой бы то ни было власти вместо налаживания эффективного управления.122
В-третьих, Маркс объявляет нетипичным для буржуазного общества одновременное повышение доходов пролетариев и буржуа. Карл настаивает на том, что основной тенденцией развития капитализма является абсолютное обнищания пролетариев.123
«Мы не можем поверить — митингует основоположник, — будто чем жирнее капитал, тем лучше откармливается его раб. Буржуазия слишком просвещена, слишком расчетлива, чтобы разделять предрассудки феодала, щеголяющего блеском своей челяди. Условия существования буржуазии заставляют ее быть расчетливой».124
По мнению Карла, расчетливым эксплуататорам трудящиеся нужны исключительно как вид. А потому «отдельные рабочие, миллионы рабочих получают недостаточно для того, чтобы иметь возможность существовать и продолжать свой род».125
Маркс, конечно же, не приводит никакой статистики, подтверждающей этот классовый геноцид. Ему достаточно знать о противоположности интересов покупателей и продавцов труда, чтобы считать первых непримиримыми врагами вторых. А враги-то отнимут последнее.
Даже при честной оплате труда, согласно учению Маркса, ситуация не изменится. Карл уверяет читателей: труд сам по себе становится все дешевле. Так как машины якобы понижают спрос на труд, вытесняя людей, при одновременном повышении его предложения за счет уволенных и разоренных. Кроме того, как хочется верить Карлу, работе на машине очень легко научиться — и это снижает зарплату на стоимость обучения.126
Даже стремление мирных тружеников зарабатывать побольше Маркс представляет причиной снижения их зарплаты. Карл это видел так: «Рабочий пытается отстоять общую сумму своей заработной платы тем, что больше трудится. Подгоняемый нуждой, он, таким образом, еще больше усиливает гибельные последствия.127 Чем больше он работает, тем меньшую плату он получает по той простой причине, что чем больше он работает, тем более сильную конкуренцию он создает своим товарищам по работе, которые предлагают себя на таких же плохих условиях, как и он сам; следовательно, он, в конечном счете создает конкуренцию самому себе как члену рабочего класса».128
Это ли не отрыжка религиозной схоластики, раздваивавшей любого на враждебные ипостаси?! Это ли не призыв отлынивать от работы?! Особенно если учесть Карловы заверения, что в условиях капитализма «труд становится все более отталкивающим».129
В набросках лекций 1847 г. Маркс усугублял пролетарскую бедность исчезновением «побочных заработков»,130 повышением налогов и раздвоением цен (или денег?). Дескать, при капитализме основная работа удлиняется так сильно, что на приработки времени не остается. Дескать, любые налоги вызывают снижение зарплаты131 (хоть у Маркса она и так на минимуме). Дескать, рабочий «вынужден всё покупать хуже и дороже — на его талер можно купить не так много товара и не такой хороший товар, как на талер предпринимателя: лавочники, залогоприниматели, домовладельцы — решительно все эксплуатируют его еще раз».132
Итог трех ударов Маркса по классовому сотрудничеству — как финальная реплика из анекдота, кардинально переиначивающая все детали происшествия, но объявляющая правдой некое «всё остальное».133 Карл резюмирует так: «Утверждение, что интересы капитала и интересы труда одни и те же, на деле означает лишь следующее: капитал и наемный труд — это две стороны одного и того же отношения. Одна сторона обусловливает другую, как взаимно обусловливают друг друга ростовщик и мот.134 Судьба наемного рабочего зависит от капитала. Это и есть пресловутая общность интересов рабочего и капиталиста».135
«Паденьем становится взлет»?[136]
Маркс постоянно подчеркивал, что капитализм не вечен, что подобно любым другим общественным формациям, он — «преходящая историческая форма».137 Но столь общие рассуждения о «бренности всего сущего» не позволяли пророчить достаточно близкую гибель «всевластия капитала», как-то полагалось Карлу для привлеченья внимания к собственной апокалиптике. Вот и пришлось уточнять, что же добьет капитал при жизни первомарксистов.
В соответствии с Марксовой «диалектикой», признающей взаимное истребление высшей формой единства противоположностей, именно классовый антагонизм, разжигаемый распределением валового продукта, — основная причина скорого и неминучего сокрушенья капитализма.
Помимо этого у Маркса имелись и другие знаменья самоуничтожения буржуазного мироустройства. Одно из таких знамений встречается в «Наемном труде и капитале» там, где, рассказывая о разорении средних классов, Маркс отмечает: «Конечно, не требует дальнейших пояснений то обстоятельство, что процент с капитала уменьшается в той же степени, в какой возрастает капитал, в какой увеличивается его масса и численность».138
Только всё ж «пояснения» требовались. И прежде всего, следовало сообщить, откуда такие сведения? А заодно рассказать, как удается прибыли и капиталу ускоренно возрастать, если прибыльность понижается? В этой связи интересно и то, почему у Маркса «орудия производства становятся все дороже»,139 повышая стоимость всего капитала и соответственно издержки производства, но при этом «дают возможность продавать товар дешевле»140 согласно Марксовому «непреложному закону удешевления производства»?141
Посильные (очень сказочные!) разъяснения таких нестыковок Маркс сочинит попозже, объявив бессмертной львиную долю «накопленного труда» («постоянного капитала»), которая, перевоплощаясь из одного средства производства в другое, прирастает без потерь.
В книге же «Наемный труд и капитал» Карл еще не обращает внимания на то, что «уменьшение процента с капитала» — отличный пример самоликвидации капитализма. Миф о «шагреневой коже» прибыли будет поднят на щит в «Капитале». И байка весьма понравится миролюбивым (эволюционным, а не революционным) марксистам. Да и сами основоположники, старея, все больше надежд возлагали на мирной отмирание буржуазного мироустройства, и снижение нормы прибыли питало такие надежды. Однако в 1849 г. Карл — еще слишком молод, чтоб дожидаться естественного усыхания капитализма. И «бескомпромиссный боец» призывает к насильственному убийству (сиречь «к революции и войне»). Поэтому уменьшение процента с капитала удостаивается внимания лишь как одна из причин пополнения армии пролетариата за счет разорения мелкой и средней буржуазии.
То ли дело кризисы. Им Маркс уделяет немало страниц и в 1849 г. Правда, эти «катастрофы» здесь, как и во всем марксизме, — признак несовершенства буржуазного мироустройства, а не смертельный недуг. Ведь на глазах у Маркса кризисы повторялись, а враг лишь толстел от этого.
В «Наемном труде и капитале» кризисы, как и всё остальное, выводятся из покупки труда капиталом. Именно она порождает прирост богатств и конкуренцию между буржуями за возможность разжиться трудом. А это «все снова и снова выбивает буржуазное производство из прежней колеи и принуждает капитал напрягать производительные силы труда, не дает капиталу ни минуты покоя и постоянно нашептывает ему: Вперед! Вперед!»»142
Результатом подслушанных Карлом нашептываний становится всемирное распространение «лихорадочного возбуждения». Каковое делает «накопление и концентрацию капитала» «беспрерывными, само себя обгоняющими, осуществляемыми во все более исполинских масштабах».143 А по мере формирования «исполинских сил производства»144 растут объемы выпуска и снижаются цены товаров…
Казалось бы, это ведет ко всеобщему благоденствию145 при одновременном облегчении труда. Однако в процесс встревает марксистская «диалектика», осмеянная у Оруэлла: взлеты у ней — падения, движение — это смерть… Рост производства, только что выглядевший безудержным и эффективным, вдруг объявляется болезненным и опасным вздутием, вызывающим жуткие взрывы. Будто речь не о сложной системе, а о простеньком пузыре: чем крупней — тем скорее лопнет.
Правда, «глупая буржуазия», точно назло марксизму, ни разу не прекращала раздувать обреченное лопаться. Нисколько не верила в марксистское «обнищание масс», обрекающее «пузырь» уменьшаться с каждым разом. И, сколь не дивились тому марксисты, рыночная экономика после каждого кризиса разрасталась еще сильней. Маркс не придумал этому внятного объяснения, а только посеял веру в то, что мощность ближайшего взрыва окажется достаточной для воспламенения революции.
Неизбежность марксистских «кризисов перепроизводства» обосновывается в набросках лекций 1847 г. по какой-то надуманной схеме: может — значит должно, большее — значит лишнее. Буквально написано следующее: «Может быть произведено больше, и следовательно, по закону конкуренции, должно быть произведено больше».146 «Так как рост производительных сил вызывает увеличение масштаба труда, то временное перепроизводство становится все неизбежнее».147
При этом совсем не понятно, почему организаторы производства множат то, что нельзя продать ни бедным, ни богатым? Маркс этого не объясняет. Лишь указывает на то, что рабочим всё меньше платят. Но это ж не объяснение всеобщего производства продукции, заведомо непокрываемой платежеспособным спросом, ведь существуют же те, кто мог бы оплачивать роскошь безмерно растущего уровня и объема. Таким образом, кризисы, описанные Марксом, можно воспринимать только как неимоверно чудовищные просчеты, но никак не следствия сущности капитала, распознанной в купле-продаже труда.
Впрочем, Карлу нравится не разбираться, а живописать, как кризисы повторяются, «усиливаясь, учащаясь, становясь все острее»,148 принося «ужаснейшие опустошения», сотрясая «подобно землетрясениям, самые устои буржуазного общества».149 При этом «торговый мир сохраняется лишь благодаря тому, что приносит в жертву подземным богам часть богатства, продуктов и даже производительных сил».150 «Целые гекатомбы рабочих погибают во время кризисов».[151]
Столь поэтично-утрированное изображение «беспорядка и анархии» кризисных периодов весьма органично для Маркса. Он воспевает родственную себе стихию. Карлу не понаслышке известно, как упоительно буйствовать, швыряя на ветер деньги, и как тяжело похмелье после таких загулов. Видимо, потому ему очень хочется верить, что общество в целом так же, как и он сам, страдает после каждого своего «перепроизводства удовольствий» и так же готово сделаться более упорядоченным с ближайшего понедельника. Иначе не объяснить, почему в своих редких и кратких рассказах о будущем коммунизме «праздный гуляка» предсказывает плановость и дисциплину, подобно практичному Энгельсу.
В этой связи интересно, вспоминал ли Фридрих своего ближайшего друга, когда писал: «Он (филистер) сам начинает веровать (в «лучший мир») разве только тогда, когда у него голова болит с похмелья или когда он обанкротился, словом — когда ему приходится переживать неизбежные последствия своих обычных «материалистических» излишеств»?152
Доходное место Маркса
Бытует мнение, будто бы Карл Маркс мечтал возглавить пролетариев и привести их к Победе Коммунизма. Только это не обосновано.
Каждый, кто искренне жаждет побеждать во главе народов, церквей, классов или других группировок, весьма высоко оценивает реальные и (или) потенциальные качества своей «армии». Демагоги и прочие проходимцы, стремящиеся воспользоваться толпой в собственных интересах, умело расхваливают её. Кроме того, кандидаты в предводители постоянно разрабатывают и осуществляют «победоносные планы». И, наконец, самое главное — настоящие лидеры все время среди людей: изучают, убеждают, подбирают себе соратников, воспламеняют, завоевывают авторитет
Всё это — не про Маркса. Он испытывал отвращение и к большим толпам, и к отдельным «бойцам»,[153] всячески избегал руководящих должностей, никогда не составлял и, тем паче, не реализовывал революционных планов или проектов будущего соцустройства. К расширению круга общения не стремился, ограничиваясь болтовней, попойками и прочими забавами в узком кругу прихлебателей, подобных ему самому. Обычно ж уединялся для чтения газет, приключенческих романов, пафосной драматургии и прочей беллетристики, лишь иногда отвлекаясь на что-нибудь посерьезнее, чтобы насытить свою всеядную «ерундицию».
С какою брезгливостью Карл относился к «своим» пролетариям, легко ощутить, читая в «Наемном труде и капитале» следующие пассажи: «Жизнь для него (рабочего) начинается за обеденным столом, у трактирной стойки, в постели».154 «Если бы шелковичный червь прял для того, чтобы поддерживать свое существование в качестве гусеницы, он был бы настоящим наемным рабочим».155 Мало того! В той же книге Маркс приравнивал трудящихся не только к червям и гусеницам, но и к мотам,156 рабам,157 мертвецам,158 «весьма несовершенным машинам»,159 рычагам160 и прочим примитивным орудиями производства.
Карл безапелляционно констатировал, что «особая искусность рабочего утрачивает всякую ценность», и «рабочий превращается в простую, однообразную производительную силу, от которой не требуется особых физических или умственных способностей и навыков»,161 потому что «современная промышленность несет с собой постоянную замену более сложной и высшей работы упрощенной, низшей».162 И, как следствие численность «квалифицированных и образованных рабочих» должна неуклонно снижаться.163
Причем мнение Маркса о собственной пастве по ходу революции 1848−1849 гг. явно ухудшилось. Полутора годами ранее (в набросках лекций 1847 г.), он, по крайней мере, допускал, что периодические повышения зарплат не позволяют «рабочему остаться совершенно в стороне от всего развития производства, роста общественного богатства, успехов цивилизации», и потому пролетарии не утрачивают способность к революционному «освобождению».164
Так зачем же «научно» обслуживать презираемых вырожденцев? Думаю, ради денег.165
Когда речь зашла об издании брошюры «Наемный труд и капитал», Маркс выражал свои интересы, нисколько не таясь: «Леске (предполагаемый издатель) должен был бы немедленно по получении рукописи заплатить, и притом хорошо заплатить».166 Это письмо к Вейдемейеру появилось в начале августа 1849 г. А примерно через две недели Маркс уже инструктировал Энгельса: «Нам надо взяться за доходное литературное предприятие. Я жду твоих предложений».167
Так уж сложилось по жизни, что талантливый, но ленивый имитатор любого «творчества» Карл Генрих не смог преуспеть в поэзии, литературе, юриспруденции, атеистическом религиоведении и либеральной журналистике. Зато обрел весьма щедрое финансирование в качестве «пролетарского вероучителя». Делая вид, будто трудится над ниспровергающей критикой капитализма, он до конца своих дней получал столько денег, что мог позволить себе вместе с семьей и прислугой жить беззаботно и сытно в Париже (1843−1845 гг., 1848 г. и 1849 г.), Брюсселе (1845−1848 гг.), Кельне (1848−1849 гг.) и, наконец, в Лондоне, где он обосновался надолго (1849−1883 гг.). И наслаждался там почти постоянным досугом, растрачивая обычно больше, чем 99% жителей этого богатейшего города мира. Завидный, скажу Вам, успех для уроженца заштатного Трира.168
Для сравнения можно взглянуть, как писал о рабочих Энгельс — и ни где-то, а непосредственно во «Введении к отдельному изданию работы К. Маркса «Наемный труд и капитал»: «Насколько необразованные рабочие, для которых легко можно сделать понятными самые сложные экономические выводы, превосходят наших заносчивых «образованных» людей, для которых такие запутанные вопросы остаются неразрешимыми на всю жизнь».169 «Рабочие все больше и больше проникаются решимостью завоевать новый общественный строй».170 (Тут уж нельзя не заметить, кто, действительно, намеревался вести за собой пролетариев).
Будучи не похожим на Учителя и Вождя (особенно в годы создания пролетарского «символа веры»), подлинный создатель марксизма Фридрих Энгельс нуждался в Лице Учения. А зевсоподобный лик «доктора философии» (пусть и остепененного по чрезвычайному блату), был именно тем, что нужно. Да и писания Карла, очень трудные для восприятия, легко создавали иллюзию «настоящей научной» сложности, восполняя яркие и доступные произведения Фридриха ощущеньем «глубоких основ».
Поэтому я полагаю, Маркс свою сытость заслуживал. А если учесть грандиозный успех и немеркнущую славу марксистской идеологии после кончины Карла, то можно и поворчать, что Гениев в этом мире при жизни недооценивают.
Конечно, не только Энгельс содержал виртуального «Гения». Не одни лишь родственники, приятели и знакомые, но и множество работяг делились деньгами с «доктором пролетарских наук». Причем некоторые далеко не по доброй воле, ведь хитроумный Маркс умел не только прикидываться бедствующим, но и шантажировать разбогатевших знакомцев.
Даже в советском издании Сочинений Маркса и Энгельса будто выставлен напоказ весьма характерный случай того, как основоположник официальной идеологии СССР избавлялся от имиджа негодяя и шантажиста с помощью шантажа и прочих безнравственных средств.
В 1859 г. из личной неприязни, вызванной завистью к научным и публицистическим успехам Карла Фогта, — Карл Генрих Маркс запустил через прессу сплетню, будто указанный Фогт является платным агентом императора Наполеона III. Однако Фогт не только сумел отстоять свое «доброе имя» в суде, но и опубликовал книгу, выставившую Маркса «Наполеоном вымогателей, шантажистов, шпионов, агентов-провокаторов, фальшивомонетчиков
Маркс кинулся защищаться. Прокуратура и суд ему отказали. Отказывали в помощи и некоторые друзья. В их числе считавшийся очень близким — поэт Ф. Фрейлиграт, который в качестве высокопоставленного банковского служащего годами поддерживал Маркса: бесплатно снабжал стихами Карловы газеты, жертвовал деньги марксистским организациям и фондам, обналичивал переводные векселя, выписывавшиеся Карлом то на людей, не являвшихся его должниками, то на самого себя. Видно, защищать Маркса от фогтовских обвинений было намного стыдней и опасней, чем мухлевать с векселями.
Однако «Наполеон вымогателей» был не из тех, кто считается с интересами близких людей, — и он принялся дожимать «жирного стихоплета»172, письменно информируя обо всех перипетиях «прессинга» своего основного спонсора.
Для начала Карл объяснился с Фридрихом: «Все же я не могу, не должен доводить дела до открытого разрыва с этим молодчиком. Через него идут векселя. С другой стороны, вся вульгарная демократия ничего так не желает, как чтобы этот скандал произошел. Правда, мне будет трудно молчаливо проглотить все эти подлости».173
Впрочем, Маркс и не думал молчать, а тут же принялся засыпать «изменника» устными и письменными протестами, требованиями и угрозами следующего рода: «Господина Фрейлиграта я основательно скомпрометирую».174 «Неужели эта скотина не понимает, что стоит мне захотеть — и я втащу его с головой в серное пламя ада? Разве он забыл, что в моем распоряжении более 100 писем от него?»175
Маркс был ленив писать, а потому надо думать, что необычайно длинные эпистолярные рассказы о принуждении к дружбе «дорого Фрейлиграта» отправлялись «дорогому Энгельсу» для того, чтобы тот тоже почувствовал бочку помоев над собственной головой успешного коммерсанта.
Разумеется, давлению по «делу Фогта» подвергались не только «Эрни и Фред». Аналогичным образом Маркс обеспечивал себе поддержку Ф. Лассаля, сообщая тому об имевших против него «официальных обвинениях в бумагах Союза (коммунистов)».176 А уж не считавшийся «другом» наборщик Вие177 не только запугивался дискредитацией и потерей работы, но попросту подкупался.
И все-таки ни богатые дары и наследства родственников, ни помощь друзей и сторонников, ни вымогательский промысел вкупе с невозвращением долгов, ни игра на бирже не приносили Марксу полного материального удовлетворения. Он и его жена-баронесса явно рассчитывали на нечто гораздо большее и потому постоянно жаловались всем встречным и поперечным на свою беспросветную «бедность».
В этом семействе прекрасно осознавали, что реальный рабочий класс не беднеет согласно марксистским прописям, а становится всё богаче и получает всё больше разнообразных вспомоществований — а потому услуги пропролетарских ученых и журналистов, ходатаев и организаторов оплачивались всё щедрей. Карл еще в набросках лекций 1847 г. в запальчивости проговаривался: «Большую часть (пролетарских) коалиций создают наиболее высокооплачиваемые рабочие, и рабочие употребляют все, что они могут выкроить из своей заработной платы, на создание политических и профессиональных ассоциаций и на поддержку этого движения».178 Там же «расходы на войну против буржуазии» включаются в зарплатный минимум,179 а «величайшим наслаждением» в жизни пролетариев провозглашается «революционная деятельность.180 Карл явно подначивал паству: «Рабочий может делать со своими деньгами, что ему угодно».181
Марксова борьба
Некоторые современники Маркса, выступавшие на стороне пролетариев, преуспевали сильнее. И это им не прощалось: в отместку Карл зло и лживо охаивали самых известных пропролетарских деятелей (они, как правило, зачислялись в агенты какой-нибудь деспотии, плагиаторы и идиоты). Семья помогала папе, да и друзья-марксисты безучастными не оставались…182
Примеры марксистской «критики» есть и в «Наемном труде и капитале». Карл завистливо негодует: «В Германии повсюду, начиная с патентованных защитников существующего порядка и кончая социалистическими шарлатанами и непризнанными политическими гениями, которыми раздробленная Германия еще богаче, чем «отцами своих подданных», царит поразительнейшее невежество и путаница в понимании простейших экономических отношений».183 И это сообщается уже на второй странице без малейшего подтверждения! А ближе к концу нас уверяют, что «факты слишком громко вопиют против лжи»184 общепризнанных экономистов.
Здесь вполне справедливо детское: «Как обзываешься — так и называешься». Думаю, Марксова ругань резко, но справедливо характеризуют его самого — невежественного шарлатана, пренебрегавшего фактами с редчайшей бесцеремонностью.
В «Наемном труде и капитале» Карл ограничился только огульной бранью и ничего не сказал о теориях конкурентов: то ли не успел, то ли не захотел рекламировать соперников в собственной газете. Зато в набросках лекций 1847 г. «изложено» и отброшено в типичной для Маркса манере целых пять популярных «предложений по облегчению положения рабочего класса».185
1) Вызывавшие ажиотаж сберегательные кассы для рабочих Карл отверг как классово-чуждые. Дескать, «большая часть рабочего класса не имеет возможности сберегать»,186 а для меньшей части эти кассы — «троякого рода орудие деспотизма». Ибо они «возводят скупость в систему», заинтересовывают «в сохранении существующего строя», раскалывают революционный класс на вкладчиков и невкладчиков, а заодно обогащают капиталистов благодаря высокодоходному прокручиванию того, что «ссудил им народ за нищенский процент».187
2) Внедряемое тогдашними энтузиастами-просветителями народное «образование, в особенности всестороннее производственное образование» для Маркса — априори буржуазная и заведомо «нелепая» идея. Поскольку-де «современная промышленность все более и более заменяет сложный труд простым, для которого не нужно никакого образования», а детям, привлекаемым к труду «с семилетнего возраста», и вовсе учиться некогда.188 Попутно Маркс попрекает тогдашних учителей «вдалбливанием буржуазных принципов» под видом «нравственного воспитания» и уличает буржуазию в отсутствии средств и желания «на то, чтобы дать народу настоящее образование».189
Высказав всё это походя (под маркою «мы не указываем»), Карл подчеркивает «только одну, чисто экономическую точку зрения», состоящую якобы в том, что «филантропические экономисты» стремятся «ознакомить каждого рабочего с возможно большим числом отраслей труда» исключительно для обеспечения буржуинов универсальными наемниками. А это, по мнению Маркса, ведет лишь к одновременному «избытку рабочих во всех отраслях труда» и тем самым ускоряет «всеобщее понижение заработной платы».190
3) Скандально известный мальтузианский призыв к половому воздержанию для сокращения рождаемости до востребованных экономикой размеров, Карл клеймит как «глупость, низость, лицемерие»191 и «бессмыслицу».192 Мол, буржуазные лжеученые выдают чисто капиталистическое вытеснение рабочих машинами193 за некий закон природы.194 А потом призывают этому закону противодействовать, ограниваясь в размножении. Что, с точки зрения Карла, неприемлемо абсолютно: он и сам не умел воздерживаться и за рабочих вступился: «Весь рабочий класс не может принять решение не производить детей, его положение, наоборот, делает половое влечение главным его наслаждением195 и односторонне развивает его».196
Впрочем, Марксова буржуазия при всей своей враждебности к пролетариям, не могла посягать на Секс. И Карл констатирует, что вопреки своим «благим советам» капиталисты все-таки желают наплодить побольше трудящихся и заодно безработных для сниженья цены труда, а потому стимулируют рождаемость, привлекая к работе детей (в этой связи Карл называет детские заработки — «настоящей премией за деторождение»).197
После такого «проникновения» в тайные замыслы эксплуататоров Маркс объявляет мальтузианство теорией, которая «успокаивает совесть буржуа» тем, что «вменяет ему жестокосердие в моральную обязанность, дает ему возможность так же спокойно и бездеятельно созерцать вымирание пролетариата от голода, как любое явление природы, и рассматривать нищету пролетариата как его собственную вину и наказывать его за это».198
Бесспорно, именно такими изуверами и должны выставляться буржуи для провоцирования классовой борьбы! (Впрочем, я бы предположил, что Карл приписал целому классу свое собственное отношение к работягам).
4) По словам Маркса, некие «филантропические экономисты» и «особенно Росси» предлагают повысить материальную обеспеченность рабочих так, чтобы те могли торговаться с капиталистами на равных. Карл без суда и следствия объявил этих «филантропов» сторонниками сохранения «капитализма без противоположности наемного труда, без которой он не может существовать».199
5) Рабочие производственные союзы, создававшиеся повсюду социалистами разных школ, Маркс создавать отказывался, ссылаясь на то, что в таких союзах «издержки в большинстве случаев больше доходов». При этом наш проповедник пролетарской «экспроприации экспроприаторов» совершенно не допускал, что рабочие будут трудиться на самих себя больше и лучше, чем на капиталистов, и потому вытеснят последних в чисто рыночной борьбе. По мнению Маркса, появление на рынке предприятий, принадлежащих работникам, лишь усилит конкуренцию, которая, в свою очередь, так понизит зарплату и прибыль, что начнутся «застой и регресс». (Про СССР угадал, но не разумом, а капризом: конкуренция, каковая у Маркса обычно вызывала стремительный взлет, в этот раз по веленью автора порождала застой и регресс).
Однако же, призывая не заниматься тем, чем он сам бы ни в жизнь не занялся, Маркс безоговорочно поддержал пролетарские объединения для «подготовки к ниспровержению всего старого общества».200 Да уж, «ломать не строить!» Особенно на словах.
Кроме описанных выше пяти проектов улучшения жизни рабочих, Карл в набросках лекций 1847 г. намечал очередной «разгром» Прудона201 и упоминал как о недостойных внимания о неких «мелких паллиативах»,202 а так же о «смехотворных фурьеристских и иных попытках примирения».203
Полагаю, вполне очевидно, кто заботился о рабочих, а кто провоцировал бойню оскорбительным критиканством.
Среди «пролетарских учений» марксизм отличает крайняя воинственность на словах при полном отсутствии планов каких-то конкретных сражений. В своих высказываниях Маркс был запредельно критичен и совершенно непримирим ко всему сущему, торжествующе предвещая пролетарский Армагеддон. А на деле оставался вполне безучастным к тому, что его не касалось лично. Поэтому постоянно уклонялся от участия в массовых бунтах и персональных стычках, бежал при малейшей угрозе собственной безопасности, не сочинял и тем паче не осуществлял никаких проектов организации революции и строительства коммунизма.
Книга «Наемный труд и капитал», начинающаяся прославлением классовой борьбы и предсказанием всемирной победы восставшего пролетариата, просто-таки переполнена воинственной и задиристой фразеологией. Там при любой возможности поминаются некие армии, войны и драки, а огнестрельное оружие приводится как единственный пример того, что «средства производства» формируют «общественные отношения».204 Но этим и ограничивается вся революционность данного произведения. Конкретики никакой!
В мейнстриме
Когда Маркс диктовал свой «Наемный труд и капитал» аналогичные произведения множились, как криптовалюты сегодня. Ведь повсюду весьма горячо обсуждался удивительный парадокс: фантастический рост объемов индустриального производства соседствовал с нищетой значительной части народа. Склады и прилавки ломились, а многие простолюдины (даже те, что работали много) голодали, ходили в лохмотьях и скучивались в ночлежках.
Карл явно не отдавал себе отчета ни в том, насколько банальны для того времени его мысли, ни в том, сколько он напрямую позаимствовал у других. Зато на подсознательном уровне Маркс судил обо всех по себе, а потому инкриминировал плагиат всем конкурентам, да и вообще всем ученым, удостоенным внимания.
Стоило первомарксисту почитать что-нибудь новенькое о политике и экономике, и он сразу же «находил» очень много якобы списанного у него самого и при этом испорченного массой ошибок и глупостей. К примеру, успешнейший «ученик» Ф. Лассаль летом 1864 г. заставил «Учителя» почитать свою книгу «Господин Бастиа-Шульце-Делич, экономический Юлиан, или Капитал и труд». Карл, заглянув туда, бросился ябедничать Фридриху: «Что здесь такое», — спрашивал я себя неоднократно, читая итциговский205 «Наемный труд и капитал». Основные положения этой работы показались мне знакомыми от слова до слова (хотя и были разукрашены на итциговский манер). Но вот несколько дней тому назад я просмотрел случайно серию моих статей о наемном труде и капитале в «Новой Рейнской газете». Тут-то я и нашел непосредственный источник вдохновения моего Итцига. Из чувства особой дружбы к нему я в приложении к моей книге напечатаю, как примечание, всю эту штуку из «Новой Рейнской газеты», разумеется, под вымышленным предлогом, без малейшего намека на Итцига. Вряд ли ему это понравится».206
На мой взгляд, сходства между недописанной брошюрой Маркса и яркой агиткой Лассаля не больше, чем между взглядами двух любых социалистов того времени. Да и кто, кроме Маркса, думал, будто Лассаль списал?! Топтавший противника Энгельс? Марксисты, слепо верившие учителям? Супруга Женни, доводившая до абсурда услышанное от Карла? Это ж она писала: «Лассаль списывал у моего мужа все, даже его описки».207 Меж тем, реальным первоисточником лассалевской политэкономии по праву считаются «Социальные письма»
Зато, похваляясь тем, что у него воруют идеи и целые тексты, Маркс повышал ценность своих произведений в глазах непросвещенной публики. Впрочем, и более образованным очень непросто поверить, будто можно так обвинять, не опасаясь разгромных разоблачений. Вот только разоблачители до времени пренебрегали Марксом, как профаном и скандалистом. А после превращения марксизма во всемирную идеологию, разоблачение Маркса сделалось равнозначным обгавкиванию Слонопотама.208
Конкурентные преимущества марксизма
Маркс подряжался научно обосновать, что тяжкая жизнь пролетариев обусловлена самой сущностью капиталистической системы,209 а не временными трудностями роста, субъективными просчетами и злоупотреблениями. Но мог ли преуспеть в столь колоссальном деле крайне ленивый неуч, который вообще никогда и ничему толком не обучался и никаких реальных исследований не проводил?!
Не должен был, но считается весьма и весьма преуспевшим. Во многом благодаря умелому и напористому маркетингу Фридриха Энгельса. А еще по причине всеобъемлющей пустоты собственных произведений. «Именно потому, что он был ничем, он мог означать всё».210
Как мы видели, классовую борьбу Маркс лишь провоцировал, но ни стратегий, ни планов сражений не разрабатывал. Такой же бессодержательной была и марксистская модель нового общества. В «Наемном труде и капитале» нас и вообще мимоходом посылают в коммунизм,211 обещая по дороге грандиозное сражение. А любые «дорожные карты» отметаются как утопии.212
В набросках лекций 1847 г. конкретики вряд ли больше. Хоть там говорится, что капитал создал некие «материальные средства для освобождения пролетариев и основания нового общества», а пролетариат уже «достиг такого объединения и такой ступени развития, когда он действительно становится способным совершить революцию в старом обществе и революционизировать самого себя». Сказано и том, что «для будущей организации общества бесконечно облегчен и упрощен всякий физический труд».213 А вот про саму организацию и методы её построения — ни слова!
Бакунин назвал это «теоретическим высокомерием» при «практическом малодушии» и «рефлексированием о жизни, деятельности и простоте» при «полном отсутствии жизни, дела и простоты».214
Но как раз полное отсутствие внятного содержания и сделало марксизм очень удобным «базисом», как для длинных и резких писаний кабинетных «бунтовщиков», вроде Г. В. Плеханова,215 так и для абсолютной вседозволенности тоталитарных властителей, вроде В.И. Ульянова. А будь марксизм поконкретней, первым было бы трудно заполнять его схоластическим резонерством разнообразной тематики, а вторые были бы вынуждены искать другую — менее стеснительную — теорию-униформу для своей беспощадной борьбы.
Впрочем, и с точки зрения беспристрастного наблюдателя, «Учение Карла Маркса» - отнюдь не пустое место. Ведь трюизмы основоположника о конечности капитализма, тяготах бедности, гнусностях алчности, классовой борьбе
Но ежели присмотреться, то постепенно исчезнут все премудрости и глубины! И от марксизма останется только унылая муть из пузырей и пыли, создающая впечатление очень сложного содержания, побуждающая домысливать то, что мерещится в хаосе.
Партийная критика Дюринга
Вместо заключения процитирую характеристику Маркса, выписанную Энгельсом из сочинений
«Узость взглядов… его труды и результаты сами по себе,
Пока Карл Генрих казался Великим Гением, эти слова Евгения Карла смешили, как исполнение Моцартовского «Донжуана» слепым скрипачом из трактира.217 А нынче почти слепой социал-демократа Германии представляется мне более проницательным, чем абсолютное большинство его зрячих товарищей по партии.