Рок-поэзия
(октябрь-ноябрь 1988 года)
Статьи «Интеллектуальный шантаж?» Е. Кравцова («Знамя юности» от 3 октября 1988 г.) и «А если без предвзятости?» Ю. Цыбина («Знамя юности» от 26 октября 1988 г.) положили начало очередной дискуссии о роке.
И поскольку далеко не всякий спор ведет к истине, то хотелось бы верить, что на этот раз борьба противоположных мнений завершится не обострением вражды, а расширением познания.
Впрочем, нужна ли нам истина? Втискивает ли она в целостный контекст нынешней жизни?
Конечно, знание объективной реальности освобождает людей от бесплодных надежд и метаний. Но как проверить, желает ли общество трезво взглянуть на вещи или предпочитает дурман собственных иллюзий и стереотипов? В поисках ответа на этот вопрос и написана данная статья.
Однако не стоит думать, будто автор считает себя достигшим предельного просветления в отражении «объективной реальности». Гораздо вероятнее, что я ошибаюсь, блуждая в сумерках. Но ошибки не мешают, а помогают искать истину. А именно этим я и намерен заниматься, поэтому мне важно знать, сколько у меня попутчиков.
Хорошо, что отыскивать истину приходится не на пустом месте. Передо мной результаты анализа, проделанного Е. Кравцовым. Правда, как человек галантный, он больше внимания уделил не собственной «Истине», а ее противнику – «однообразному и бездуховному року», «откровенно пошлым, серым, бессмысленным песням», «диким формам разложения морали и искусства» – иными словами, «массовому оболваниванию».
А где оболванивание – там и «крестные отцы», «партизаны и конспираторы» (в нашу-то эпоху гласности и открытости!), «освященные фирмой «Мелодия» пророки», которые, «делая умный и значительный вид, притворяются лидерами музыкального обновления и перестройщиками». Во вражеском арсенале грозные «средства разложения нравственности, псевдодоводы и дубинка» (она же «интеллектуальный шантаж»). «Полчища рок-групп яростно наступают», «усиливают попытки давления» и «нечестными методами пичкают нас» отвратительнейшей пошлятиной, хотя и лгут для маскировки, будто «рок-н-ролл мертв»… Впрочем, не так уж и лгут, если ту же фразу о кончине рок-н-ролла Кравцов называет «банальностью». В то же время глупцы, «пораженные рок-психозом» – уже ничем не отличаются от алкоголиков и наркоманов.
Только бдительный Кравцов со товарищи в силах противостоять этому «рок-нашествию» средствами «русской мировой классической культуры» (как тут не пожалеть, что из скромности наш доброжелатель лишь в самых общих словах характеризует победоносные силы Добра, на стороне которых выступает).
Несомненно, подобные характеристики «современного рок-бескультурья» лишний раз убеждают, что Абсолютное Добро и абсолютное зло бывают не только в сказках для самых маленьких.
Согласно законам жанра, каждый из нас обязан преодолеть страх перед рок-монстрами и, отбросив суеверия гуманизма, добиваться «уничтожения как класса» всех сознательных служителей зла, а заодно принудительного лечения «пребывающих в наркотическом самоодурении» и «развития потребностей слабых духом», в нужном для Служителей Добра направлении! Что, разумеется, возможно только при значительном усилении руководящей роли «сильных собственным духом». Усилении серьезном и долговечном, ибо рок отнюдь не самое страшное искушение наших дней, да и впредь «Не может зло не являться в мир сей».
Такой исход, конечно же, напоминает «времена культа личности» и «эпоху застоя». Вот и Ю. Цыбин разглядел возврат в 70-е за призывом к укоренению «созидательного начала» за счет искоренения рок-музыки.
Однако, как мне кажется, Е. Кравцов не приемлет крайностей «мрачного прошлого», и всего лишь стремится к достижению благих целей благородными методами: «истина, добро и красота восторжествуют, если телевидение, радио и печать оставят им возможность для распространения». То есть уничтожать придется лишь сопротивляющегося противника. Для чего очень подходит непримиримость Кравцова. Ну, не может он терпеть глупость и пошлость ни под каким предлогом.
А вот примиренцы, подобные Ю. Цыбину, предпочитают мирное сосуществование. Они готовы сколь угодно долго «уважать оппонента», обосновывая собственную точку зрения, да еще и рассчитывают на взаимность…
Но стоит ли спорить с Кравцовым?! Обусловлено ли его отношение к року недостатком знаний или логическими ошибками? Вряд ли!
Его вообще очень мало интересует реальное положение вещей. К примеру, объем информации, распространяемой о рок-н-ролле, или число поклонников рока. Если это число громадно – наготове цитата из Маркса о титанической глупости и суеверии, а если мало – на гора выдается вопрос: «Почему все делается в угоду этому меньшинству?» Видимо, для Кравцова любое количество рока чрезмерно само по себе, а потому любая пропаганда рока – насильственна, любой недостаток рок-композиций – свидетельство абсолютной испорченности, любое увлечение рок-н-роллом – нездоровое пристрастие. Зато всякий софизм и вымысел не вызывают сомнения, если с их помощью можно громить рок.
Так же мало Кравцов интересуется и содержанием песен. Поэтому он цитирует куски «лишенные всякого смысла» (Б. Гребенщиков) с нарочитыми искажениями. Например, «мы хотим перемен» вместо «мы ждем премен», «рок-н-ролл мертв, а я еще жив», вместо «рок-н-ролл мертв, а я уже нет».
Впрочем, плохая память – беда небольшая. Хуже, когда «соображалка» подводит. Не по этой ли причине Кравцов затрудняется с переводом на язык алгебры образа «полной луны»? Будто эта луна из песни Виктора Цоя не может означать саму себя и соответствующее время суток, как и есть на самом деле.
При таком подходе подтверждениями безобразности рока служат самые обычные для русской поэзии образы:
— демон (может быть, Лермонтов и Гоголь уже отлучены от русской классики?);
— змея (неужто переиначили «жало мудрое змеи» у пушкинского пророка?);
— ночь (наверняка, кем-то выявлено, что эта «часть суток» безнравственней традиционных для поэзии XIX века «тьмы и мглы» и «темноты» у ныне классического В.С. Высоцкого);
— автомат-гитара (ужель исправлено приравнивание пера к штыку в творчестве Маяковского?).
Дальше – больше! Слова: «Я буду делать то, что я хочу» (приписанные почему-то К. Кинчеву, хотя более близкое к тесту спел В. Цой) Кравцов принимает за явный призыв к анархии. Хотя «свободное развитие каждого есть условие свободного развития всех» – написано в «Манифесте коммунистической партии» молодыми людьми, которых пока еще трудно отнести к анархистам и прочим прислужникам Зла. Да и в целом рок-н-ролл для реального Кинчева не синоним ядерного взрыва, как показалось Кравцову, а прямая противоположность подобным ужасам.
Короче, Кравцов видит в рок-песнях только то, что хочет – одни пошлости да банальности. А так как реальное содержание песен здесь не при чем, «ниспровергатель рока» пытается уверить читателей в том, что «смысл творчества рок-команд не в полных текстах, а в создании определенных настроений черного города, настроений шабаша и анархии».
Конечно, эта сентенция не вяжется с утверждением о полной бессмысленности рока, но «неувязочки» при подобной логике значения не имеют, если, конечно, это «неувязочки» самого «высоконравственного логика», а не его оппонентов. С последними он был бы куда строже.
У меня, у моих друзей, у Цыбина и у многих других те же песни Кравцовских мрачных настроений не вызывают. Так не поискать ли причину их появления в самом Кравцове? Может быть, действительно, имеются единичные случаи, когда рок приводит к расстройствам психики, опасным для окружающих и требующим соответствующих мер реагирования?
О, если б Кравцов только шумел в свое удовольствие. Ан, нет – он рвется в драку. И при этом путает своего «надуманного врага» с совершенно реальными предметами, как путал Дон-Кихот мельницы с великанами.
То, что пришло в рок из повседневной действительности (вплоть до грязных и кривых переулков) становится в глазах «непримиримого критика» идеями «рок-перестройщиков», добивающихся воплощения собственных выдумок в исконно русском, уездном городе «Н» («эн», а не «аш» или «ейч»). Так-то вот, пошлость, оказывается, попала не из жизни в песни – а в жизнь через песни. Потому-то любые слова лирических героев рок-песен становятся для Кравцова злобными внушениями и подстрекательствами авторов. Ну, а мелодии, родившиеся в эпоху ужасающих какофоний, становятся единственными виновниками разрушения классически благозвучной музыки.
И раз уж рок – исключительно источник зла, то как же Кравцову поверить, что «ожидание перемен» и «сны о чем-то большем» свидетельствуют о стремлении возвыситься над порочным кругом действительности. «Что Вы, – воскликнет он, – это фиговый листок социальности. Не более чем стандартный протест обывателей против обывателей обывателям же в угоду. А такой протест к музыке и стихам отношения не имеет». Не поверит Кравцов и тому, что само стремление спеть о безобразном может быть попыткой гармонизировать наличную действительность.
Увы, не всех посвятила Ахматова в «тайны» бесстыжего произрастания стихов из всяческого сора!
Если искусство не будет жизненным в своих образах, оно оторвется и от практического преобразования прообразов. И поскольку человек в творческих поисках гармонии является «мерой всех вещей» (в точности по Протагору), постольку же само художественное творчество становится неотъемлемой частью человеческой культуры.
Рок-н-роллу разрыв с реальностью не грозит. В своих лучших проявлениях он мало чем отличается от реальности. Да и саму нашу жизнь невозможно представить без рок-н-ролла. А посему неизбежно настанут времена, когда среди классических произведений будут и лучшие произведения современного рока.
Бесспорно, Б. Гребенщиков и его младшие «подельщики» не выработали готового рецепта преобразования действительности, но на данный момент его не выработали ни ученые, ни практики. Нам всем в одинаковой степени трудно разрешать существующие проблемы, используя «подручные материалы». Только одни ищут решения – мучаются, а другие делают вид, что и так все знают, но с нами своими знаниями почему-то не делятся, ограничиваясь пустопорожними лозунгами.
Вот и Кравцов видит в себе и вокруг себя некое «созидательное начало», но, в чем именно оно состоит, не сознается. Известно лишь, что такое начало в рок-н-ролле отсутствует напрочь, поскольку тот – есть тотальный «осуждамс», каковой «нам(?!) не нужен». Следовательно, абсолютно не нужен и сам рок.
По-моему, это чисто палаческий подход – отсекаем плохую сторону жизни и верим, что подобная экзекуция пойдет этой жизни на пользу. Кстати, не над этим ли методом улучшения действительности потешается некто Маркс в своей «Нищете философии», признавая абсурдным желание Прудона «сохранить хорошую сторону, устраняя дурную» (К. Маркс и Ф. Энгельс Сочинения, т. 4, С. 134).
А еще мне боязно, честно говоря. Ведь, если какой-нибудь «добрый дядя» избавит мою жизнь от всего рок-н-ролла, то она, безусловно, станет скучнее и однообразнее, исчезнет обильный источник свежих мыслей и образов.
Подумаем и о том, почему рок-н-ролл должен подвергаться «всеобщему осуждамсу», если, во-первых, такой «осуждамс», с точки зрения того же автора, не приемлем для нас, а, во-вторых, осуждатель не нашел и не придумал ничего по-настоящему гнусного в самом роке?
Неужто, дело лишь в том, что рок – «культура пришлая», спрос на которую порожден злокозненным предложением извне. Одним словом, «подсунули», гады! Навязали нам пресловутое «массискусство» – суррогат, используемый «известными миллионерами и торговцами картин» для «кормления» масс, лишенных возможности утолять свой духовный голод истинными шедеврами, припрятанными магнатами для собственного эксклюзивного удовольствия и интеллектуального превосходства.
Да, на первый взгляд, все «чужое» противоположно и чуждо «нашему», а «массовый ширпотреб» – синоним «товара невысокого качества». Отсюда и следует, что западная «маскультура» низкопробна и является злейшим врагом «русской классической культуры».
Но далеко ли уедешь на подобной поверхностной логике? Вот пример из другой области. Тот же Е. Кравцов в другой газете (статья «В чьих интересах» «Вечерний Минск» от 25 июля 1988 года), солидаризируясь с Дунаевым из «Нашего современника», уличает лидеров «Талакi» в том, что они «разжигают национальные страсти, играя на руку тем, кому надо отвлечь молодежь, разъединить ее». Правильно уличает. Но, как сказано Великим русским баснописцем: «Чем кумушек считать трудиться, не лучше ль на себя, кума, оборотиться?» Или русская классика столь особенна, что, в отличие от белорусской, не может служить подспорьем для махрового национального эгоизма?
Увы, никакая нацпринадлежность не делает хорошее плохим и плохое хорошим. Нужны критерии понадежней, побеспристрастней. А то ведь придется признать Великим Благом и ту часть рока, о которой пишет Цыбин, что она «отечественная и самобытная».
В то же время пришлым и западным сегодня является не один рок.
В первую очередь, мы перенимаем на Западе передовую технику и соответствующие ей технологии, формы организации производства. Неужели и их надо отбросить, как часть чуждой нам «жизни» и окончательно проиграть в соревновании двух систем?
Уверен, обсуждая западную технику, Кравцов бы без посторонней помощи стал различать «хорошее и плохое» по вненациональным критериям. Так почему бы не использовать такие более точные критерии во всех случаях?
Меж тем, в жизни все взаимосвязано. Современная техника не только служит человеку, но и человека заставляет служить себе, изменяя и приспосабливая к своим нуждам, уродуя ту универсальную «сущность», которую так высоко ставит Дунаев.
При любых, самых благих пожеланиях наш современник остается производительной силой – вещью среди вещей, потребляемых в производстве. И когда он в качестве придатка устаревшей «машины» вступает в конкурентную борьбу с придатками более совершенных машин, ему приходится добровольно или по принуждению изменять всего себя (в том числе свою душу) в соответствии с требованиями нового производства. И культурные заимствования становятся неизбежными.
Таким образом, рок – лишь неотъемлемый элемент заимствований, осуществляемых в ходе «перестройки».
Конечно, в результате такого заимствования стройные стихотворные образы уступают местом «клипам», а вычисленные во времена Ньютона и Лейбница созвучия перекраиваются в новомодные «диссонансы».
Возможно, автоматизированное производство со временем освободит человека от унизительной роли орудия труда. Но до этого пока далеко, а потому настаивать на полном торжестве «гармонии» уже сегодня – значит добиваться невозможного. Все равно современное производство будет превращать каждого из нас в жалкий винтик огромного механизма. А для такого винтика ощущение внутренней гармонии возможно только в порядке исключения. Именно такие исключения постепенно и накапливаются под вывеской «Классика».
Но Дунаев, Кравцов и им подобные требуют от рока именно невозможного: либо дай нам нечто во всех отношениях лучшее, чем классика, либо пропадай ты пропадом. Примириться же с тем, что старую смесь «бездарной пошлости и классической красоты» вытесняет новая, более современная смесь из тех же ингредиентов, консерваторы не способны в силу собственного субъективного отвращения к любым перемена.
Дабы сделать свою, сугубо консервативную позицию привлекательной для окружающих, они пытаются объяснить ее недостатками рока, для чего и сравнивают последний с самыми лучшими образцами ушедших времен. Благо худшее из минувшего давно забыто и уничтожено.
Вот только никакие достоинства прошлого никогда не преградили дорогу будущему, даже если это будущее представляет собой несомненную культурную деградацию.
Впрочем, и те, кто стремится скопировать западные образцы в готовом виде, оказываются в родной стране непонятными и потому подозрительными иностранцами. К тому же, торопливая и бездушная копия чужой культуры всегда получается хуже оригинала.
И «славянофилы» и «западники» (если употребить старую терминологию) способны привести нашу страну только к поражению на мировой арене: одни через загнивание, другие через капитуляцию. Любой шаг на пути самостоятельного развития возможен только как сочетание обеих крайностей. Вот только кто сочетать-то будет?..
Два года назад мне довелось видеть «Сказку о тройке» (по братьям Стругацким) в постановке студента БГИНХа Евгения Кравцова. На сцене бурно сталкивались Хлебовводов (играл тот же Кравцов) и Фарфуркис – непримиримые противники, казалось бы, готовые уничтожить друг друга. Но обоих подминал и использовал – Лавр Федотович Вонюков. Когда надоедало старое, Лавр Федотович предоставлял право голоса Фарфуркису с его «новым словом». Когда ж новизна начинала казаться чрезмерной, достаточно было повернуться в сторону Хлебовводова. В результате шуму было много, а «воз» ни разу не шелохнулся – по причине недалекости всех трех участников процесса.
Та же история перманентна для нашей жизни. И ныне, видимо, слово за «патриотами»…
При таком состоянии спора бессмысленно пререкаться и с Фарфуркисом, и с Хлебовводовым. Ничего все равно не будет, пока заправляет наш многоуважаемый и простонародно благоухающий Лавр Федотович Вонюков?
Придут ли другие лица? Не знаю. Хоть знать очень хочется, потому что от этого зависит и то, как быстро мы двинемся по пути автоматизации производства, и то, смогу ли я поучаствовать в превращении рабочего человека из орудия труда в хозяина производства.
Вот Вам и парадокс: «места для шага вперед» я не знаю, в необходимости выжидательного молчания на современном этапе – твердо убежден. Однако же не молчу! Чем я могу объяснить причину своей несдержанности?
Тремя побудительными мотивами:
1) Восхищением творчеством Виктора Цоя.
2) Отвращением к использованию святых понятий «Родина», «Отечество», «Русь» для прикрытия беспробудной замшелости.
3) Желанием научиться хоть чему-нибудь новому прежде, чем блюстители старины развернут свои боевые порядки.