История рода Пласковицких
| Назад | Содержание | Дальше |
Нашествие Наполеона и конец крепостного права
Стремясь доказать непонятно что и непонятно кому, Иван Николаевич Пласковицкий (1789−1863) стал католиком с двойным именем Ян Казимир. Ян – конечно, вместо «Иван». А Казимир в честь прадеда, который остался в памяти поколений как истинный католик и рачительный хозяин родового поместья. Ян Казимир тоже собирался быть добрым католиком и работать на земле.
Но земля уже полнилась рассказами о непобедимом Бонапарте. Такие рассказы были особенно интересны парню, мама которого так любила Францию, и так много рассказывала сыну о великой французской культуре.
Первый слухи о молодом генерале, который с небольшой и плохо оснащенной армией покорил Италию, Ваня слышал еще в детстве. Эту историю весьма оживленно обсуждали друзья отца – русские офицеры.
«Эта первая война, которую вел Наполеон, всегда была окружена особым ореолом» — писал по этому поводу советский историк
Никто не успел опомниться, а он из генерала превратился в первого консула, а потом в императора. Последовали победа над троекратно превосходящим противником под Маренго (1800), разгром третей коалиции в 1805—1806 годах со знаменитой победой под Аустерлицем (1805), молниеносный захват Пруссии и Тильзитский мир с Россией (1807), подавление Австрии под Ваграмом (1809).
Согласно Тильзитскому договору появилось Великое герцогство Варшавское. Это, всколыхнуло всех, кто помнил Речь Посполитую.
К 1811 году Французская империя достигла небывалого могущества. Дальнейшему возвышению мешали Англия и Россия. Но Англия господствовала на море и к себе не пускала. Россия лежала рядом, сонная и неуклюжая. Поэтому Наполеон, не долго думая, рассорился со своим вчерашним «братом» Александром I и собрал «Великую армию» для «восточной кампании». Французский император уже сравнивал себя с Александром Великим (Македонским), а свой поход с походом против Персии.
Яну Казимиру исполнилось 22 года: он все еще – видный жених и мирный шляхтич. Но в душе он – искренний бонапартист. И не скрывает этого. Он уверен, что кодексы Наполеона, полководческий и государственный гений великого императора сулят всей Европе торжество разума и процветание.
Но вокруг все чаще звучит иное мнение.
«Гэты абраннiк фартуны лiчыць сябе пасланным Богам i прадвызначаным для навядзення парадку ва ўсiм свеце. Ен нiколi не думае пра шчасце людзей i клапоцiцца пра iх толькi настолькi, наколькi яны здольны да выканання яго намераў»2, – писал в 1811 г. Михал Клеофас Огинский, который еще недавно посвящал Бонапарту свою лучшую музыку.
В этих словах отчетливо и ярко описан тот мистический ужас, который внушал окружающим император Наполеон. Он – слишком велик для окружающих, его цели – так далеки от повседневных потребностей.
И вот настал 1812 год. Наполеон попытался мощным ударом разбить, сломить, унизить российского императора Александра I, но тот только утерся. Наполеону досталась горящая Москва, холод, голод и позорное бегство.
А все начиналось прекрасно. Переправившись 24 июня через Нёман, уже 28-ого Бонапарт вошел в Вильно. Его встретили с самым верноподданническим почтением и 1 июля создали Временное правительство Великого княжества Литовского под протекторатом Франции. Варшавский сейм инициировал создание Генеральной конфедерации Польши.
В обмен на восстановление Речи Посполитой Наполеон просил 300–тысячную армию, но только 36 тысяч добровольцев (6 тысяч из Беларуси) пошли на службу к французскому императору. В то время, как российский император с той же территории принудительно набрал более 180 тысяч.
Большинство знатных поляков, литовцев и белорусов поддерживало Наполеона на словах, но предпочитало не высовываться до окончания войны. Точно также поступил и Ян Казимир. Он не пошел в русскую армию по идейным соображениям, но не пошел и в армию своего любимца Наполеона – из соображений осторожности. Правда, как и большинство соседей, граф Пласковицкий участвовал в собраниях шляхты в поддержку Наполеона и поставлял продовольствие для французской армии.
Наполеона бесила подобная осторожность. И он отложил восстановление Речи Посполитой до лучших времен.
Бонапарт знал слабый характер Александра I и очень рассчитывал на традиционную неорганизованность русского командования. Но, как многие завоеватели до и после него, плохо понимал, что такое «необъятные просторы России» и знаменитое «русское упрямство».
«Никто не предвидел, что русские крестьяне обратят весь центр своей страны в сплошную выжженную пустыню, но ни за что не покорятся завоевателю. Всё это Наполеон узнал слишком поздно».3
Наполеон бил русскую армию неоднократно, в том числе под Полоцком, Могилевом, Смоленском и Москвой. Но полного разгрома не получалось. А русский император, именно в силу своей нерешительности, молчал в ответ на любые предложения своего победоносного противника.
Наполеон искренне верил, что потеря Москвы для русских будет такой же сокрушительной утратой, как потеря Орлеана или Парижа для французов. Но русские теряли и не такое. Поэтому, пропустив французов в Москву, россияне не только не отчаялись, а наоборот жгли и грабили древнюю столицу наперегонки с французами. Не дождавшись русской капитуляции, Бонапарт пошел прочь из непонятной ему страны, и остатки «Великой армии» исчезли в российских сугробах.
Трагическая кампания 1812 года вкупе с испанскими восстаниями и хищным натиском Британского флота надломили силы Наполеона. Он продолжал творить чудеса на поле боя, одерживал победы, которые становились классикой военного искусства. Но толпы, которые ненавидели его или завидовали ему, смыкались все теснее вокруг самоуверенного гения.
Наполеону все-таки удалось сплотить Европу, но не под своей властью, а против нее. Это доказали «Битва народов» под Лейпцигом (1813), сдача Парижа (1814) и Ватерлоо (1815). История еще раз доказала, что никакой гениальности не бывает достаточно, чтобы выстоять против целого мира.
Когда стало ясно, что с острова Святой Елены Наполеон не вернется никогда, рухнули все надежды, которые связывали с этим великим человеком сторонники Единой Европы, свободной и просвещенной. Вот что писал великий русский поэт
«Негодованию и чувству дав свободу,
Поняв тщеславие сих праздничных забот,
Мне хочется сказать великому народу:
Ты жалкий и пустой народ!
Ты жалок потому, что вера, слава, гений,
Все, все великое, священное земли,
С насмешкой глупою ребяческих сомнений
Тобой растоптано в пыли.
Один, – он был везде, холодный, неизменный,
Отец седых дружин, любимый сын молвы,
В степях египетских, у стен покорной Вены,
В снегах пылающей Москвы!
Среди последних битв, отчаянных усилий,
В испуге не поняв позора своего,
Как женщина, ему вы изменили,
И, как рабы, вы предали его!»4
Ян Казимир Пласковицкий чувствовал себя глубоко несчастным. Даже более несчастным, чем мать, которая горько сетовала, что теперь придется дышать потной сермягой и читать пустозвонные оды какого-нибудь Державина. Действительно, антифранцузские настроения в русском обществе были так сильны, что французская язык и французская литература разом вышли из моды. В моду вошло все русское. И вскоре на смену Державину пришел Пушкин, расцвела русская классическая литература.
Но это было потом, а тогда за свое увлечение «корсиканским выскочкой» пришлось отвечать. Графу Пласковицкому предъявили обвинение в сотрудничестве с французскими захватчиками. Но серьезных проступков за графом не числилось. Ведь крайне осторожный помещик не состоял на службе у противника, а зерна в русскую армию поставил даже больше, чем во французскую.
В 1813 году вышел указ российского императора, по которому всем пособникам «узурпатора» даровалось высочайшее прощение, возвращались поместья и конфискованное имущество.
Выйдя на свободу, Ян Казимир быстренько женился на такой же «политической», как он сам – выпускнице парижского пансиона по имени Франтишка. А после свадьбы с головой окунулся в сельское хозяйство.
Долгие пятьдесят лет он жил одними хозяйственными заботами. Но, наверняка, всю жизнь имя Наполеона Бонапарта, напоминало ему мечты далекой молодости.
К моменту отмены крепостного права у Яна Казимира Пласковицкого были взрослые сын и внук: Антон Франтишек Пласковицкий (1816−1896) и Казимир Владислав (Константин Антонович) Пласковицкий (1840−1909). Но Ян Казимир до самой смерти не выпускал бразды правления из своих рук. Более того, старший сын и старший внук не сидели в имении. Они пошли по стопам Самуила и Николая Пласковицких – служили в армии. Поэтому именно Ян Казимир оказался единственным в нашем роду, кто вел крепостное хозяйство в царской России.
Попытаемся представить, как это было.
Хитроумная и работящая Екатерина II выжала из крепостной системы максимум возможного. Такой богатой и процветающей, такой могучей и авторитетной Россия не была никогда.
Лучше всех себя чувствовали дворяне. Белорусская шляхта неоднократно и вполне искренне заявляла, что быть дворянином в России гораздо приятнее, чем в Польше. Потеря дворянской вседозволенности, господствовавшей в Речи Посполитой, с лихвой компенсировалась экономическими благополучием, созданным при Екатерине.
Вся система дворянских льгот и привилегия умело использовалась ставленниками императрицы для стимулирования активности и сообразительности помещиков.
К сожалению, для того, чтобы эта сложная и громоздкая система продолжала работать так же успешно, требовалась Екатерина. Преемники «Великой государыни» не имели ни ее трудолюбия, ни ее проницательности. В их руках крепостная система ветшала и разлагалась. Беспорядочная раздача поместий, наказание невиновных и поощрение непричастных порождали лень и апатию. Из класса правящего дворянство быстро превращалось в класс паразитический, изнывающий от хандры и скуки. Страну заполонили всевозможные «лишние люди», страдающие от избытка свободного времени.
Деградация крепостного права была особенно тягостной для Беларуси, ослабленной в начале XIX века войнами и мятежами.
После Отечественной войны 1812 года Беларусь была буквально покрыта трупами5 и развалинами. Кругом тиф, цинга, холера… Хозяйство пришло в запустение, более ужасное, чем после Северной войны. Крестьяне, спасаясь от нищеты и голода, грабили имения, убивали помещиков.
Царь Александр I, вступая на престол, обещал править, как бабушка Екатерина, но двадцать пять лет колебался из стороны в сторону, напоминая этим своего отца Павла. Правда, делал это так тихо и обходительно, с такой приятной улыбкой, что многие невольно вспоминали "государыню Всея Руси".
Эти колебания можно проследить на примере земель, входивших в состав Речи Посполитой. Польскому королевству император (он же царь польский) подарил автономию и конституцию, остальным присоединенным землям не подарил ничего. Бывали годы, когда Александр старательно льстил шляхетскому сепаратизму. А бывало, обещал выжечь «польскую гордыню» каленым железом.
Даже система образования на белорусских землях колебалась между тотальной полонизацией6 и всеобщей русификацией. А вдобавок, во избежание дурного влияния Запада Александр I запретил с 1823 года жителям Беларуси и Литвы направлять детей на учебу за рубеж.
К несчастью, экономическая политика была такой же неустойчивой. Сначала вся страна напряженно следила, как даровитый и самоотверженный
Реальная экономическая политика сводилась к бесплодным попыткам выжать из налогоплательщиков хотя бы третью часть того, что они платили при Екатерине II. Налоги сначала повышали, потом обнаруживали, что плательщики не потянут, – спешно снижали… Снова повышали… И так несколько раз в год.
Активная часть дворянства вместе со своим государем металась туда-сюда, истощая последние силы. Пассивное большинство лениво наблюдало, убедившись на опыте, что вся страна вертится на одном месте и в конечном итоге ничего делать не надо.
В таких условиях вся хозяйственная жизнь беспомощно буксовала, не в силах выбраться из послевоенной разрухи.
Производительность труда и урожайность оставались на таком низком уровне, что помещики и крестьяне едва сводили концы с концами. Продавать было нечего. Денег у крестьян не было. Поэтому помещики заменяли оброки барщиной и заставляли крепостных работать только на себя, по шесть-семь дней в неделю. В ответ крестьяне бежали целыми деревнями, вредили помещикам, воровали самыми разнообразными способами. С 1812 по 1831 в Беларуси тлела настоящая гражданская война, которую остановили только в ходе подавления польского восстания в 1831 году.
Наблюдая все это, дворянская интеллигенция нашла себе новое развлечение. В конце двадцатых годов XIX века в Российскую империю пришла европейская мода на масонские и другие нелегальные и полулегальные организации.
Тайные ложи не были новым явлением на белорусских землях. Речь Посполитая заимствовала их в Западной Европе еще 70-е годы XVIII века. Но в XIX веке все началось сначала. Накануне запрещения масонских лож в 1821 году в Беларуси насчитывали полтысячи масонов.
Рядом с масонами действовал тайный орден иезуитов, который запретили в 1820 году.
Кроме этих широко известных организаций действовало еще великое множество клубов по интересам.
Отечественной особенностью стало создание тайных обществ, стремящихся к национальному освобождению и восстановлению Речи Посполитой, Польши или Великого Княжества Литовского.8
Правительство время от времени запрещало то одну, то другую организацию, арестовывало и ссылало активистов. Но это только усиливало притягательность рискованного развлечения.
Ян Казимир Пласковицкий был достаточно напуган арестом и допросами о сотрудничестве с Наполеоном, поэтому тайных обществ сторонился изо всех сил. И вдруг узнал от жены, что девятилетний сынишка Антон Франтишек вместе с соседским недорослем и незамужней теткой Натальей9 собирается в Минск, чтобы вступить в клуб Клода Гельвеция10. Пришлось запереть наследника и держать взаперти до тех пор, пока тайный клуб известного философа, не распался сам собой. Впрочем, это не образумило ни тетку, ни племянника. Антон Франтишек закончил жизнь в обществе монахов, а Наталья Николаевна Пласковицкая в обществе каторжан, когда помирала от чахотки в поисках декабристов.
26 декабря 1825 г. апофеоз тайных движений – восстание декабристов в Санкт-Петербурге под лозунгами конституционной монархии и отмены крепостного права. Николай I, немного поколебавшись, приказал расстрелять из пушек собравшихся на Сенатской площади. Потом пятерых заговорщиков повесили и 121 сослали в Сибирь. Дворянство стало искать более безопасные формы проведения досуга.
Но на землях Речи Посполитой тайные организации не исчезли11. Наоборот, жесткая политика Николая I, усилила стремление к отделению Польского королевства от Российской империи.
В декабре 1830 года под впечатлением победы греков в войне за государственную независимость и на волне очередной революции во Франции вспыхнуло восстание польской шляхты. Но, как у греков, не получилось. Манифесты восставших были свирепыми, а войска слабыми. После первых стычек с царской армией, закончившихся позорным бегством, лидеры восставших исчезли за границей. Но еще целое лето 1831 года пришлось утихомиривать крестьян, которые все еще грабили имения и убивали помещиков.
В результате Николаю I доложили, что бывшая Польша – самое неспокойное место в стране. И это притом, что был еще непокорный Кавказ, охваченный кровавым джихадом.
К тому времени Николай I уже имел большой опыт усмирения бунтовщиков. Он занимался этим последовательно и пунктуально. Причем главную опасность император видел в дворянской интеллигенции, а в качестве панацеи от всех бед использовал государственных чиновников, одетых и организованных по военному.
В 1832 году царь подписал указ о создании Специального комитета по делам западных губерний. Комитет начал действовать. У 115 участников восстания 1830−1831 годов отобрали поместья. Остальную шляхту еще раз перепроверили. Более десяти тысяч дворян разжаловали в однодворцы12. Яна Казимира не трогали – в комитете были люди, которые хорошо помнили его отца и указ Екатерины II, подтверждающий графский титул.
Ознакомившись с отчетом о работе комитета, российский самодержец согласился с тем, что политику заигрывания с национальной шляхтой следует заменить активной русификацией западных территорий.
Поэтому в 1836 году во всех школах и гимназиях запретили преподавание на польском языке, а Виленский университет как рассадник свободомыслия закрыли. В 1839 году униатскую церковь включили в состав православной13. В 1840 году запретили называть губернии белорусскими или литовскими, следовало использовать термин «Северо-западный край». Чуть позже прекратили действие Статута Великого Княжества Литовского и распространили на территорию Северо-западного края российское законодательство в полном объеме.
Но именно ужесточение политики вызвало некоторое оживление экономики. Это можно проследить на примере нашего родового поместья.
В 1830 году поместье графа Пласковицкого считалось средним14:
3800 десятин земли под пашней и сенокосами;
1050 десятин леса;
600 ревизских душ.
То, что за двадцать лет всеобщей смуты крестьяне не взбунтовались, не разбежались, а поместье не пошло с молотка, означает, что пра…прадед был хозяином бережливым и крепостных сильно не обижал.
Ян Казимир в противоположность отцу пил мало, но винокуренный заводик содержал исправно, поскольку тот приносил ¾ всех денежных доходов поместья. Оставшуюся четверть приносила продажа леса. Барщина составляла шесть дней, но этого едва хватало на прокорм графскому семейству, слугам и самим крепостным, получавшим за работу не только кусок земли для личных нужд, но и часть барского урожая.
Одновременно с русификацией на белорусские земли пришла «всемирная картофельная революция». Если в начале века выращивали очень мало картофеля, то теперь за три года площади под картошку выросли в 25 раз.
Помещики использовали картофель для производства крахмала и алкоголя. Благодаря этому картофелеводство было в 4 раза доходнее хлебопашества.
Картофель был выгоден и крестьянам, поскольку с одного и того же участка картошкой можно было прокормить в 3 раза больше людей, чем зерном.
Картофельный бум оживил сельское хозяйство в целом и стимулировал переход от трехполья к четырехполью.
Вслед за сельским хозяйством восстанавливалась торговля. Только теперь ярмарки уступили место рынкам и магазинам, а немецких «маркитантов» и польских «гандяров» сменили еврейские продавцы и крупные купцы из Москвы и Смоленска.
Пласковицкие и их крепостные постепенно богатели. И когда в мае 1844 года на Беларуси ввели инвентарные правила, определяющие размеры наделов и повинностей помещичьих крестьян, Ян Казимир Пласковицкий один из первых вернул оброчную систему. И у крестьян появились деньги, и ему не нужно было гнать крестьян на барщину. Большую часть своей земли он сдавал в аренду безземельным шляхтичам. С остальной панской землей легко справлялись дворовые люди и наемные батраки. Пашня выросла в 3 раза за счет новых приобретений, лесов, лугов и пустошей. Стали выращивать на продажу рожь, лен, коноплю и сахарную свеклу.
Сам Ян Казимир увлекся разведением мериносных (тонкорунных) овец и завел их более двух тысяч.
Росли объемы внешней торговли. Пласковицкие и их соседи продавали зерно на Запад. Хотя для жителей Минска, Бобруйска, Борисова точно такое же зерно подвозили из южных губерний России.
В начале 50-х уже хватало денег, чтобы выписать для графской усадьбы из Англии и Германии сельскохозяйственную технику (молотилки, веялки, корморезки, сеялки, жнейки, а также пропашники и окучники под картофель).
Оживилось не только сельское хозяйство. За счет интенсивного притока еврейского населения15 росли города. С 1825 по 1860 белорусских горожан стало в 2 раза больше, в том время как население Беларуси в целом увеличилось только на 9 процентов. В городах появилось фабричное производство на основе паровых двигателей. Впрочем, большая часть белорусских предприятий числилась только на бумаге. Средняя численность рабочих – 2 человека на предприятие.
К 1860 году на белорусских землях проложили более 1100 километров настоящих шоссейных дорог, символизирующих удобное расположение нашей страны на перекрестке важнейших европейских маршрутов.
Шоссе Париж – Берлин – Варшава – Москва в те годы проходило через Слуцк, а не через Минск. Поэтому имение Пласковичи оказалась в двух верстах от главной европейской дороги.
В 1849 году Николай I решил испытать себя в роли усмирителя международного масштаба и ввел войска на территорию Австрии для удушения Венгерской революции. Этот поход не только настроил против России Англию и Францию, но и разбередил саму Россию. Потом грянула Крымская война (1853−1856). Хозяйство страны ухнуло в пропасть затяжного экономического кризиса. Снова низкие урожаи, нищета, голод, упадок промышленности и торговли16. Все увязли в долгах: недоимки крепостных выросли в два раза, долги помещиков – в пять раз. Обанкротился сам князь Паскевич из Гомеля, которого еще недавно ставили в пример всем помещикам на Западе империи.17
Напрашивался вывод: что-то надо менять. Поскольку самым очевидным отличием Российской империи от развитых стран Европы18 была крепостная система, стали говорить, что именно она – причина всех бедствий.
Впрочем, многие помещики и до этого искореняли крепостное право в пределах собственных поместий. А в 1848 году несколько белорусских помещиков даже написали обращение в Сенат с просьбой об освобождении крестьян.
Во время мобилизации перед Крымской войной между крепостными распространился слух, что добровольцы получат волю и землю в придачу. После войны, как бы в подтверждение этого слуха, помещики освобождали крестьян особенно интенсивно. За первую половину XIX века число крепостных в России снизилось с 80 до 60 процентов от общей численности крестьянства.
Ян Казимир Пласковицкий к освобождению крестьян относился крайне отрицательно. Он считал, что от крепостных стремятся избавиться только помещики, ленивые и бестолковые, которые не умеют или не хотят заботиться о своих слугах. Он был уверен, что если дать холопам волю, то жизнь у них будет, как у домашней скотины, выгнанной со двора, – бесприютная и голодная.
Но его собственные крепостные так не считали. В архивах сохранилось несколько жалоб в губернский инвентарный комитет19, где крестьяне графа Яна Казимира Пласковицкого уличают своего барина в том, что он заставляет работать от рассвета до заката и порет за непослушание. Николай I поощрял подобные доносы и считал, что тем самым дает простолюдинам средства самозащиты и искореняет «жестокосердие дворянства».
Инвентарный комитет рекомендовал графу Пласковицкому снизить повинности на 62 процента (так чтобы впредь общий размер повинностей не превышал 1/3 доходов крепостных) и пригрозил судом в случае «непозволительной жестокости».
После этого Ян Казимир поклялся, что доносчиков не освободит ни за какие деньги, и стал сопротивляться всем новациям, направленным против «рабского положения простого русского народа». «Если они сейчас мерзкие и лживые доносы пишут, то, что будет, если дать им свободу. Они ж друг друга за полушку передушат», – думал граф.
Согласно Правительственным правилам 1855 года помещиков обязали выделить каждому крепостному не менее 3,75 десятин земли. «Некоторые, если их не подгонять плеткой, и одну десятину не вспашут», – ворчал старый граф на любимом французском, чтобы доносчики не подслушали.
Ян Казимир готовился к реформе, как и другие «эксплуататоры трудового народа»: лучшие земли забирал себе, а в пользование крепостных отдавал земли похуже, чтобы в случае освобождения не потерять самое ценное.
В 1857 г. все имения в Минской губернии перевели на единый оброк – 80 рублей в год с каждого крестьянина (стоимость 5−6 коров).
Это лишило графа Пласковицкого большей части крестьянских платежей, а также остатков душевного равновесия. Он ругался и срывал злость на своих близких, но поделать ничего не мог. Это в Европе барщина изживала себя экономически и постепенно. Это в Европе многое зависит от того, кто с кем и как договорится. В России все делалось по указу сверху и под одну гребенку.
А когда по тому же указу отменили крепостное право, граф так орал на свою графиню, что попрятались все от мала до велика. А по утру он слег в нервной горячке.
К лету старик поправился, но был непривычно тих, даже ласков, на мир взирал равнодушно и только изредка ворчал на своего любимого пса. Так прошло два года, и вдруг все услышали жалобный вой графского любимца. Ян Казимир Пласковицкий лежал под цветущей вишней такой спокойный и одухотворенный, как будто кто-то утешил его в последнюю минуту.
| Назад | Дальше |