автор: Пласковицкий А.Л.

Политическое лидерство:
между прошлым и будущим

(на основе реферата по политологии, декабрь 2009 г.)

Метаморфоза слова

Современные словари определяют «лидерство» как «положение и обязанности главы (руководителя) государства, партии или иной организации»1, а в философско-мировоззренческом смысле как «один из механизмов интеграции групповой деятельности, основанный на руководящем влиянии лидера группы».2

Но так было не всегда. Еще в XIX веке ученые, исследовавшие политику, писали о «героях и толпе», «вождях и массе», «роли личности в истории» и т. д.

В то же время английский глагол «lead» и существительное «leader» не имели политической подоплеки. Так, слово «leader», помимо прочего, означало «свинцовое грузило морского лота», «электрический провод» (проводник) и человека-проводника — такого, как Иван Сусанин. Более того, английский джентльмен викторианской эпохи вместо нашего ироничного «Ну, ты и Иван Сусанин!» мог сказать: «Оh, are you the leader?!»

При таком насмешливом подтексте никому б и в голову не пришло называть «лидером» какого-нибудь уважаемого человека и, уж тем более, короля или королеву, американского президента или германского канцлера, партийного руководителя или главу элитарного клуба. Да и кто б, глядя на тогдашних правителей, неизменно восседавших в центре, мог бы сравнить их с «проводниками», показывающими дорогу.

В другие языки многозначный английский глагол «lead» заимствовался редко и вовсе не в том смысле, к которому мы привыкли. Например, во втором издании «Толкового словаря Даля», увидевшем свет в 1881 году, глагол «лидить» означал «хворать, чахнуть», а производное от него существительное «лидина» обозначало «хворь, хилость».3

Однако все изменилось самым радикальным образом, когда летом 1900 года в политику ворвался молодой и очень амбициозный потомок герцога Мальборо — Уинстон Леонард Спенсер-Черчилль (1874−1965).

Впрочем, для того, чтобы правильно понять произошедшее, вернемся на три-четыре десятилетия назад. Именно тогда самый сильный в мире Королевский Флот Великобритании сменил парусники на пароходы. Что трансформировало всю военно-морскую стратегию и тактику. Из множества перемен нам интересна такая: парусникам редко доводилось плыть друг за другом одной сплошной линией – «в кильватере»,4 как выражаются моряки. Потому что при таком расположении задние корабли перехватывали ветер у передних, ход замедлялся, опасность столкновений существенно возрастала. Пароходам же удобнее всего плыть именно друг за другом так, чтобы передний рассекал воду для всех.

Естественно, впереди ставили самый шустрый и не очень ценный корабль, чтоб он и дорогу прокладывал, и при случае мог в разведку сгонять, под первый залп противника угодить или на первую по курсу мину наткнуться. Таким быстроходным шустриком чаще всего выставлялся либо легкий крейсер, либо эскадренный миноносец. А уже за ним выстраивалась основные силы – многопушечные линкоры (линейные корабли) с командорским флагманом по центру – для удобства подачи команд. Постепенно за первым кораблем кильватерного строя закрепилось прозвище «лидер», поскольку он был на море таким же проводником, как обычный проводник на суше.

И вот в июле 1900 года во время представления королеве и общественности вновь избранной Палаты общин (нижней палаты) Британского парламента многочисленные журналисты увидели, как впереди маститых политиков бойко шагает двадцатипятилетний депутат-новичок – скандально известный военный корреспондент Черчилль…

Уж очень похожий на корабль «лидер», несущий к цели на всех парах. Плотненький, приземистый, с нахально вздернутым носом. С дымящейся сигарой в зубах под котелком, похожим на пароходную трубу. Это сходство усиливали господа, проплывавшие следом, вальяжные и величественные, точно линкоры: надменный флагман правящей консервативной партии — премьер-министр Великобритании Солсбери со своим еще более надменным заместителем Бальфуром, увешанный орденами военный министр Бродрик, прочие члены Правительства Её Величества и, наконец, «непобедимый фельдмаршал» Китченер.

Чуть позже, когда в феврале 1901 года начались парламентские дебаты, выяснилось, что Черчилль и ведет себя, как типичный «лидер» на море – первым выскакивает на трибуну и принимает на себя первые «залпы» оппозиционных парламентариев, а уж потом в «бой» вступала «тяжелая артиллерия» консерваторского руководства.

Юного выскочку тут же окрестили «лидером». Конечно, в насмешку. Но вскоре очень многим сделалось не до смеха.

«Бравый Уинстон» почти не слезал с трибуны: и на официальных заседаниях, и на уличных митингах он энергично клеймил и высмеивал всех находящихся у власти, в том числе представителей собственной партии. Чаще всего за вялость и неумелость. Совершенно бесцеремонно, с видом опытнейшего специалиста юный политик изобличал чужие (явные и мнимые) промахи. В любых ситуациях безапелляционно и подробно поучал, как правильно поступать. Убедительно клялся, что он сам, будучи у власти, действовал бы гораздо лучше всех нынешних властителей вместе взятых.

Вот тут-то словечко «лидер» вслед за своим носителем приобрело совершенно иное звучание. Потому что публике показалось, будто бы именно этот энергичный оратор и предопределяет политику Англии, наставляя официальных руководителей на «путь истинный» своими пламенными обличениями.

Эту иллюзию в качестве «новейшей, необычайнейшей сенсации» мгновенно раздула американская пресса. (Ох, не зря мама Уинстона была «богатенькой американской»!) Заокеанских «акул пера» поддержали французские коллеги… И вскоре газеты всего мира выискивали и выпячивали в любом политическом действе не главных по должности, а подлинных «лидеров», «вроде британского Черчилля». Всеобщая мода вынудила и англичан принять новое значение слова «лидер» без всякой иронии.

Неологизм восторжествовал почти мгновенно. Как в наше время слово «олигарх», превращенное одним единственным телевизионным выступлением российского вице-премьера Б. Немцова из философского термина в «крепкое словцо», обозначающее «самых богатых», а не членов правящей группировки, как это было на протяжении двадцати шести веков со времен древнегреческого законодателя Солона.

Так и тогда. Еще в начале 1904 года общепризнанный глава Российской социал-демократической партии Г. В. Плеханов попытался урезонить своего молодого и заносчивого конкурента В. И. Ульянова (Ленина), сравнив его с Черчиллем и обозвав «лидером» заговорщиков. Но сам Ленин и беззаветно преданные ему большевики уже не нашли в этом слове ничего оскорбительного: наоборот, им такое сравнение и такая кличка очень понравились, они и без того гордились самим себе присвоенным статусом «пролетарского авангарда», полагая, что впереди всегда шествует именно «руководящая и направляющая сила атакующего класса».

В то же самое время рабоче-крестьянскую литературу заполонили образы героев, вполне заслуживающих именоваться «лидерами» по аналогии с Черчиллем. Один из ярчайших примеров этого типа в русской литературе – Горьковский Данко, осветивший собственным сердцем дорогу из гиблого леса.5 В белорусской литературе не менее значимым образ «Народнага Песняра» (например, «гусляра» - «роўні толькі солнцу, зорам і арлам в поэме Я. Купалы «Курган»). Это герой категорически отверг власть официального «князя» и вызвался указывать путь к народному счастью собственными чудодейственными песнями.6

Даже Иисус Христос, доселе изображавшийся в окружении учеников, «стремительно вырвался в лидеры», как в поэме А. А. Блока «Двенадцать» (1918 г.):

«И за вьюгой, невидим,

И от пули невредим,

Нежной поступью надвьюжной,

Снежной россыпью жемчужной,

В белом венчике из роз,

Впереди – Иисус Христос».7

Уже в 1907 году в русских словарях термин «лидер» разъяснялся так: «главный оратор и вождь политической партии».8 То же самое произошло с английскими, французскими, испанскими, португальскими, голландскими и прочими словарями-справочниками. А по всему миру самые высокопоставленные особы уже примеряли на себя новейший английский титул, обозначающий «истинного предводителя нации».

Кстати, сам Черчилль получил «все права» на подобный титул только шестидесятипятилетним стариком – в 1940 году, когда гитлеровская авиация бомбила Англию с захваченной территории Франции. К этому моменту англичане больше всего ненавидели Гитлера, а первейшим и непримиримейшим гитлероненавистником слыл «опальный сэр Уинстон». Поэтому именно ему король и парламент поручили сформировать новое Британское Правительство, а заодно и возглавить правящую консервативную партию.

Отражение новой реальности

На первый взгляд, новое значение слова «лидер» кажется курьезным капризом моды, случайным стечением обстоятельств. Но, как говорится в одном мультфильме: «Случайности не случайны!»9

Новые слова или принципиально-новые значения слов очень часто появляются не потому, что надоели прежние слова-синонимы, обозначающие то же самое, а потому что возникает некая реальность, во многом непохожая на то, что было раньше.

Так и на рубеже XIX—XX вв.еков сложился ранее невиданный стереотип «командира», который всегда «впереди на лихом коне», как Василий Иванович Чапаев в известном фильме.10 До этого «настоящее начальство» представляли иначе – тот же «Чапай» еще помнил и объяснял с помощью картошки, какие разные позиции должен занимать «командир» в зависимости от ситуации.

Однако к началу XX века машины заставили изменить не только походный строй военно-морских эскадр, но и общественный строй в целом. При этом самым влиятельным фактором оказался стремительный рост производительности труда. Благодаря научно-техническому буму буквально каждый год сокращалось время, затрачиваемое на производство «жизненно-необходимого минимума»: случалось и так, что к концу десятилетия один работник, вооруженный обновленной техникой, производил больше, чем 100 работников в начале того же периода.

Если б люди могли довольствоваться «потребительским минимумом», то при столь бурном совершенствовании техники можно было б каждые десять лет уменьшать в сто раз время труда, или число трудящихся. Но человек всегда стремится к большему. Поэтому, когда сложились условия для стремительного наращивания производства, – люди стали преумножать свои потребности, заполняя тем самым время, высвобождаемое машинами.

И здесь, хоть и обидно такое сравнение, человечество сделалось похожим на овечье стадо, готовое ринуться за любым бараном, обнаружившим новое пастбище.

По мере того, как насыщались минимальные потребности, люди все с большим любопытством озирались по сторонам, все чаще путешествовали, с нарастающей жадностью вчитывались в газеты и книги. Благо технический прогресс постоянно облегчал и перемещение тел, и распространение информации. Конечно, газеты и сами по себе были источником множества новых развлечений. Но, кроме «жареных фактов», там помещались и факты подлинные.

В результате каждый настоящий или выдуманный новатор становился объектом особого внимания. И если публика воспринимал чью-то новацию как подходящую для всех, к первооткрывателю «новенького» устремлялись толпы, готовые сделать его своим проводником на пути к желанному новшеству, своим «генератором обновления» (как выражался М. Вебер) – то есть своим «лидером». Поэтому буквально на пустом месте рождались и процветали «передовики» во всех областях жизнедеятельности: производства и досуга, науки и моды, искусства и спорта… А слово «лидер» сделалось таким модным, что одно время даже первую скрипку в оркестре величали «лидером».

Впрочем, «политическая сфера», как начала вместе с Черчиллем, так и оставалась лидером в деле укоренения «лидерства». И это легко понять.

В доиндустриальную эпоху производительность труда росла очень медленно, а чаще – вообще не росла на протяжении десятилетий и даже веков. Поэтому общественное устройство в целом и политическая система в частности не требовали регулярных обновлений.

Разумеется, совершенство не знало пределов и тогда, а старое постоянно приедалось – из-за чего какие-то перемены происходили и при феодальном «застое». Более того, менее энергичных и удачливых правителей постоянно смещали другие более энергичные и удачливые. Но в целом система властвования могла сохраняться довольно долго в положении, более-менее соответствовавшем одному и тому же уровню общественного достатка. По крайней мере, неизменным оставалось следующее:

1) Власть осуществлял узкий круг лиц — так называемая «аристократия» во главе с монархом. А остальной народ мог отвлекаться на политику лишь ненадолго, преимущественно в моменты общественных неурядиц. Потому что значительное увеличение времени, затрачиваемого на политику, или числа политиков неизбежно оборачивалось всеобщей нуждой и голодомором.

Когда примитивная техника позволяет даже самому трудолюбивому человеку произвести лишь мизерный излишек в сравнении с «минимально необходимым для жизни» – общество может содержать лишь небольшой процент управленцев. Участь прочих – постоянный изнурительный труд.

2) Только политическая стабильность обеспечивала доиндустриальному обществу постоянный достаток и лучшую выживаемость в борьбе с менее стабильными конкурентами. Потому что любые перемены отнимали слишком много средств – попросту «разоряли».

В том числе слишком обременительными оказывались обновления законодательства и смены правителей («ротация кадров»). Вот почему в доиндустриальном обществе так старательно поддерживалось господство традиций и пожизненная, наследуемая власть дворянских родов.

Управленцами чаще всего рождались и воспитывались в лоне семьи, а не становились по заслугам – и уж, тем более, не избирались всенародно каждые несколько лет.

3) В доиндустриальном обществе власть пользовалась «кнутом» чаще и изощреннее, чем «пряником». Потому что обещать новые, дополнительные награды за «добросовестный труд и добропорядочную жизнь» практически бессмысленно. Все «пряники» давно и хорошо известны, а так же известно и то, что, как не старайся, а «приятных излишеств» хватит лишь самым привилегированным. Зато наказаний хватало всем – вот их и «распределяли по заслугам» – точнее с «учетом провинностей». В результате свирепствовала изощренная система крайне жестоких пыток и казней.

Еще Н. Макиавелли учил государей быть предельно «скупыми и жестокими»,11 а «благодеяния оказывать мало-помалу».12

Разумеется, бурный рост производительности труда все это переиначил:

1) Машины высвободили достаточно времени, сил и средств для установления всеобщей демократии, позволяющей каждому бороться за лучшую долю, не рискуя оставить общество без средств к существованию.

Тем самым суммарная воля всего народа становилась постоянно действующим фактором. И победа в политической борьбе доставалась тому, за кем массы шли охотней и энергичней – то есть практически не взирая на наследственные титулы.

2) Стремительное наращивание потребностей разрушило стабильность и сделало жажду новации намного сильней осмотрительного следования традициям.

Когда все вокруг ищут и выдумывают новые потребности с новыми способами их «все более полного удовлетворения», жизнь поневоле начинает стремительно изменяться, а все наследуемое и традиционное воспринимается как преграда, которую следует обойти или убрать-уничтожить.

Более того, народ становится склонным менять правительства, не только когда они портятся, но и когда всего лишь надоедают. Теперь это не грозит всеобщим обнищанием.

3) Индустриальное общество предпочитает «пряники». Потому что насилие не только подавляет творчество, без которого полноценное индустриальное развитие невозможно, но и вынуждает подданных искать себе других более щедрых и гуманных хозяев.

Это в прежние времена ни один господин не смог бы принять под свое начало больше подданных, чем имел плодородной земли. Да и нужно ли было «трудящимся» менять один «кнут» на другой, практически такой же?! При тогдашней скудности возможностей правители мало отличались друг от друга. Плюс насильственное «закрепощение»! Вот подданные и учились терпению у «святых великомучеников». То ли дело времена индустриального бума: когда можно бежать целыми пароходами туда, где больше платят, туда, где создают новые рабочие места в том же ураганном темпе, в каком «гроши» удачливого новатора превращаются в сотни миллионов. Еще бы им не превращаться, если на более щедрого «открывателя Эльдорадо» работают с большей охотой!

Таким образом, при развитой индустрии хорошим руководителем стал считаться не тот, кто лучше других пасет своих подданных на старом, обглоданном «пастбище» с помощью кнута и традиции, а тот, кто знает новые, нетоптаные «луга» и покажет туда дорогу. То есть востребован политический «ЛИДЕР».

Это, конечно, не означает, будто бы новоявленные «хозяева положения» вообще чурались насилия. Отнюдь! Некоторые из них навек обесчестили свое имя «массовыми репрессиями». Однако и дурная слава «тиранов ХХ века» доказывает, сколь противоречащим сущности лидерства выглядит насилие. Ведь даже самые «кровожадные деспоты» прошлого века терзали лишь меньшинство сограждан, считавшееся помехой для большинства, шествующего к указанной цели радостно и добровольно. Между тем, как государи доиндустриальной эпохи применяли насилие ко всем поголовно, «умудрялись» уничтожить большую часть подвластного населения, но продолжают пользоваться славою «добрых пастырей».

Обобщим сказанное в краткой табличке:

Таким образом, чтобы отличить новоявленного лидера от предыдущего типа правителей, нужно руководствоваться следующими критериями: доиндустриальный вождь указывает, как распределять неизменное, индустриальный лидер показывает, как найти нечто новое, дополнительное. Поэтому первый привлекает и принуждает – второй увлекает и убеждает. Вождь выпасает, подавляя чрезмерную алчность, – за лидером устремляются сами в надежде получить даже больше, чем хочется. Все классические властители считали подданных своими слугами – лидеры очень гордятся статусом «слуг народа».

Конечно, элементы и аналоги лидерства можно найти у правителей всех времен (особенно у властителей второй половины XIX – таких, как Наполеон III). А элементы «деспотического вождизма» у всякого лидера, овладевшего безраздельной властью. Более того, многие древние цари, начинали общепризнанными лидерами (в нынешнем понимании этого слова), а многие лидеры ХХ века заканчивали свое «царствование» разнузданной тиранией.

Однако речь идет о «научной чистоте понятий» и «преобладающей тенденции исторического периода», а не о том, что всякий правитель прошлого столетия должен считаться чистейшим «лидером», а все, кто правил до этого, исключаться из той же категории, не взирая на реальный расклад общественных отношений. При этом необходимо учитывать следующее: в жизни столь всего намешано, что порою не разобраться «лидер» перед нами или дикий вождь-людоед – такой, как Жан-Биделем Бокасса,13 «президент и император» Центральноафриканской республики, четырнадцать лет подряд (1966−1979 гг.) поедавший собственных подданных самым непосредственным образом – в сыром, жаренном и консервированном виде.

Вместе с тем для меня – очевидно, лидерство до начала ХХ века было столь редким, исключительным явлением, что «предводительство» считалось лишь одним из многих – далеко не главным методом осуществления власти. А потому и слово «leader» (проводник) оставалось невостребованным в качестве полноценного синонима слову «правитель».

Чем мы обязаны лидерам?

Сегодня лидеров часто бранят, особенно политических. Зачастую из зависти. Достается и Биллу Гейтсу, и Михаэлю Шумахеру. И Уго Чавесу, и Александру Лукашенко. Поэтому их очень трудно хвалить: хоть кого-то в отдельности, хоть всех вместе. Можно услышать в ответ «А ты подхалим или сам рвешься наверх?!» Между тем, именно лидерам мы обязаны многими полезными и интересными новшествами, наполнившими нашу жизнь за последние сто лет.

Специфические заслуги политических лидеров не только в том, что они стимулировали и поддерживали родственное им лидерство в других, внеполитических сферах деятельности, но еще и в том, что именно лидеры сочиняли и предлагали обществу доселе неизвестные политические системы и механизмы, призванные упорядочить нараставшее многообразие, не укладывавшееся в прежние политические рамки.

«Взявшись за гуж» власти, лидеру приходилось напрягать так, как мало кто напрягается в обыденной жизни. Это и позволяло находить довольно эффективные выходы из очень запутанных ситуаций, преодолевать глубокие кризисы и предотвращать опасные конфликты. Иными словами «бремя лидерства» существенно облегчало жизнь человечества в целом, помогало народам и странам «определяться и организовываться» в условиях научно-технического прогресса.

Конечно, из тысяч граждан, пытавшихся вырваться в политические лидеры, могло повезти единицам. И, к сожалению, в этой «стихийной борьбе за существование» зачастую побеждал не лучший, а наиболее приспособленный к текущим запросам данного общества, да еще «случайно оказавшийся в нужное время в нужном месте». Но именно такие, «лотерейно-конкурсные» условия обретения власти преумножали ряды претендентов – обостряя тем самым конкуренцию, побуждая всякого «соискателя лидерства» к неустанному поиску и самосовершенствованию, а, в конечном итоге, предоставляя обществу богатый выбор разнообразных кандидатур.

Конечно, устремляясь за избранным лидером, общество двигалось ощупью: методом проб и ошибок. Но, к сожалению, сочинять нечто новое по-другому и невозможно. Тщательно рассчитывать и планомерно осуществлять можно лишь то, что заранее известно. Когда же ищут «абсолютно неведомое», когда «чего-то хочется, но не понятно чего» – поневоле приходится двигаться наобум и испытывать на себе все достоинства и недостатки «избранного сердцем» пути.

Здесь многое складывается само собой, удачи и провалы зачастую случайны. Но это не значит, будто бы лидеры вообще не имеют никаких личных заслуг, являясь пассивными продуктами родительских генов и внешних обстоятельств. Нет, все гораздо индивидуальнее и сложнее! По крайней мере, больше других везет тому, кто предлагает свой путь чаще и разнообразнее конкурентов, кто учится на своих и чужих ошибках, кто рвется вперед с наибольшею необузданностью.

Впрочем, рассчитывать на объективность и заслуженную признательность общества политическим лидерам не приходится – каждая их ошибка слишком непростительна, с точки зрения «масс», слепо идущих следом. Особенно сегодня, когда каждый народ прекрасно помнит, как часто, лидеры заводят не в райские кущи безмятежного счастья, а в пучину кровавых кошмаров.

Но был – был у лидеров и свой век «триумфального шествия», век «культов личности» – то есть ХХ век, когда «Великих кормчих» повсеместно носили на руках и буквально боготворили. Именно тогда им приписали особый, чудодейственный дар, называемый и «таинственным механизмом», и «превосходящим интеллектуальным дарованием», и «сверхчеловеческой способностью», и «магической аурой», и «боговдохновенностью», и «пассионарностью», и «провиденциализмом». А лучше других прижилось понятие «харизма», означавшее у первых христиан особые способности, обретаемые с вселением в тело «Святого Духа», то есть после превращения человека в «Богочеловека». Таким образом, лидера фактически уравняли с общепризнанным носителем Святого Духа – Иеговым Помазанником, Иисусом Христом.

Известному научному авторитету по вопросам лидерства Э. Богардусу принадлежит заслуга систематизации «лидерских качеств». У него получился звучный перечень достоинств, каковой политологи называют «теорией черт» и продолжают пополнять самыми возвышенными характеристиками лидеров. Там и острый ум, и твердая воля, и целеустремленность, и кипучая энергия, и незаурядные организаторские способности, и глубочайшая компетентность, и готовность брать ответственность на себя, и привлекательная внешность, и поведение, внушающее доверие. И ни одного порока! Даже непонятно как при таком высоком цензе на «лидеро-пригодность» в ряды политических лидеров проникло столько бездарных и отвратительных персонажей?!

Однако до сих пор в каждом лидере продолжают искать и находят (!) массу выдающихся «черт». Несмотря на то, что все беспристрастные исследования показывают: политическими лидерами, как правило, становятся люди средние во всех отношениях.14 Что и логично, поскольку народ по доброй воле никогда не пойдет за тем, кто выбился за рамки среднестатистического уровня – даже если этот выбившийся – «необычайный добряк и выдающий гений». Ведь его представления о «добре и зле» отличаются от общераспространенных так же сильно, как и он сам – следовательно, ему с народом не по пути.

А то, что самодовольные лидеры и их горячие поклонники склонны приписывать «царствующей особе» почти сказочные поступки и качества, – вполне соответствует самым обычным формам хвастовства. Абсолютное большинство сограждан узнает в этих «лидерских сказках» собственную похвальбу на бытовом уровне и принимает их, как должное.

Коротко говоря, лидер – живое воплощение мечтаний среднего человека. Он, действительно, – «плоть от плоти народной», народу с ним комфортно, как с очень родным человеком: каждый обыватель полагает, что он и сам бы вел себя примерно так же, будучи у власти.

Достаточно послушать стариков, чтобы убедиться, как им нравилось жить во времена «Великих» лидерских преобразований, несмотря на любые трудности.

Однако разочаровываться способны не только отдельные люди, но и целые народы. По крайней мере, с конца XX века на лидеров все чаще посматривают, как поляки на Ивана Сусанина в самом конце пути – посреди Костромских болот. А древнекитайское пожелание: «Чтоб ты жил в эпоху перемен!» звучит уже как проклятие злейшему врагу.

Как лидерство изживает себя

Почему же приверженность общества лидерской форме правления оказалась такой нестойкой? Во-первых, конечно, слишком быстро лидеры понаделали ошибок, каждая из которых обернулась гибелью миллионов. А, во-вторых, от чисто количественного (экстенсивного) роста индустриальной эпохи человечество отказалось ради повышения качества.

Говорят, худшие недостатки – продолжения достоинств. Это особенно верно в отношении лидеров. Именно то, что изначально казалось самым главным преимуществом лидерства, стало главной причиной всех грандиозных провалов.

В чем наиболее силен политический лидер? – В сочинительстве! Он умеет придумать то, что вызывает наиболее сильные симпатии общества! Иначе говоря, сила лидера в соблазнительности его слов. А соблазнительность слов, в свою очередь, плохо сочетается с их правдивостью, с тщательным анализом фактов и неукоснительной логичностью выводов.

У простого человека хватает дел и помимо политики, ему некогда проверять обоснованность политических обещаний, его политический опыт – невелик, его теоретические познания – на уровне газетных публикаций. Для такого гражданина умело приготовленная смесь правды и выдумки всегда привлекательнее хорошо продуманного реалистического плана. Это и открывает сказочникам дорогу в лидеры.

Нельзя сказать, что политики привирают исключительно умышленно и из своекорыстных соображений. Таких бы легко раскусили. Но успешные лидеры – не таковы. Они, действительно, жаждут осчастливить идущих за ними, искренне заблуждаясь насчет осуществимости собственных планов и своих руководительских талантов. Но все-таки без умышленной лжи лидеры обойтись не могут – они просто вынуждены покрывать бахвальством недостатки своего ума, характера и опыта, а заодно приписывать себе вымышленные подвиги при более чем скромных личных достижениях – иначе публику не увлечь.

Ну, а поскольку, как показано выше, типичный лидер – это мечтательный и говорливый середнячок, то ждать от него по-настоящему выдающихся поступков не приходится. В результате разрастается пропасть между обещаниями лидера и их воплощением в жизнь. Что неизбежно оборачивается сильным разочарованием и в каждом отдельном лидере, и в лидерстве вообще.

За примерами можно возвратиться к тому же У. Черчиллю, который был не только первым из нареченных «лидерами», но весьма типичным представителем этой разновидности правителей.

Его биография убеждает: сэр Уинстон предпочитал сочинять речи, статьи и книги о своей выдающейся деятельности, стимулируя себя изрядными дозами алкоголя и никотина, а не на самом деле заниматься чем-то достойным уважения.

За что б он ни брался на практике – везде результаты оказывались весьма плачевными. И только во время Второй мировой войны его беспредельная ненависть к Гитлеру оказалась именно тем, что, действительно, вдохновляло англичан в их мужественной борьбе с фашизмом.

Приведу лишь несколько самых характерных примеров, подтверждающих мою невысокую оценку деловых качеств Черчилля.

В 1904 году этот подающий надежды молодой политик15 перебежал от консерваторов к либералам – за измену ему заплатили высокими должностями. Но ни на одной из них он не смог оправдать доверия. В министерстве по делам колоний – постоянно сорил Англию с ее доминионами16. В качестве министра торговли и промышленности спровоцировал досрочный и необычайно сильный торгово-промышленный кризис. Такой же кризис, но уже финансовый, стал «достижением» Черчилля в качестве Канцлера казначейства. Будучи министром внутренних дел, сэр Уинтсон спровоцировал массовые возмущения по всей стране, устроив целый ряд шумных и кровопролитных стычек полиции с грабителями банков, забастовщиками и женщинами-суфражистками.17 На военной службе в должности Первого Лорда Адмиралтейства (то есть руководителя всего английского флота) Черчилль опозорился провальной обороной Антверпена, неудачными попытками захватить Галлипольский полуостров и сдачей половины Франции немцам. Повсюду где появлялся этот «стратег» англичане гибли массово и бесславно.

В конце концов, либералы перестали верить в талантливость Черчилля и оставили его без должностей. Тогда он предал и либеральную партию, перебежав назад к консерваторам. Но и там повторилось абсолютно то же самое. Поэтому в пятьдесят пять еще полный сил сэр Уинстон оказался «у разбитого корыта» – больше ни одна партия не предлагал ему руководящих должностей. И если б не война, политическое прозябание Черчилля продлилось бы не 10 лет,18 а все 25, то есть до конца жизни. Впрочем, как только война закончилась – «лидера» опять сместили, потому что он продолжал разваливать британскую экономику своим руководством. Через шесть лет он вернулся в качестве Премьер-министра на волне военной ностальгии в связи с началом Холодной войны – тут же грянул очередной экономический кризис, и тогда «вечно пьяного старикана» окончательно упросили больше не соваться в руководители.

Зато в 1953 году Черчилль получил Нобелевскую премию по литературе, причем обошел самого Эрнеста Хемингуэя. Можно, конечно, подумать, что эту премию «лидеру» дали по блату. Но реально высокая популярность книг Черчилля убеждает в обратном: он, действительно, был талантливым сочинителем. Правда, сочинял в основном звонкие афоризмы для личного употребления и живописания собственных подвигов, единственным свидетелем которых был он сам.

И здесь нужно напомнить, что начинал Черчилль журналистом – в точности, как итальянец Б. Муссолини, россиянин В. И. Ульянов и многие другие национальные лидеры ХХ века. Еще бы – кто лучше журналистов умеет очаровывать публику своими произведениями?!

К чести Черчилля он никогда не усердствовал чрезмерно – «мстя» реальности за «нежелание» соответствовать сказочно красивым планам. «Лидеры-монстры» были куда усерднее, пытаясь с помощью мировых войн и массовых репрессий добиться воплощения собственных прожектов. Вот и внушили столь многим лютую ненависть и жуткое отвращение к лидерской форме правления!

Апогей анти-лидерских настроений мы находим в «Поэме о Сталине» А. А. Галича, где в главе 5 есть такие слова:

«Не бойтесь тюрьмы, не бойтесь сумы,

Не бойтесь мора и глада,

А бойтесь единственно только того,

Кто скажет: «Я знаю, как надо!»

Кто скажет: «Идите, люди, за мной,

Я вас научу, как надо!»

И, рассыпавшись мелким бесом,

И поклявшись вам всем в любви,

Он пройдет по земле железом

И затопит ее в крови.

И наврет он такие враки,

И такой наплетет рассказ,

Что не раз тот рассказ в бараке

Вы помяните в горький час».19

Разумеется репрессии, хоть и самый ненавистный, но не единственный недостаток, подорвавший народное доверие к «лидерству». Можно назвать еще много такого, что свидетельствовало о низком качестве этой формы правления. Например:

— избиратели, по меткому выражению Ж. Сегела, «голосуют за человека», а не за программу действий,20 что отодвигает «интересы дела» на задний план – вынуждает пренебрегать ими ради «величественного сияния лидера»;

— идеи лидера – чаще всего продукт его собственного творчества, который сначала получает всенародное одобрение, а лишь потом допускает незначительную доработку силами специалистов;

— лидер упрощает мир до объемов собственного интеллекта, парализуя или игнорируя все, что ему не по силам;

— лидер склонен гиперболизировать собственную ценность в ущерб интересам других людей и общества в целом;

— стремление лидера к абсолютному доминированию препятствует развитию новых лидеров, в том числе преемников.

И это далеко не полный перечень «существенных недостатков», выявленных простыми людьми и учеными, за долгие годы лидерства. К тому же «лидеры» оказались не единственным «продуктом» индустриальной эпохи, признанным к концу ХХ века «продукцией низкого качества».

А все потому, что потребность в новшествах оказалась не беспредельной. Со временем нового стало так много, что люди почувствовали себя жильцами квартиры, заставленной мебелью. В таких условиях малейшее обновление возможно только путем замены чего-то имеющегося в наличии, а потому принимаются только такие новации, которые явно лучше старого и способны полностью заменить его.

Когда-то магнитофоны и телевизоры пришли как дополнение к граммофонам и радио. Но потом «кассетные» магнитофоны вытеснили «бобинные», а сами были вытеснены CD- и DVD устройствами. Одновременно ламповые телевизоры исчезли под натиском полупроводниковых-аналоговых, а те исчезают сегодня, уступая место цифровым жидко-кристаллическим и плазменным панелям. Тоже и компьютеры: они явились в дополнение к прежней технике, но теперь каждое новое поколение информационных модулей полностью вытесняет предшественников.

К началу нашего ХХI века всемирный прирост производительности труда упал в бескризисные годы до 3−5 процентов, а с учетом регулярных кризисов, массовых приписок и постоянной инфляции – практически прекратился, как в средневековье. Это ли не доказательство того, что человечество в целом перестало гоняться за количественным ростом своего благосостояния и занялось совершенствованием качества.

А у такого человечества (за исключением народов, все еще мало заботящихся о качестве) низкопробные, самодельные «лидеры» не в чести. Такому человечеству подавай «продукцию» хорошо известных «производителей» – политических партий и госаппарата.

Нынешнему человечеству «есть что терять» при любой перемене политики, поэтому оно все упорнее уклоняется от участия в политических переменах, необходимость которых не очевидна. Даже на выборы и референдумы ходят все реже. Политическая активность в целом существенно снижается. Как следствие – политическая система стабилизируется и все больше становится уделом бюрократии, прибирающей к рукам власть по мере того, как широкие народные массы утрачивают интерес к политике.

Причем бюрократия сама предпочитает оставаться в тени, чтобы никакие смены «преходящих» лидеров, не влекли «увольнений профессионалов», закрепившихся намертво в «управленческой обоймы».

Так «лидерская модель» перерождается в «элитарную» – всевластие политических элит, «истеблишмента», прикрывающегося «декоративными, марионеточными и ритуальными лидерами», которых готовят заранее и обучают одному – искусству популяризации идеи, созданных коллективными усилиями всего бюрократического аппарата и его исследовательских институтов.

Подобная метаморфоза вполне закономерна. Уже древние греки прекрасно знали, что дискредитировавшее себя единоначалие (монархия) неизбежно превращается в коллегиальное руководство (аристократию).

Научные интерпретации «лидерства»

Каждая эпоха использует собственную терминологию для описания предшествующих эпох. В результате «царями» да «королями» у нас называют монархов, живших задолго до рождения Юлия Цезаря и Карла Великого, имена которых превратились в нарицательные «царь» и «король», а также монархов, «властвующих, но не правящих» в наши дни. Однако за общими для всех времен и народов названиями теряется множество важных различий или, как любят выражаться ученые, «утрачивается вся специфика».

Но еще больше «специфики» утрачивается, когда современные политологи делают слово «лидер» синонимом слова «правитель вообще» и даже синонимом слова «влиятельная личность как таковая». Когда понятие «лидерство» используются не только для обозначения весьма специфической формы политического руководства, характерной для XX века, но и в максимально обобщенном смысле, пригодном для всех времен и народов, для любых социальных групп и любых взаимоотношений. И это, невзирая на то, что реальное «лидерство» вытесняется «всевластием элит», а постиндустриальные (постмодернистские) лидеры так же мало похожи на Черчилля, как нынешняя королева Британии Елизавета Вторая на Елизавету Первую – абсолютную монархиню четырехсотлетней давности.

Таков парадокс, присущий наукам издревле: то, что исчезает в реальности, – торжествует в теории. В данном случае в политологии, философии, социологии, психологии и других науках, изучающих всякую власть под видом «феномена лидерства».

Расширение смысла понятия «лидер» осуществляется постепенно. Сначала нам говорят, что «не всякий правитель является лидером», то есть «авторитетом», за которым люди следуют добровольно. Затем вводят понятие «формальный лидер», подходящее и для самых неавторитетных начальников. Далее замечают, что можно, подобно лидеру, влиять на окружающих, не имея никакой должности, – и титул «лидер» становится пригоден для парнишки, побудившим друзей сходить за пивом. Под конец вспоминают вожаков в звериных и птичьих стаях, чтобы порассуждать о «протолидерстве» у животных. В результате «лидерство» оказывается всеобщим свойством любого «социума» и даже «животного мира в целом» – свойством, которому якобы до массового явления лидеров в ХХ веке не уделялось должного внимания и не присваивалось хорошего названия.

Казалось бы, с тем же успехом, можно заменить, что любая зверюшка способна на какое-то время отрываться от земли и объявить всех животных «птицами». При этом крокодила считать «низколетящей птицей», крота – «подземной птицей», а обычную курицу – «протоптицей».

Это, конечно, шутка. На самом деле, все гораздо серьезнее: современные политологи, наверняка, придерживаются мудрой заповеди Оккама и, дабы не «не размножать сущности без надобности», предпочитают именно такое слово, которое при желании можно распространить на самый широкий круг явлений. При этом, разумеется, невозможно обойтись без некоторых натяжек – зато полученный «предельно общий» термин пригоден для всей человеческой истории. Что же до утраченной «специфики» разновидностей, то ее легко восстановить с помощью всевозможных прилагательных.

Политологи так и поступают. Поэтому в их исследованиях «феномена лидерства» так или иначе рассматривается вся социальная история и все сферы жизнедеятельности, в том числе:

— надписи в египетских пирамидах и на глиняных табличках шумерских библиотек;

— библейские тексты, где Богу и его Мессиям, царям и первосвященникам, пророкам и апостолам приходится преодолевать неимоверные трудности, направляя людей к лучшей жизни «сквозь зной пустынь и дебри греха»;

— сказания о Будде, Заратустре и Мухаммеде;

— произведения историков, начиная с самых древних (Геродот и Плутарх упоминаются неизменно);

— труды Платона, Аристотеля, Макиавелли, Гегеля и иных хорошо известных мыслителей, даже если те и писали об «идеальных» и «оптимальных» государствах, «государях» и «абсолютных монархах»;

— биографии правителей и религиозных деятелей новой истории (здесь пальму первенства держат Наполеон и Сталин, Лютер и Кальвин);

— семейное, дружеское и иное межличностное общение обычных людей.

На основе исследования такого «первичного материала» политология разворачивает обширные «типологии» лидерства. Перво-наперво лидеров делят в соответствии с учением М. Вебера на:

1) «традиционных» (каковыми считаются цари, короли, помещики и прочие наследные правители);

2) «харизматичных» (каковыми считаются все лидеры, пользующие так называемой «всенародной любовью»);

3) «рационально-легальных» (каковыми считаются лидеры, получившие власть в полном соответствии с действующим законодательством).

При этом никого не смущает, что определения «традиционный», «харизматичный» и «легальный» накладываются друг на друга, как «голубой» «тяжелый» и «длинный» – а вся совокупность «лидеров» все равно не охватывается.

На втором месте по популярности так называемая «современная типология» Р. Такера, подразделяющая лидеров в зависимости от их отношения к переменам на:

1) консерваторов (для красоты их еще называют «адептами Великого прошлого»);

2) реформаторов («инициаторов постепенных и бесконфликтных социальных трансформаций»);

3) революционеров («бунтарей во имя Светлого будущего»).

Разумеется, даже самые краткие учебники «Политологии» не ограничиваются двумя основными классификаторами. Наоборот, ученые как бы соревнуются между собой, кто больше приставит разнообразных прилагательных к слову «лидерство», наполнив его всеми мыслимыми (пусть и малозначительными) оттенками понимания.

И, поскольку подобными «прилагательными» так или иначе заполнена большая часть разделов и глав о «политических лидерах», то и я для наглядности вкратце законспектирую самые распространенные классификации «лидерства»:

— персональное – групповое (коллективное, корпоративное);

— формальное (по должности) – фактическое (по реальной роли);

— мелкогрупповое – крупногрупповое – национальное – межнациональное – всемирное;

— авторитарное (безраздельное и ни с кем не считающееся) – демократическое (основанное на компромиссах и учете всех мнений) – либеральное (невмешательское);

— наставническое – вождистское– богоизбанническое;

— властное (основанное на принуждении) – авторитетное (добровольно признаваемое);

— передовое (сводящее к указанию направления движения) – руководящее (состоящее во всестороннем руководстве);

— дарящее новую мечту (лидер-«знаменосец») – выражающее интересы общества (лидер-«служитель») – обменивающее собственные услуги на услуги общества (лидер-«торговец») – спасающее от чрезвычайной ситуации (лидер-«пожарник» или «спасатель»);

— радикальное – умеренное;

— прогрессивное – консервативное;

— преобразовательное – текущее;

— кризисное – рутинное;

— героическое – злодейское;

— целеполагающее – бесцельное;

— малое – обычное – значительное – великое;

— восходящее (лидер — «избранник») – нисходящее («хромая утка»);

— единое с народом – оторванное от народа;

— непосредственное – дистанцирующееся;

— моноролевое – полиролевое;

— функциональное – дисфункциональное;

— конформистское – нонконформистское;

— рациональное – иррациональное;

— романтическое – прагматическое;

— агитаторское – административное – теоретическое;

— правящее – оппозиционное;

— универсальное — ситуативное;

— вдохновляющее – поддерживающее – прислуживающее;

— пролетарское – буржуазное – мелкобуржуазное;

— эмоциональное – деловое;

— физическое – интеллектуальное;

— временное – постоянное;

— профессиональное – любительское;

— эгоистическое – альтруистическое;

— оптимистическое – пессимистическое;

— популярное – непопулярное;

— конфронтационное – конструктивное;

— эффективное – неэффективное…

Этот конспект нетрудно продолжить, поскольку у политологов еще много градаций, пригодных для выпячивания тех или иных едва уловимых смысловых нюансов «лидерства». Но если кому-то покажется, что политологи слишком увлеклись, злоупотребляя словарным запасом, то нужно вспомнить, что средневековые схоласты называли гораздо больше разновидностей чертей и ангелов.

Можно было б составить еще один – такой же нескончаемый перечень-конспект из одних лишь названий доктрин, объясняющих происхождение и механизм реализации лидерства:

— «теория черт», акцентирующая внимание на высоких морально-деловых качествах лидера;

- «факторно-аналитическая концепция», анализирующая каждый фактор, связанный с завоеванием и осуществлением лидерства;

- «ситуационная концепция», связывающая лидера со спецификой той конкретной ситуации, где он первенствует;

- «теория конституентов», сосредотачивающаяся на роли сторонников лидера («короля играет свита»);

- «психоаналитическая концепция», в духе фрейдистского психоанализа рассматривает лидерство как вид неврастении — сублимацию подсознательных влечений, преимущественно сексуальных;

- «интеграционная теория», рассматривающая все составляющие лидерства как единое целое и заодно увязывающая лидера со всем, что имеет к нему хоть какое-то отношение;

— и т. д. и т. п.

Причем непосвященному в тонкости политологического анализа изложение этих «теорий-концепций» могло бы показаться пережевыванием одной и той же мысли: «Лидер и ведомые соответствуют друг другу и постоянно взаимодействуют между собой».

Однако подобного упрощенческого подхода не примет ни один настоящий ученый-политолог. Потому что все они не щадят ни сил, ни времени на подробный разбор «некоторых теорий лидерства», завершая свои труды примерно так: «Создать единую, универсальную концепцию лидерства по всей вероятности, невозможно, поскольку само это явление чрезвычайно многообразно и зависит от множества факторов».21

Краткое резюме

На основании вышеизложенного можно резюмировать следующее:

Политическое лидерство – это доминировавшая в XX веке форма осуществления власти, при которой руководит тот, чья модель «общественного устройства (преобразования)» имеет самую сильную поддержку соответствующего коллектива (общества), за кем люди следуют с наибольшей энергичностью.

Аналоги этой формы власти обнаруживаются во все времена и у всех народов. Однако она не была доминирующей до ХХ века и в наши дни уступила пальму первенства «элитарным» и «коллегиальным» формам правления, при которых бюрократия всемерно «канализирует сумбур новшеств в методичные улучшения общественного устройства».

В то же время политология, склонная оперировать устоявшимися понятиями, интерпретирует разнообразные формы влияния как разновидности лидерства. Подобные экстраполяции22 опираются на понимание лидерства как «управляющего воздействия вообще».