В поисках оснований бытия
(краткий экскурс в историю онтологии)
февраль-март 2012 г.
Введение
С самого рождения люди учатся отличать реальность от нечаянных иллюзий и умышленных обманов. При этом важен не только сам факт существования того или иного «объекта», но и подлинность каждого его свойства, точное место и время пребывания
К сожалению, обычный человек редко заглядывает в себя, чтоб разобраться, по каким критериям и правилам он распознает объективное бытие в хаосе субъективных впечатлений. Иное дело, профессиональные «любомудры» - философы, они в этом деле спецы, и потому стремятся предельно осмысленно отличать то, что есть, от того, чего нет. Ведь говорить и действовать вопреки реальности значило б уклоняться от вожделенной мудрости.
Древнейшие мудрецы (особенно ближнее- и дальневосточные, типа Соломона и Конфуция) прославились на века многозначительными афоризмами, разъясняющими не только ту ситуацию, относительно которой они изрекались, но и множество аналогичных. Подобные поучения были готовыми схемами-рецептами поведения, соответствующими бытию. Поэтому их охотно заучивали толпы учеников.
С распространением письменности крылатых изречений накапливалось все больше и больше. Их полное запоминание и своевременное применение делались невозможными. Да и стоило ли заучивать так много, если все книги мудрости не исчерпывали мирского разнообразия, не сводили его в единую, непротиворечивую картину. Наоборот – захламляли эрудированные головы, «преумножая скорбь» разноголосицей мнений.
И тогда самые энергичные мыслители принялись «обобщать» – сочинять более короткие и внутренне согласованные учения о том, что реально, а что иллюзорно. Цель преследовалась грандиозная: отыскать гениально краткие правила-критерии распознания сущего – чтобы легко запоминались, просто применялись и ко всему подходили. В этой связи предельной мудростью казалось обнаружение некой базовой супер-реальности, делающей существующим всё остальное.
«Мудрость есть наука о причинах и началах», «знание обо всем имеет тот, кто в наибольшей мере обладает знанием общего, ибо он знает все подпадающее под общее»,1 — объяснялся по данному поводу Аристотель.
Тех, что сумели свести весь мир к одному-единственному основанию, сейчас называют монистами. Тех, у кого получилось два равноправных основания (обычно это дух и материя), – дуалистами. А у кого – больше двух (вплоть до бесконечного множества) – плюралистами.
К сожалению, обнаружить хоть одну подлинную первооснову сущего (очевидную субстанцию) человечеству пока что не удалось. И сегодня естествознание, как никогда, запуталось в многообразии гипотетических основ и противоречивых теорий мироздания. Слишком уж необъятен, разнообразен и сложен наш мир. Да и есть ли в нем искомые «основания бытия»?! — Не узнать, не объяв Вселенную! Если такое возможно, то есть если она – конечна…
Правильней было бы не спешить и терпеливо, шаг за шагом двигаться по пути познания, не пытаясь приписывать мирозданию надуманные основы, не выдавая за единое целое, зиждущееся на этих основах, то, что известно нам очень и очень частично и представляется бесконечным. Но, увы! Люди не так терпеливы: им постоянно хочется окончательных истин, чтобы раз и навсегда избавиться от сумбура мучительных поисков, прострации неразрешимых сомнений, кошмара «незавершенных дел».
И раз уж прикладные исследования исчерпывающим познанием бытия не балуют, то спрос на «истины в последней инстанции» удовлетворяют религия с философией, предлагая сверхчувственное постижение «оснований сущего».
§ 1
Основоположения развитой религии, по сути, всегда одинаковы: она объявляет всякое бытие творением Всевышнего. Сам же Всемогущий Творец провозглашается беспричинным и неисповедимым, чтобы пресечь дальнейшие вопросы на тему «Кто создал Бога, и как?» Верующему положено понимать лишь то, что пожелает открыть ему Всемилостивый Господь непосредственно или через своих представителей, не доискиваясь более глубоких основ.
Да только ни одной религии доныне не удавалось остановить познавательный процесс. Поэтому раз за разом религиозные мифы сталкивались с новыми знаниями, и богословам приходилось переписывать-перетолковывать свои «Священные писания». А ведь это ужасно трудно переделывать то, что так долго и самоуверенно проповедовалось в качестве абсолютной истины от Всеведущего и Неизмененного Божества.
Впрочем, при всех переменах Первооснова оставалась прежней – все тем же Господом-Богом. И где здесь простор для фантазии?! Где разгон для творческого ума?! Меж тем «все, что пытаются мыслить, не желают принимать на веру готовые ответы, которые дают пророки».2
§ 2
Иное дело – «основания бытия», сочиняемые светскими мыслителями без претензий на Абсолютную мудрость Божественных откровений. Не оглядываясь на «кары Небесные», гораздо проще опровергать придуманное когда-то и предлагать новые версии «подлинных первооснов».
В странах, где подобное «вольнодумство» – оно же «свобода творчества» – возможно, помимо объективных (естественнонаучных) исследований, имеющих дело с непостигнутым до оснований миром, и религиозных верований, зацикленных на поклонении непостижимому Вседержителю, является философская метафизика — умозрительная надстройка над «физикой» (естествознанием), же фантазирование за рамками теологической ортодоксии. Самочинное домысливание виртуальных «оснований бытия» в пределах емкости эрудиции и гибкости воображения соответствующего философа.
Хорошее воображение способно «родить» такое, что самому сочинителю покажется фундаментом, стержнем, корнем, источником… бытия. Хоть, на самом деле, наш фантазер-философ не основы мироздания прозрел силой собственного духа или иным сверхчувственным образом, а всего лишь сконструировал более-менее складную систему сведения всех или значительной части собственных знаний к одному или нескольким реальным фактам или воображаемым сущностям.
У достаточно ловкого и эрудированного «основоположника» метафизической системы обычно немало сторонников, способных выстраивать собственные знания по той же методике и на том же умозрительном базисе. Однако противников — больше! Ведь даже из одного и того же набора знаний, точно из кубиков, можно скомпоновать множество разных конструкций. А уж из неодинаковых наборов – тем более. Оттого-то во все времена философских школ было много. И споры их не стихали по причине отсутствия сведений о настоящих основах Мироздания, с которыми только и можно было б сличить спекуляции метафизиков.
§ 3
Но зададимся вопросом, что же дает нам поиск «метафизических оснований», кроме утешительной иллюзии постижения непостигнутого?! Думаю, еще два очень важных блага, как минимум.
Во-первых, собирая свой дух «пучком», выстраивая «всё, что известно» на общем фундаменте по единым принципам, мы наводим порядок в собственной голове. Что существенно повышает эффективность (скорость и продуктивность) любой интеллектуальной деятельности.
Во-вторых, соединяя знания, люди весьма успешно обнаруживают реальные связи между познаваемыми вещами. Ведь даже самые отъявленные фантазеры подсматривают, как там на самом деле, – чтобы не тратить силы на выдумывание того, что можно взять из жизни в готовом виде. А уж добросовестные мыслители дают волю собственному воображению лишь тогда, когда недостающие взаимосвязи никак не обнаруживаются в реальности.
Кстати, качественная, соответствующая всем известным фактам фантазия зачастую находит себе подтверждение при более тщательном исследовании действительности.3 Выдумывая недостающие «для полноты картины» звенья, философы зачастую предвосхищают открытия чего-то вполне реального, но недоступного наблюдениям без более чутких приборов.
И тут не так уж важно, сколь произвольным было основание, к которому метафизики-первооткрыватели привязывали всю совокупность собственных знаний. Главное – чтобы система строилась качественно: без натяжек и упущений, без обмана и фанаберии.
К примеру, пифагорейцы существенно усовершенствовали арифметику и геометрию, сочиняя магические формулы сущности бытия, якобы состоящего из чисел и их отношений. Древнегреческие материалисты предугадали атомы, опираясь на игру собственного воображения, занятого воссоединением монолитно-стабильного с раздробленно-переменчивым. Аристотель систематизировал формальную логику, выявляя соотношение между единичным и всеобъемлющим. Декарт и Лейбниц внесли весомый вклад в разработку дифференциального и интегрального исчисления, сочиняя составные элементы протяженной субстанции. Гегель придумал методику представления всякого бытия в виде двоичных кодов, полагая, что излагает диалектические циклы функционирования Абсолютного Духа. Современные «философствования» о хаотичности мироздания способствуют созданию и совершенствованию коммуникационных средств (от телеграфа до Интернета), призванных облегчить нашу ориентацию и взаимосвязь в хаосе бытия.
Однако нельзя не заметить, что, пытаясь объяснить пока что необъяснимое или связать бессвязное, философы постоянно призывают на помощь «Первотворца» из религии. Потому что никто не придумал лучшего способа выдавать незаконченное познание за достижение абсолютного предела или прикидываться просвещенным среди непроглядной тьмы сомнений.
Впрочем, Всезнающий и Всемогущий удобен не только в качестве последней точки для метафизической системы, претендующей на абсолютную завершенность, но и в качестве ширмы для философов, скрывающих собственное безбожие ради безопасности или карьеры.
§ 4
Отрасль философии, посвященная поиску «метафизических оснований бытия», называется онтология. В целом она изучает бытие как таковое, продуцируя самые общие понятия-представления о существовании и сущности, основных видах бытия (материи и духе), всеобъемлющих формах сущего (пространстве и времени), основном способе существования (движении — изменении)
Новолатинское слово «ontologia» составлено из двух древнегреческих слов «ὄντος» – существующее и «λόγος» - учение. Данный термин ввел в научный оборот протестантский неосхоласт и родоначальник психологии Р. Гоклениус (1547−1628 гг.), включив соответствующее понятие в свой «Философский словарь», изданный в 1613 году. Популярность же онтология приобрела благодаря немецкому философу-просветителю Х. Вольфу (1679−1754 гг.), обособившему её в качестве общей теории бытия в 1730 году.
Однако, несмотря на формальное отсутствие такой отрасли философствования до Х. Вольфа, мыслители с незапамятных времен сосредотачивали свое внимание на чисто онтологических проблемах.
§ 5
Одним из древнейших и едва ли не простейшим представлением о «метафизических основаниях бытия» можно считать — «Абсолютное ничто» индийских религиозно-философских систем. Этот «Абсолют» называли по-разному, чаще всего «брахмой», «шуньятой», «нирваной», «мокшей».
И, действительно, если считать постоянство (неизменное пребывание) главным признаком истинного бытия – то ничего конкретного подлинным бытием признать невозможно. Ибо всякое «нечто» изменчиво и преходяще (когда-то появляется, постоянно меняется и, наконец, исчезает). А посему практически все умозрительные системы Индии переполнены поэтичными описаниями «сансары» (изменчивого) в качестве мнимых бликов или даже «спазмов страдания» на поверхности «безликого и бесстрастного», в равной мере чуждого и переменам, и стабильности, и всему мирскому вообще.
Благодаря таким современным авторам, как А. Шопенгауэр, индийские представления о подлинном бытии, тождественном полному небытию, сегодня в моде. И некоторые философы даже склонны считать, будто бы важнейшая проблема любого мировоззрения – признание или непризнание преходящего бытия иллюзией.
§ 6
Но сколь ни возвеличивай «ничто» в качестве единственно существующего – «нечто» не исчезает. Разнообразные вещи продолжают на нас воздействовать и побуждать к поиску оснований своего проявления – общих причин изменчивого. В то время как про «ничто» и сказать то нечего! Оно неуловимо, бессодержательно и бесплодно.
Видимо, потому китайские мудрецы продвинулись дальше индусов не только в упорядочении общественных отношений, но и в поисках более конкретных и содержательных основ бытия. Они обнаружили в самой изменчивости высшую форму существования. Повторяемость и типичность событий убеждали китайцев в существовании Вселенского «Дао» (Пути) — некой незримой Мега-колеи, по которой якобы кружится мир. При этом «тьма» вещей возникает из Вселенского хаоса. Но лишь то, что соответствует текущей стадии Пути, существует, несоответствующее — исчезает бесследно.
§ 7
Европейские (Западные) цивилизации в силу целого ряда географических и экономических факторов оказались не такими долговечными и цикличными, как индийские или китайские. А потому в Европе не успевали и не желали замыкаться на поисках «Абсолютно неизменного». Наоборот, бурно развиваясь и яростно конкурируя между собой, европейцы были склонны класть в основу всякого существования нечто «Абсолютно изменчивое», способное превращаться во всё остальное. А поскольку «пластичных субстанций» в этом мире чрезвычайно много, то и «метафизических оснований бытия» европейские философы предложили гораздо больше, чем их азиатские коллеги.
«Я еще на школьной скамье узнал, что нельзя придумать ничего столь странного и невероятного, что не было бы уже высказано кем-либо из философов» – не смог не удивиться Р. Декарт, наблюдая разнообразие западной философии.4
При этом никогда не забывали «самое динамичное» – то, что способно мгновенно преодолевать любые расстояния и продуцировать то одно, то другое прямо противоположное, оставаясь самим собой, – то есть собственное мышление. Поэтому в западной философии Разум (Личный, Вселенский, Божественный) выступал постоянно одним из важнейших оснований бытия.
§ 8
Первых вполне европейских мыслителей мы обнаруживаем в VII веке до н.э. на западе Малой Азии – в ионийском городе Милете. Каждый иониец (милетец) старался доказать, что лишь один элемент Космоса является первоэлементом, из которого все возникает и в который все превращается. Таких элементов насчитывалось четыре: земля, вода, воздух и огонь – поэтому и философы разделились на четыре «группы поддержки».
К примеру, основатель ионийской школы Фалес (640−546 гг. до н.э.) и его верные ученики отстаивали первичность воды («влаги как таковой»), поскольку-де семена всего сущего влажны, огонь питается влагой, земля лежит на воде. Что, однако, не мешало Фалесу находить во всем еще и живую душу в качестве движущей силы и провозглашать подлинным Божество мироздания – Разум.
У другого знаменитого милетца Анаксимена (585−528 гг. до н.э.) первоначалом был воздух как самый бесконечный и подвижный из всех элементов. Этот философ утверждал, что даже Боги из воздуха, что различие вещей – различная степень концентрации газов, а причина изменений – вечная подвижность небесных сфер.
Как минимум, двести лет (до конца V века до н.э.) важнейшим вопросом древнегреческой философии было указание первоэлемента и обоснование его первичности. При этом знаменитый сицилийский демократ Эмпедокл (490−430 гг. до н.э.) попытался «уравнять в правах» не только всех эллинов, но все четыре элемента,5 дополнительно утверждая, что их то соединяет любовь, то разделяет вражда – соответственно пятый и шестой первоэлементы, поочередно заполняющие мир.
Да и в последующем внимание античных философов к первоэлементам лишь ослабело, но не исчезло. Даже родоначальник Абсолютного идеализма Платон в своих поздних диалогах (яркий пример «Тимей») отдавал дань старинной моде строить мир из четырех элементов. Правда, при этом считал каждый из первокирпичиков пространственной фигурой, способной заполнить Вселенную, не оставляя пустот: огонь – тетраэдром, землю — кубом, воздух – октаэдром, воду – икосаэдром. Стоики и те не смогли, как хотели, ограничиться этической проблематикой и доказывали своим главным противникам — эпикурейцам, что Вселенная составлена из стабильного «первоогоня», а не капризных атомов Эпикура.
§ 9
Разумеется, элементы, позаимствованные на Ближнем Востоке, удовлетворяли не всех – слишком уж трудно верить в то, что разнообразные камни состоят из одной и той же воды. Либо же в то, что всевозможные жидкости – лишь формы единственного огня. Да и подтверждающие превращения, как правило, не наблюдались ни в природе, ни в «храме», ни в «мастерской».
Поэтому еще иониец Анаксимандр (610−547 гг. до н.э.) придумал новый универсальный первоэлемент – сверхчувственный «апейрон» (бесконечное), якобы содержащий все качества и становящийся той или иной вещью путем выпячивания соответствующей части собственного потенциала.
Современник и сосед6 Анаксимандра, впервые назвавшийся философом, — великий математик Пифагор (VI век до н.э.) объявил первоэлементом не чрезмерную для смертных бесконечность, а эталонную для любых измерений и вычислений единицу – «монаду». Он и его ученики (пифагорейцы), как уже говорилось,7 старились свести весь мир к числам и их соотношениям. Что зачастую выливалось в магические формулы для посвященных.
Тем временем и учение Анаксимандра тоже развалилось на части. Придуманный им типовой и абстрактный айперон, многие заменяли чем-то более конкретным и представимым. Как правило – разнообразными мини-кирпичиками. К примеру, выходец из всё той же Ионии, друг и учитель Перикла Анаксагор (500−428 гг. до н.э.) считал, что любая вещь – это смесь бесчисленного множества мизерных «гомеомерий», каждая из которых носитель одного единственного качества.8
Атомисты же: милетец Левкипп (V век до н.э.), фракиец Демокрит (460−360 гг. до н.э.) и афинянин Эпикур (341−270 гг. до н.э.) – составляли мир из неделимых, неизменных и разнообразных частиц — атомов, взаимодействующих в пустоте. Такое вот получилось единство бытия с небытием – измельченное до предела.
И только большой оригинал — поэт и философ Ксенофан Колофонский (570−478 гг. до н. э.) упрямо повторял: «Все есть одно»9, «Единое и не покоится и не движется, ибо не подобно ни Не-сущему, ни многому»10.
§ 10
Иониец Гераклит Темный из Эфеса (550−480 гг. до н.э.) важнее установления первоэлемента (у него это «живой огонь») считал обнаружение источника изменений (у него это борьба и даже война). Но еще выше родоначальник диалектики ставил правящий миром Разум – тот единый, из которого все.
Чуть позже идейная наследница Ксенофана — элейская школа, созданная Парменидом (515−445 гг. до н.э.), ценившим в Разуме целостность и постоянство, объявила все изменения и деления на части – иллюзиями, опровергаемыми с помощью здравых размышлений. По убеждению элеатов, существует лишь один-единственный Ум – неделимый, неизменный и сферический. Самый знаменитый элеат – Зенон (490−430 гг. до н.э.) сочинил четыре десятка апорий, демонстрирующих бесконечность (и потому неосуществимость) любого изменения и деления.
В свою очередь греческие софисты усомнились в познаваемости (и даже в существовании) Вселенского Разума, столь сильно возвеличенного элеатами. И потому сосредоточились на «хорошо известном» носителе ума человеке, каковой, по мнению самого авторитетного софиста Протагора (485−410 гг. до н.э.), сам и определяет, в какой мере существуют или не существуют те или иные вещи.11
Друг и соратник Протагора Горгий (480−380 гг. до н.э.) прославился тем, как доказывал, будто бы ничего нет, а если бы что-то и было, то оставалось бы совершенно непознанным, а если бы пришло познание, то его нельзя было бы передать словами. Ибо мир, познание и слова – три вещи совершенно несовместные.
Такой подход быстро выродился в своекорыстную демагогию и огульное отрицание объективной реальности. Правда, софизмы мегарской школы12, создающие путаницу из противоположностей (типа правдивого лжеца и законченности неначатого) стали классической гимнастикой для ума.
§ 11
Классическая философия Эллады посвятила себя тому, что так кичливо игнорировали софисты, а их предшественники величали основой и движущей силой мироздания, но в подробностях не осмысливали, – то есть постижению Абсолютного Разума.
Сократ (470−399 гг. до н.э.) предложил выделять «несомненное», достойное называться Абсолютным Благом и Единым Богом, отсеивая сомнительное — подвергая сомнению всё.
Платон (428−347 гг. до н.э.) решил, что искомым Благим Божеством достойно считаться лишь то, что безупречно полно и совершенно, – а именно Гармоничное Единство Идей (идеальных версий всего сущего). Разумеется, столь Безукоризненное Совершенство пришлось разместить за пределами переполненного недостатками «чувственного мира», признав за этой – столь блеклой тенью идеала лишь возможность улучшаться под властью философов.
Аристотель (384−322 гг. до н.э.) отказался искать идеальное за пределами реального, чтоб познавать подлинные и уникальные единства форм и материи, а не соединять платоновские идеалы и их воплощения бесконечным множеством надуманных опосредований. И потому Стагирит полагал, что образец, формирующий нечто из бескачественного вещества, у каждой единичной вещи свой индивидуальный – некая «энтелехия», действующая изнутри. Причем наивысшим, всеохватывающим образцом служит Вселенский Разум, присущий Космосу как единому Целому.
Аристотель же разработал систему из 10 категорий, якобы раскрывающих все свойства любой сущности.
§ 12
Ведущие школы эллинистической философии (III век до н.э. — V век н.э.) эпикурейцы и стоики как бы вернулись во времена древних мудрецов и сосредоточились на алгоритмах достойного поведения, постепенно приспосабливая доктрины Платона и Аристотеля к повседневным нуждам и взглядам широких народных масс. В результате многоплановый и системный Абсолютный Разум классиков постепенно превратился в неисповедимого и капризного Триединого Бога христиан.13 И дольше тысячелетия в Европе безраздельно господствовали религиозные представления об основаниях бытия – классический монотеизм-теоцентризм.
Но следует вспомнить и то, что в противовес набиравшему силу богоискательству такие представители философии эллинизма, как Пиррон (360−270 гг. до н.э.), Карнеад (214−129 гг. до н.э.) и Секст-Эмпирик (II-III вв.) усовершенствовали софистику до систематического скептицизма-агностицизма, разоблачавшего относительность, субъективность и непознаваемость любых «оснований бытия». Классическими стали 15 тропов – методов уличения беспомощности познания.
§ 13
Христианские философы Средневековья «воистину сущим» провозглашали лишь Троицу, а заодно и то, что «создано и открыто нам» одной из Божественных ипостасей. Остальное признавалось «небытием» или даже «дьявольским наваждением».
Чтоб распознать, что от Господа, а что от лукавого, следовало руководствоваться Священным писанием и решениями церковных властей. Однако и сами «власти» спорили, враждовали, размежевывались и воевали даже по самым базовым принципам христианской онтологии. Временами торжествовало мнение, будто бы в человеческом опыте правда и ложь выступают на равных и слитно, а потому без Божьей помощи различить их совершенно невозможно. И оставалось лишь гадать, кому помогает Бог и насколько.
«Изощренность» схоластических различений-определений достигла невиданной громоздкости, обилие терминов сделалось неподъемным (за что и злословят схоластику). А тем временем «ученые люди» продолжали руководствоваться принципом Парижского университета: «Никто не должен утверждать, будто нельзя определить и отличить точнее».
Особого внимания удостоились два чисто онтологических вопроса:
Вопрос № 1. Как доказать существование Бога? Большинство богословов лучшими «доказательствами бытия Божия» признало:
— «онтологическое доказательство» Ансельма Кентерберийского (1033−1109 гг.), согласно которому Совершеннейший Господь обладает всеми качествами (иначе ведь нет совершенства), а значит и существованием;
— 5 доказательств Фомы Аквинского (1225−1274 гг.), согласно которым переменчивый мир не может обойтись без: 1) перводвижителя – источника всех изменений, 2) изначальной причины всех причин, 3) закона, предопределяющего все закономерности, 4) образца для всяческих благ-совершенств-красот, 5) конечной цели всех целей.
Вопрос № 2. Существуют ли универсалии (общие понятия, идеи)? Оба решения данного вопроса получили примерно равную поддержку, разделив средневековых схоластов на:
1) реалистов (Августин Блаженный 354−430 гг., Ансельм Кентерберийский 1033−1109 гг., Гильом Шампоский 1070−1121 гг., Аделард Батский 1080−1160 гг.), признававших реальное существование идей (Божьих мыслей, нетленных прообразов преходящего;
2) номиналистов (Боэций 480−525 гг., И. Росцелин 1050−1120 гг., П. Абеляр 1079−1142 гг., У. Оккам 1285−1349 гг.), считавших универсалии лишь общими, родовыми именами («nomen»), даруемыми Господом человеческому уму для удобства понимания и общения.
Истолковывая дьявола как «абсолютное небытие прикинувшееся бытием», христианские теологи и их мусульманские коллеги много сделали для того, чтоб помимо вещей существующих включить в Мироздание «вещи несуществующие». В частности грех признавался недостижением бесконечного Божественного совершенства конечным существом. Уродство – дефектом Небесной красоты. А все недостатки в целом зачислялись в разряд «наличествующего несуществования». В этом теоретизировании больше других преуспел ирландский философ Иоанн Скот Эриугена (810−877 гг.). Он видел доминирующую долю небытия во всем, даже в изначальном Творце Мироздания. И только Абсолютный Бог в качестве конечной цели всего был признан Безупречным бытием, не нуждающимся в пополнении и совершенствовании путем создания и познания преходящих идей и вещей. Разумеется, появление столь полного Совершенства ожидалось в конце света.
§ 14
Эпоха Возрождения (XIII-XVI века) переключила внимание философов с Небесных проблем на земные. И тут оказалось, что для успешной практической деятельности важны не абстрактные «основания бытия», а надежные методы различения подлинного и мнимого.
Сперва гуманисты (яркий пример Пико делла Мирандола 1463−1494 гг.) верили, будто достаточно освободить человеческий дух от диктата духовных и светских сеньоров, чтобы каждая личность самостоятельно во всем разобралась. Но потом оказалось, что обычные люди слишком слабы и эгоистичны, склонны к порокам и заблуждениям, — а потому их следует всячески просвещать, вооружая качественными методами познания истины и добра. Чем в последующем и занялись просветители.
Надо отметить и то, что мыслители Ренессанса возродили «античную моду» – придумывать первоэлементы. И сумели насочинять нечто оригинальное. К примеру, знаменитый врач и алхимик Парацельс (1493−1541 гг.)14 утверждал, что в основе всего живого и неживого три составных элемента – перво-ртуть (она же «дух» в церковной терминологии), перво-сера (душа) и перво-соль (тело). Но еще первичнее вездесущий и универсальный праэлемент — «архей»,15 из которого «Мировой Дух-Отец», он же «Природа-мать», сотворил — сотворила всё прочее.
Но, если античные классики руководствовались неосуществимостью бесконечности (она для них лишь недостижимая цель), то ученые, возрождавшие Античность, слишком высоко ставили собственное могущество и, видимо, потому очень любили порассуждать о бесконечности, якобы присущей всякому подлинному бытию. Так Николай Кузанский (1401−1464 гг.) доказывал, что бесконечный круг тождественен бесконечной прямой, а Бесконечный Бог – Бесконечному же Мирозданию. С особой бескомпромиссностью бесконечность Природы и, тем самым, ее тождественность Богу доказывал Джордано Бруно (1548−1600 гг.) – за что был сожжен инквизицией. В то время как Якоб Бёме (1575−1624 гг.) аналогичные рассуждения укутал столь туманной мистикой, что казался столпом христианской веры и загадочным мудрецом.
§ 15
Лучшими из предложенных эпохой Просвещения (XVII-XVIII века) методов распознания бытия признаны два:
1) индуктивный эмпиризм (сенсуализм) Ф. Бэкона (1561−1626 гг.);
2) дедуктивный рационализм Р. Декарта (1596−1650 гг.).
Для эмпириков, как правило, единственным средством проверки существования того или иного явления служит чувственный опыт, а наилучшим видом опыта – научно-исследовательский эксперимент. Чем больше подтверждающих ощущений, чем тщательней они проверены экспериментально и добросовестней обобщены по правилам индукции – тем выше вероятность объективного существования соответствующих вещей и надежность открытых законов.
Для рационалистов важнее опыта отсутствие сомнений, логичная обоснованность всей совокупностью знаний. Если ты, как учил Декарт, убежден в существовании чего-то так же ясно и отчетливо, как в том, что ты мыслишь, – значит, столь очевидное «нечто», действительно, существует.
Правда, рационалисты никак не могли обойтись без врожденных идей — исходных понятий и аксиом своих системных построений. Заодно им требовался и Бог, чтобы было кому такие идеи внушать. Эмпирики (Дж. Локк 1632−1704 гг., Дж. Беркли 1685−1753 гг., Д. Юм 1711−1776 гг. и др.), все подобные предпосылки подвергали решительной критике в качестве «безосновательных продуктов ума», вышедшего за свои естественные пределы». Однако в ответ слышали и читали, что и сами сенсуалисты постоянно пользуются терминами и обобщениями, не основанными на опыте.
В контексте данной статьи важно, что одним из ближайших последователей Декарта и систематизатором его идей был Х. Вольф (1679−1754), выделивший (как уже сказано выше)16 онтологию в качестве самостоятельной отрасли. Он считал основным подтверждением существования любого явления – его соответствие Бытию в целом (в конечном итоге, Вездесущему Богу). Человеку ж рекомендовал ориентироваться на соответствие конкретного факта всей совокупности человеческих знаний, и в первую очередь христианскому вероучению.
§ 16
Первые эмпирики и рационалисты Нового времени полагали, что мир состоит из двух типов бытия – 1) субстанции мыслящей и 2) субстанции протяженной, как выражались многие вслед за Декартом. Эти субстанции слил воедино богослов-вольнодумец Б. Спиноза (1632−1677 гг.). У него получился Всепроницающий Бог, тождественный Вездесущей Природе, а всё прочее — «не вполне всеобщее» (вплоть до мизерной единичности) предстало «модусами» (состояниями) этого Единственного Единства, Абсолютнейшего Абсолюта.
Для «отца» дифференциального и интегрального исчисления
§ 17
Высшей формой рационализма стала немецкая классическая философия, сложившаяся на рубеже
Родоначальник немецкой классики И. Кант (1724−1804 гг.) доказывал, что человеческий разум узнает о существовании всеобщих форм бытия (пространства, времени, качества, количества
Систематизатор немецкой классики Г.
Начиная основоположником О. Контом (1798−1857 гг.) и заканчивая создателем теории научных революций («смены парадигм») постпозитивистом
Методику проверки научных знаний позитивисты долгое время сводили к верификации – полному подтверждению теории опытными данными. Но такой подход делал невозможным существование научных законов, претендующих на охват, как известных, так и неизвестных фактов. Поэтому постпозитивист
§ 18
Кроме деления философов Нового времени на эмпириков и рационалистов, важным (особенно в постсоветских странах) является подразделение на:
1) материалистов, считающих, что данная в ощущениях материя (объективная реальность) предопределяет идеи и прочие духовные явления (индивидуальное сознание и общественную культуру);
2) идеалистов, выдающих идеи за прообразы всего остального;
3) агностиков, признающих непознаваемость и чувственной материи, и сверхчувственных идей, и соотношения между ними.
Борьба между материализмом, идеализмом и агностицизмом была особенно популярна и остра среди революционеров конца XVIII — начала XX веков. Материалисты этого периода, отрицая первенство духовных начал, рвались осуществить собственные идеалы. Их противники, апеллируя к возвышенным идеям, предрекали пагубные последствия коренных ломок, не соответствующих реальности.
§ 19
Пока основанная на эмпиризме и рационализме наука казалась большинству людей средством улучшения жизни, ученые и философы старались не замечать, что эмпиризм и рационализм покоятся на весьма зыбких, фактически эфемерных основаниях. Ведь любое количество опытов – лишь капля в безмерном океане мироздания. Следовательно, вероятность подтверждения всех «позитивных наук» - ничтожно мала (согласно новейшей «математике»: равна сколь угодно большому числу, деленному на бесконечность, то есть близка к нулю). А уж логическая убедительность рационалистов – лишь маниакальное самомнение (мегаломания) малюсенького человеческого ума, искорки во Вселенной.
Когда ж во второй половине ХIX века и особенно в ХХ веке научно-техническое могущество породило глобальные социально-экономические и экологические кризисы, а заодно грандиозные войны, уничтожающие людей миллионами и мучающие миллиардами, эмпиризм и рационализм подверглись тотальному порицанию. Их вытеснили на задворки культуры всевозможные формы иррациональных и внеопытных мировоззрений, опирающихся на приоритет воли, воображения, бессознательных рефлексов, мистических озарений, языковых и иных символических конструкций
В соответствии с доминирующими сегодня учениями любые представления о реальном существовании – субъективны и иллюзорны. В лучшем случае они – нерасчленимая смесь внешних воздействий и внутренних переживаний. А потому хоть какие-то «основания бытия» можно искать (но нельзя обнаружить наверняка!) только в собственной уникальной душе, упорно освобождая ее от внешних влияний чуждого внешнего мира. При этом рекомендуется учиться сотрудничать с теми, чья душа и соответственно представления об основаниях бытия существенно отличаются от твоих. Да и вообще всякое существование («экзистенцию») нынешняя философия склонна признать единственным и неповторимым, плохо сводимым или вообще не сводимым к общим определениям.
§ 20
Зачинателем отождествления мира с воплощением волевых актов выступил А. Шопенгауэр (1788−1860 гг.). По тому же пути двинулся Ф. Ницше (1844−1900 гг.), усмотревший подлинный источник всякого бытия в буйстве страстей (дионисийском начале, воле к власти как высшей форме воли к жизни). А. Бергсон (1859−1941 гг.) довел эту тенденцию до превращения всего и вся в процессы преодоления пассивного сопротивления вещества активной «жизненностью» - некой весьма переменчивой и неисповедимой энергией, вселенским подобием свободного творчества. И, наконец, современная биофилософия интерпретирует мир как спонтанное колебание между условными максимумами единения и распада – как чередование повышений и понижений энтропии (устойчивости).
§ 21
Апеллировать к приоритету бессознательных рефлексов (индивидуальных и коллективных влечений к жизни и смерти) философов приучили психоаналитики с З. Фрейдом (1856−1939 гг.) и
§ 22
Уникальную и всеопределяющую сердцевину всякого конкретного бытия феноменологи, экзистенциалисты, персоналисты и им подобные17 интуитивно прозревают в недостижимых глубинах каждой души – где-то за пределами рационального и эмпирического. Называют этот стержень жизни «экзистенцией» (существованием). Она-де, хоть и не доступна обычным чувствам и разуму, постоянно ведет нас по жизни, приобщая к бесконечному (Богу или ничто) и сильнее всего проступает в критических ситуациях, грозящих гибелью. Но и тогда остается грезой и неким подобьем бессилия.
§ 23
Такие направления нынешней философии, как герменевтика, структурализм, логический и лингвистический анализ18 сводят поиск подлинного бытия к изучению языка и иных знаковых систем (средств коммуникации, структур культуры), имеющих некое трудноуловимое соответствие нашему взаимодействию с непознаваемой реальностью. Получается, что для изучения «воистину дан» лишь язык и иные символические системы, созданные для общения. А все остальное – иллюзии, порождаемые несовершенством и неправильным использованием существующих символов. А посему ставится цель разработать более совершенный язык, не допускающий чрезмерных мечтаний о «предельных основаниях бытия». Результаты таких разработок неотличимы от средневековой схоластики.
§ 24
Американский прагматизм (инструментализм, операционализм) (Ч.С. Пирс 1839—1914 гг., У. Джеймс 1842—1910 гг., Дж. Дьюи 1859−1952 гг., П. У Бриджмен 1882−1961 гг. и др.), решительнее всех прочих мировоззренческих систем современности игнорирует поиски эфемерных «оснований бытия», предпочитая максимально конкретные рецепты (модели) успешной деятельности.
§ 25
Постмодернисты (Ж.Ф. Лиотар 1924−1998 гг., М. Фуко 1926−1984 гг., Ж. Деррида 1930−2004 гг. и др.), сосредоточились на критике цивилизации, сложившейся к середине ХХ века на базе доминирования научно-технического прогресса. Постмодернистские мыслители иронизируют над всеми традиционными принципами, разоблачая их в качестве субъективных предрассудков, крайне опасных для людей. Истинное же бытие, по мнению постмодернистов, никаких единых оснований не имеет и иметь не может, являясь причудливой смесью неповторимых, неуловимых и невыразимых индивидуальных особенностей.
Заключение
Деление философии наших дней на системы и школы можно описывать долго и нудно. К счастью оно – условно. Почти все современные «философы» смешивают воедино всё, что им известно из любых «философских» и «общенаучных» книг, сглаживая острые углы, смягчая категоричные суждения.
Видимо, так и должны сливаться конец и начало. Путанное и самодостаточное «Абсолютное ничто» древних индусов в очередной раз превратилось в пестренькое и самодовольненькое «ни про что» наших современников.
Одно утешает – такие времена, как нынешнее, хоть и заполнили 90−95% истории цивилизации, но ни разу не помешали истинной философии возрождаться для созидания качественных систем, призванных служить лесами для упорядочения и развития разума человечества.
Таково в общих чертах становление онтологии, стержнем которой всегда оставался поиск метафизических оснований бытия.