книга
«Саморегулирующаяся экономика
Адама Смита»
(сентябрь 2013 г. – апрель 2014 г.)
| Назад | Содержание | Дальше |
Глава 3. «Не нужно золота ему,
когда простой продукт имеет»1
Для подрыва теоретического фундамента меркантилизма, сводившего богатство к деньгам, Смит прибег к предельному натурализму, упирая на то, что человек потребляет не деньги, а пищу, одежду, жилища, украшения и прочие «предметы необходимости, удобства и удовольствия».2
В этой связи все «аргументы и соображения» меркантилистов Адам объявил «ложными, поскольку они предполагают, что сохранение или увеличение наличного количества драгоценных металлов требует большего внимания и забот правительства, чем сохранение или увеличение количества каких-либо других полезных продуктов»,3 тем самым служа интересам «богатых и сильных» в ущерб «бедным и нуждающимся».4
§ 14. Тотальное овеществление
«Люди хотят обладать деньгами не ради них самих, а ради того, что они могут купить на них»,5— оповещал Адам как о чем-то вполне очевидном. Больше того – утверждал, что «потребление является единственной целью всякого производства», и «положение это настолько самоочевидно, что было бы нелепо даже пытаться доказывать его».6 А чтоб барышники не мешали торжеству потребительских «истин», Адам приписал и им предпочтение «предметов потребления», которые можно продать с прибылью, а не денег, которые с прибылью якобы не продашь!7
Из этого вытекало: чем выше уровень натурального потребления на душу населения – тем зажиточней государство, независимо от содержимого кошельков, сундуков и сокровищниц. «Между тем при господстве меркантилистической системы интересы потребителя почти постоянно приносятся в жертву».8
Подобно всем прочим благам, деньги у Смита тоже предельно вещественны – тождественны драгметаллам. При этом «трудовая медь», бумажные купюры, векселя, облигации и прочие платежные средства объявлялись пригодными для обращения лишь постольку, «поскольку в любой момент в обмен на них можно получить золото и серебро».9
Полное удовлетворение потребности в драгметаллах — как для чеканки монеты, так и для украшательства — по мнению Смита, требовало «лишь совершенно незначительной» ежегодной «добавки».10 Накопление же золота и серебра сверх этого представлялось Смиту таким же никчемным и обременительным, как приобретение «излишнего количества кухонной посуды»11 или удлинение нотариальных бумаг с помощью пустопорожних словес.12
Ведь прирост драгоценных металлов «не увеличивает годового продукта страны, не приводит к улучшению ее фабрик и земледелия, не улучшает положения ее обитателей»,13 а влияет лишь на «дешевизну и обилие золотой и серебряной утвари» - то есть, согласно Смиту, совершенно «ненужных вещей».14 Хуже того — пополнение денежной массы влечет «некоторое уменьшение чистого дохода общества»,15 поскольку силы и средства, задействованные на производстве и зарабатывании денег, могли бы пойти на снабжение населения.16
Страна с достаточным уровнем материального производства, по мнению Адама, не может нуждаться в деньгах, ибо способна их выменять на собственную продукцию. Оскудение же денежного запаса «является не причиной, а следствием упадка» экономики:17 лишь дефицит товаров собственного производства вынуждает растрачивать золото-серебро на импортные изделия. Что же касается держав, вообще не имеющих ни золотых, ни серебряных рудников, то им рекомендовался межгосударственный бартер, который, как думал Смит, быстрее и экономнее, «чем сперва приобретать на свой продукт (импортное) золото, а потом покупать на это золото предметы потребления».18
Впрочем, монетарный голод в отличие от продуктового, с позиций «Богатства народов», совершенно не страшен. «Если недостает сырья для мануфактур, должна остановиться промышленность. Если недостает продовольствия, должен голодать народ. Но если не хватает денег, их заменят непосредственный товарообмен, покупка и продажа в кредит, надлежащим образом регулируемые бумажные деньги».19
Полной отставкой «златому тельцу» выглядят утверждения Смита, будто бы труд и хлеб лучше (точней и стабильней) благородных металлов измеряют «реальную стоимость» всех остальных товаров. Поскольку-де «доля досуга, свободы и спокойствия», которыми жертвует трудящийся, «во все времена и во всех местах одинаковы»,20
а хлеб в качестве основного продукта питания является универсальным возместителем всех человекозатрат.21 Меж тем как ценность драгметаллов подвержена существенным колебаниям под влиянием изменчивых факторов (удачи обнаружения залежей, их глубины, богатства, местонахождения
При подобной аргументации меркантилисты выглядели глупцами или обманщиками, навязывавшими народам чрезмерное накопление условных и непотребных ценностей вместо расширения производства жизненно-необходимых благ.
Однако достаточно вспомнить, что деньги нужны не отдельному индивиду для персонального употребления, а обществу в целом для поддержания обмена вещами и услугами — как вся аргументация Смита становится неуместной. С тем же «успехом» он мог бы утверждать, будто бананы важнее слов, поскольку никто не питается пустым сотрясанием воздуха.
§ 15. Всеобщий эквивалент
Сравнивая встречи конкистадоров с индейцами и французов с монголо-татарами, верный своему натурализму Смит утверждал, что измерять богатство съедобной скотиной правильней, чем несъедобными слитками серебра.22 Сегодня его за это называют догматиком-рутинером, якобы не считавшимся с историческим уровнем социально-экономического развития, превращающим в меру стоимости то быка, то монету. При этом в угоду победившему релятивизму нынешние поклонники «натурального потребления» стараются не замечать, что мясо и молоко всегда и везде натуральней и калорийней валюты.
Однако там, где практически все потребности удовлетворяются посредством денег, вездесущий посредник становится единственно точным и единственно актуальным измерителем всех богатств. Все прочие блага напрямую между собой обмениваются редко и, как правило, в денежном эквиваленте; да и в умозрительных оценках фактически не фигурируют. То есть ни в объективной реальности, ни в субъективных мнениях «простыми товарами» богатства не измеряются.
При желании, конечно, можно все исчислять «в попугаях»,23 старательно пересчитывая имеющиеся ценники! Однако же заменить «действующий механизм определения меновых ценностей» «прикладыванием» к товарам вещественных эталонов, рекомендованных Смитом — труда, зерна или скота – в принципе невозможно.
Товарный обмен – все-таки взаимодействие людей, а не вещей. Потому меновая стоимость не результат соизмерения однородных качеств предметов, якобы проявляющихся при обмене, подобно массам при взвешивании, а результат сопоставления человеческих потребностей в обмениваемых вещах и услугах. И чем крупнее и монолитнее рынок – тем больше отдельных «потребностей» сливается воедино, подчиняя разновеликие индивидуальные влечения единой величине «общественной необходимости».
И тут мерилом всех насыщаемых обменом нужд (как реальных, так и воображаемых; как заурядных, так и неординарных) может служить лишь та из них, которую каждый постоянно несет в себе, внятно осознавая и регулярно сравнивая с другими. Без такого — единого и вездесущего «аршина» не получишь сопоставимых измерений. А поскольку «жажда денег» – еще и всеобъемлющий концентрат всех прочих человеческих желаний, удовлетворяемых через рынок, то о более универсальном мериле стоимости не приходится и мечтать.
Разумеется, во времена Смита (да и поныне) товарообмен не сделал «сребролюбие» всепроницающей страстью, и за пределами купли-продажи оставалось немало благ, востребованных людьми (дружба, любовь, красоты звездного неба, воздух
§ 16. «Незаменимых нет»
Иной вопрос: насколько хороши золото и серебро в качестве денег? Ответ Смита трудно назвать последовательным. Великий экономист не стал развивать собственные идеи об эталонной ценности труда и хлеба до требования замены монет трудовыми или зерновыми «бонами» (купонами, чеками, квитанциями, сертификатами
«Большая часть товаров легче подвергается порче или уничтожению, чем деньги».24 «Металлы можно сохранять с наименьшею потерею, ибо вряд ли какие-нибудь другие предметы обладают большею прочностью; их можно также делить без потерь на любое количество частей, которые потом опять могут быть легко сплавлены в один кусок; этим качеством не обладает никакой другой продукт, отличающийся такою же прочностью, и именно это качество, больше чем какое-нибудь другое, делает их пригодными служить орудием обмена и обращения».25
При этом «богатые и торговые народы» предпочли в качестве денег золото и серебро, ценность которых «редко подвергается большим изменениям из года в год и нередко держится на одном уровне или незначительно изменяется в течение даже целого столетия».26 Потому что их общая масса изменяется очень медленно по причине низкой изнашиваемости и скудности добычи.27
Кроме того, деньги из драгметаллов удобнее перевозить, чем абсолютное большинство вещей той же стоимости и объема.28 Согласно «подсчетам» Смита, на одном корабле перевозится золото, равноценное тысяче кораблей хлеба и двум тысячам чая.29
И как итог – тавтология: «так как они (деньги) являются всеобщим орудием торговли, их охотнее принимают, чем какие-либо другие товары».30
Удивительно! Это писалось, когда более экономные и качественные средства обмена уже вытесняли монету, и Смит самолично расхваливал банкноты за дешевизну и сохранение ценности при износе.31 В частности, он писал: «Употребление вместо золотых и серебряных денег бумажных заменяет дорогое орудие обмена гораздо более дешевым и нередко столь же удобным»,32 а «сбережение в расходах по собиранию и поддержанию денег представляет собою точно такое же увеличение чистого дохода общества, как и сбережение в расходах по сооружению и поддержанию машин».33
К тому же Адам поверил, будто:
— бумажные деньги не залеживаются нигде, превращая «большую часть мертвого капитала», припрятанного коммерсантами, «в капитал активный, производящий что-нибудь для страны»;34
— «банковые деньги всегда стоят больше, чем такая же номинальная сумма ходячей монетой»35 (во многом благодаря отсутствию обесценивания при износе).
А тут еще наблюдался наплыв драгметаллов из Америки, сделавший их дешевыми и потому, по заверению Смита, «менее пригодными для выполнения роли денег, чем это было прежде». Ведь «для того чтобы произвести те же самые покупки», люди «должны нагружаться большим количеством» монет.36
Особо Адаму понравилась система безналичных расчетов, практиковавшаяся в Амстердаме. Там, как он видел, «банковые деньги, помимо их внутреннего превосходства сравнительно с ходячей монетой и добавочной стоимостью, которую необходимо придает им повышенный спрос, обладают также и другими преимуществами. Они обеспечены от пожара, краж и других случайностей; город Амстердам гарантирует их, они могут быть выплачены посредством простого перевода, без затруднений, связанных с отсчитыванием, и без риска при доставке из одного места в другое».37
Смит одобрял и то, как Амстердамский банк регулировал «ставку процента» по своим банкнотам, и то, как целых четыре(!) бургомистра контролировали работу банкиров, «посещая кладовые, сверяя наличность с книгами»
Обобщая известный опыт, Смит соглашался и с тем, что «благоразумным банкирам» достаточно драгметаллов стоимостью в 1/5 выпущенных банкнот. Причем столь умеренная бумажная эмиссия улучшает обеспеченность экономики деньгами, ускоряя товарооборот и хозяйственное развитие в целом.40
§ 17. «Как бы чего не вышло»41
Пристрастие к «натурпродукту» помешало Адаму Смиту прочувствовать неумолимый тренд будущего развития. Красочно уподобив банкноты прямым и дешевым воздушным путям, осторожный шотландец счел передвиженье по ним слишком опасным занятием. Соответствующее место из «Богатства народа» столь красноречиво, что достойно пространной цитаты:
«Золотые и серебряные деньги, находящиеся в обращении страны, можно с полным правом сравнить с шоссейной дорогой, которая, содействуя передвижению и доставке на рынок всего сена и хлеба страны, сама по себе не производит ни одного снопа или вязанки. Благоразумные банковские операции, создавая, если позволено употребить такую метафору, своего рода воздушный путь, дают стране возможность как бы превращать большую часть ее дорог в хорошие пастбища и хлебные поля и таким образом весьма значительно увеличивать годовой продукт ее земли и труда. Однако надо признать, что торговля и промышленность страны хотя и могут несколько расширяться, но вообще не могут быть столь устойчивы, когда они держатся, так сказать, на дедаловских крыльях бумажных денег, как если бы они развивались на твердой почве золота и серебра. Помимо случайностей, каким они подвержены благодаря неумению распорядителей этих бумажных денег, они стоят под угрозой многих других случайностей, от которых их не могут уберечь осторожность и искусство этих распорядителей».42
Высокая надежность драгметаллов объяснялась тем, что они употреблялись вне рынка — для ублажения тщеславной потребности в роскоши. А вот «испачканные бумажки» за рамками товарообмена не использовались никак.43 И это убеждало Адама, что золото и серебро обладают реальной ценностью, а банкноты – лишь эфемерной, а потому достойны лишь временно заменять звонкую монету, имеющуюся в наличии. Причем так, чтоб «количество бумажных денег, пущенных в обращение, ни на одну минуту не превысило того количества золота и серебра, которое находилось бы в обращении страны, если бы совсем не было бумажных денег».44
В качестве повышенных мер безопасности Смит предлагает:
— заменять бумажками лишь мертвую (хранящуюся про запас) часть металлического капитала;
— не выдавать долгосрочных банковских кредитов (это, мол, дело частников, готовых вкладывать личные сбережения в бизнес «лично известных им лиц»);
— предусматривать для заемщиков частые и регулярные платежи (промедливший – ненадежен);
— не допускать чрезмерного вытеснения монет денежными суррогатами.
Особо неблагонадежными казались Смиту прожектеры, пытавшиеся добиться неограниченного «печатания» денег для финансирования их собственного бизнеса. Адам не жалел страниц, чтоб в подробностях описать, к каким бедственным излишествам и мошенническим злоупотреблениям приводило потворство подобному «авантюризму».
§ 18. Особая ценность денег
Это ль не парадокс: человек, воспевавший разделение труда и различавший в одной персоне аж четыре различных ипостаси (собственника, капиталиста, предпринимателя и работника), не заметил существенной разницы между деньгами и драгоценностями и не рекомендовал их разделения?!
Две слишком разные ценности «средств обмена» и «благородных металлов» соединяются там, где драгметаллы используются и для эмиссии денег, и для производства украшений (ювелирных, галантерейных, архитектурных, оружейных и прочих).45 И пусть, как казалось Адаму,46 сырьевая составляющая теряется на фоне валютного обращения, но она все равно чужеродная ложка дегтя в бочке денежной медовухи.
Хуже того, эмиссия ограничена наличием драгоценного сырья. С одной стороны, это сдерживает аппетиты «производителей денег», предотвращая девальвацию и инфляцию. Но, с другой стороны, дефицит драгметаллов препятствует расширению рынка — вовлечению в денежный оборот дополнительных вещей и услуг.
Смит, к сожаленью, не смог распознать особой меновой ценности в основном инструменте коммерции – в том, что он сам называл «Великим колесом обращения».47 Адам Адамович, точно темный простолюдин, предпочитал считать молотки да грабли – реальной стоимостью, независимо от материала, использованного для их изготовления, а вот «всеобщее орудие торговли»48 призывал ценить лишь соразмерно его драгоценному наполнению.
И это несмотря на то, что сам же подробно описывал повсеместные и постоянные расхождения стоимости монет и слитков того же веса и пробы.49 К тому же писал такое:
— «труд, затрачиваемый на чеканку, поскольку вы платите за него, увеличивает стоимость монеты точно так же, как и стоимость изделий из золота и серебра»;50
— «стоимость денег понижается пропорционально увеличению их количества»;51
— «при повсеместной исключительной монополии правительства на чеканку монеты ни одна монета не может появиться на рынке по более дешевой цене, чем оно сочтет это нужным».52
Не красит и нас тот факт, что многие по сей день мыслят, подобно Смиту, — хоть не используют нынешние «денежные материалы» для изготовления украшений. И уж точно не могут пощупать свои электронные средства или признать килобайты записей на счетах равноценными их содержанию.
§ 19. Спасательный круг
Непонимание самостоятельной стоимости денег не только вполне объяснимо, но и, увы, оправдано. Неограниченная эмиссия – до сих пор непосильный соблазн для всякого эмитента. Даже поставленные под нынешний государственный и общественный контроль «производители денег» изловчаются удовлетворять собственные потребности с помощью «денежного станка», вызывая экономические, политические и прочие потрясения обесцениванием валюты.
Факты ж, известные Смиту, были куда печальней. В средневековом прошлом – кровавые восстания против «фальсификации монеты» (снижения содержания драгметаллов). В Новое время – ужасные разорения, вызванные безудержными эмиссиями Джона Ло (Law), шотландских банкиров, североамериканских сепаратистов и прочих «монетаристов». Как выразился О’Рурк: «Промоутеры банкнот XVIII в. предпочитали бумагу не потому, что думали: это делает деньги эффективнее, но потому, что думали: это делает деньги бесплатными».53
Потому-то Адам утверждал, что «подобные операции нередко производили более значительные расстройства и всеобщие потрясения, чем порождаемые великими общественными бедствиями»,54 а «идея умножать до любых размеров количество бумажных денег лежит в основании наиболее безумного предприятия, какое когда-либо видел свет».55 И негодующе разъяснял, что обесценивание валюты приводит к «чрезвычайно опасному перемещению состояний, обогащая в большинстве случаев ленивого и расточительного должника за счет трудолюбивого и бережливого кредитора и перенося значительную часть национального капитала из рук тех, кто, скорее всего, увеличит его, в руки тех, кто, вероятно, расстроит и уничтожит его». «О репутации государства, несомненно, очень мало заботятся, когда в целях избежания позора действительного банкротства прибегают к столь гибельной мошеннической уловке».56
Пройдя сквозь такие бедствия, и наивные обыватели, и серьезные экономисты опасались бумажных денег и добивались надежных гарантий устойчивости валюты.
Наилучшим обеспечением валютной стабильности традиционно считались высокие цены на драгметаллы, сниженью каковых, по словам Смита, препятствовала человеческая слабость к красивым и редким украшениям, выставленным напоказ.57 Дешевеющие монеты из золота и серебра изымались из оборота и превращались в ювелирное сырье, что как бы «автоматически» устраняло избыточную эмиссию, и «работа монетного двора уподоблялась работе Пенелопы: сработанное днем уничтожалось ночью».58
Надо припомнить и то, что державы, ожесточенно сражавшиеся за мировой рынок, не могли доверять друг другу. В том числе признать деньгами «бумажки», печатавшиеся противником без всяких ограничений. А посему в международной торговле предпочитали использовать только «деньги великой торговой республики — слитки золота и серебра».59 Кроме того, «бумажные деньги не принимались в обычные платежи ввиду отдаленности банков, выпускающих их, и самой страны, где оплата их может быть востребована по закону».60
Таким образом, примитивное заблуждение, отождествлявшее деньги с драгоценностями, хотя и мешало внедрению менее затратной и более эффективной денежной системы, зато регулярно спасало стихийный рынок от катастроф-девальваций.
§ 20. Деньги и власть
Чем сильнее разгул стихий – тем цепче хватаются за проверенную опору. И тут уж не до создания более надежных средств спасения. Даже «святые принципы» индивидуальной свободы и государственного невмешательства затмеваются угрозой утраты состоянья, здоровья и жизни…
Вот и Адам Адамович предпочел по возможности не замечать, что пропагандируемый им то ли золотой, то ли биметаллический стандарт фактически сводит к нулю свободу выбора «всеобщего эквивалента» и предполагает абсолютную (по сути своей государственную) монополию на «фабрикацию денег». А обширные полномочия Банка Англии Смит открыто одобрял, величая родной центробанк «великим государственным механизмом» и приравнивая его устойчивость к «устойчивости британского правительства».61
В данном случае апологет самотека ратовал за строжайшее пресечение «необеспеченной» эмиссии и наказание «фальсификаторов денег», приветствуя суровые запреты. Правда, своеобразно: «Было бы, пожалуй, лучше, если бы в королевстве нигде не выпускались банкноты на сумму меньшую, чем 5£».62 Адам полагал, что такая «малость» исключит обращение необеспеченных денег. Любопытно, что данный запрет многократно узаконивался британским парламентом со ссылкой на «Богатство народов».
Там же черпали ответ «неумеренным» либералам: «Могут сказать, что препятствовать частным лицам в получении платежей в виде обязательств банкира на большую или меньшую сумму, если они сами согласны принимать их, или ограничивать банкира в выпуске таких обязательств, хотя все его соседи согласны принимать их, представляет собою явное посягательство на ту естественную свободу, которую закон должен охранять, а не нарушать. А такое регулирование, без сомнения, может быть в некоторых отношениях рассматриваемо как подавление естественной свободы. Но такие проявления естественной свободы немногих отдельных лиц, которые могут подвергать опасности благополучие всего общества, ограничиваются и должны ограничиваться законами всех правительств, как самых свободных, так и наиболее деспотических. Обязательство возводить брандмауэры между домами, чтобы предотвратить распространение пожаров, представляет собою нарушение естественной свободы совершенно такого же характера, как и предложенное регулирование банковских операций».63
По тем же мотивам Смит поддержал британский закон, запретивший североамериканским колониям выпуск бумажных денег: «Ничего не может быть справедливее», и «колонии жаловались безосновательно».64 А то, что такие запреты стали главной причиной Войны за независимость США, Адама ничуть не смущало.
Думаю, не удивительно, что в XIX в. мировое сообщество
безропотно подчинилось единому денежному стандарту. Фактически все правители и абсолютное большинство их подданных разделило надежды Адама на этот стандарт как на средство от катаклизмов. И только отъявленные дикари и бесшабашные строптивцы предпочитали валюту, избранную по собственному хотению: камушки, ракушки, трудовые бонны
В середине ХХ в. — уже вопреки опасениям Смита — более развитый рынок перешел на более «чистые и дешевые» деньги. Разумеется, функционирование соответствующей финансовой системы обеспечивалось еще большим ужесточением централизованного регулирования — то есть резким ограничением индивидуальных прав и свобод. Но люди и с этим смирились, соблазненные «изобилием» общества потребления. Такова она — горько-сладкая участь беспомощно-мелких деталей социального механизма!
Смит и представить не мог, насколько способно усилиться сознательное вмешательство в денежное обращение, поэтому и учил смиренно претерпевать разгулы рыночных ураганов, намертво ухватившись за драгоценные цепи.
Но каким бы перестраховщиком не казался сегодня Адам — есть смысл у него учиться скромности и осторожности. Поскольку и нам не следует чересчур обольщаться достигнутой властью над хозяйственными стихиями. Ведь нестабильность искусственных систем прямо пропорциональна их сложности и мощности. Все, что сознательно создано, само себя не воспроизводит, а требует постоянного вмешательства для ремонта и реконструкции. Стоит ослабить рвение от избытка самоуверенности — и социальные смерчи сорвутся на круги свои. И тогда нам придется заново многое обустраивать, чтобы на этой Земле по-прежнему размножалось разумное человечество, а не цеплялись за жизнь крохотные стада беспомощных гоминидов.
Что же до вольнолюбия, столь мило воспетого Смитом, то разумнее эту страсть ублажать не ослаблением социальных связей, а созданием дополнительных возможностей самореализации личности, компенсирующих усиление социального гнета, но безвредных для необходимого общественного единства.
§ 21. Рыночная экспансия
Денежные системы создавались и тысячелетиями совершенствовались не для того, чтобы морочить головы, подсовывая потребителям золото вместо хлеба. А для того, чтоб наладить востребованный обмен вещами и услугами в рамках разросшихся сообществ, где непосредственные бартерные сделки стали слишком обременительными, а потому ослаблявшими общественное единство, снижавшими эффективность использования ресурсов в сравнении с более дикими племенами-конкурентами. Меж тем как производительность специализированной деятельности могла возрастать пропорционально размерам общества, делая его сильнее и благоустроеннее.
Изобретение денег (изначально «товара, который никто не откажется взять в обмен»),65 разделившее сбыт и приобретение на отдельные операции, избавило от поиска совпадений продавца и покупателя в одном лице. По отдельности контрагенты находились быстрее и проще, а значит — намного чаще. К тому же при прочих равных условиях покупателем становился тот, кто больше платил. Все это повышало интенсивность и эффективность обмена.
Однако одновременно число межличностных контактов существенно увеличивалось (для начала примерно вдвое), и каждый, как прежде, был вынужден тратить свои силы и время на поиски контрагентов. Поэтому обмен стремительно развивался лишь там, где его концентрировали в собственных руках профессиональные посредники — купцы.
Благодаря замене хаотической суетни всех и каждого умело организованной деятельностью немногих рынок легко расширялся и вырывался за рамки сколь угодно больших сообществ. Так со временем все человечество окутали сети всемирного товарооборота, стремящегося вместить все потребляемые блага.
При стихийном развитии торговли купечество вместо оплаты своих услуг, соразмерной потраченным силам и средствам, предпочитало присваивать всю разницу между продажной и покупной ценой. Без этого резко снижалась или вообще пропадала личная заинтересованность в поддержании и наращивании объемов товарооборота.
Развитие же социально-политического единства и морально-правового регулирования не поспевало за рынком и потому оказывалось неспособным задействовать торговцев столь же эффектно, как их собственная алчность. Даже если управленцы и идеологи проявляли беззаветную самоотверженность или, наоборот, разнузданное своекорыстие – они не имели возможности отрегулировать рынок за пределами собственной юрисдикции. К тому же чиновники-универсалы малоспособны возбуждать в себе и в своих подчиненных специфический (узконаправленный) энтузиазм, необходимый для успешного коммерческого обогащения. Для этого, как минимум, необходимы соответствующие таланты и условия их развития.
Поэтому лучше всего торговля росла на просторе – там, где ей меньше мешали самообеспечиваться и саморазвиваться. Правда, при этом купечество поглощало весьма ощутимую долю общего пирога, обделяя иные сферы меркантилизирующегося сообщества.
§ 22. «Маркетинговые войны»66 конца XVIII века
По мере распространения и соответственно усложнения товарно-денежных отношений коммерция сосредотачивалась в руках самых умелых и удачливых купеческих корпораций, вытесняющих конкурентов. Смит застал ключевой момент борьбы европейских наций за распределение всемирного рынка. И тут, как на всякой «маркетинговой войне»,67 подсчет завоеваний и потерь мог вестись и, естественно, велся только в денежных единицах, а не в часах труда или бушелях зерна. Ведь согласно основополагающей формуле «Деньги – Товар – Деньги с прибылью» промежуточная товарная стадия важна лишь как путь к наживе. Здесь «товар (лишь) опосредует превращение денег в деньги»68 — как выражался Маркс.
Внешнеэкономическое сальдо (попросту говоря, разница между ввозом денег в страну и вывозом из нее) отражало с предельной точностью ход завоевания глобального коммерческого оборота: кто наращивал свое национальное денежное состояние – тот и расширял свои рыночные владения. А потому меркантилистские теории, питавшиеся «национальным предубеждением и враждой»,69 являлись вполне адекватными ситуации наработками стратегии и тактики торговых войн, бушевавших по всей планете. И даже столь ненавистные Смиту акционерные компании являлись лишь формой сплочения больших «боевых отрядов», а не преступным сговором паразитирующих извращенцев.70
Впрочем, «меркантилизм был силен не теорией, а практикой»,71 где с нарастающей четкостью устанавливались запреты, ограничения, налоги и поощрения, повышавшие эффективность внешнеторговой экспансии.
Разумеется, эта практика, как и любая другая, имела множество недостатков.72 Что и использовал Смит для сокрушительной критики, прежде всего, на примерах Испании и Португалии, губивших свое производство примитивным протекционизмом и избытком дешевых денег.
Однако промашки и глупости меркантилисткой системы были обусловлены качеством исполнения, а не стремлением вести «запутанную борьбу»73 предельно осмысленно и организованно, как казалось нашему поклоннику мирного самотека.
Он ведь и сам вполне справедливо попрекал «мнимых ученых системы меркантилизма» недостатком осмысленности предпринимаемых мер. И, в первую очередь, тем, что они не сумели выработать «надежный критерий» определения положительности баланса и использовали вместо него вексельный курс, колебавшийся вразнобой с внешнеторговым сальдо.74
Адам припомнил оппонентам и множество несбывшихся прогнозов, обличавших «ненаучность» меркантилизма. И действительно, вместо разорений, предсказанных на основе отрицательного внешнеторгового сальдо, как правило, наблюдался значительный рост материального благосостояния, обусловленный расширением международной торговли.75
§ 23. Мирная альтернатива
Кроме чисто экономических аргументов Смит обрушил на меркантилистов еще и вполне справедливое негодование искреннего гуманиста: «Народам внушили, что их интерес состоит в разорении всех их соседей. Каждый народ приучили смотреть завистливыми глазами на все народы, с которыми он ведет торговлю, и их выгоду считать своим убытком. Торговля, которая, естественно, должна создавать между народами, как и между отдельными людьми, узы единения и дружбы, сделалась самым обильным источником вражды и разногласий».76 «Мы даже предпочитаем лишиться прибыли, лишь бы не помогать тем, кого считаем своими врагами».77 В результате «несправедливое угнетение промышленности других стран, так сказать, обрушивается на голову самих угнетателей и сокрушает их промышленность в гораздо большей степени, чем промышленность этих стран».78
Добрейший Адам Адамович предпочел бы нести народам иную мораль: «Хотя богатство соседней нации опасно во время войны и в политическом отношении, оно, несомненно, выгодно с точки зрения торговли. В состоянии войны оно может позволить нашим противникам содержать флот и армии более сильные, чем наши, но во время мира и торговых сношений оно должно также давать им возможность обмениваться с нами на более значительную стоимость и являться лучшим рынком для продуктов нашего труда».79
«Было бы унизительно для достоинства народов завидовать друг другу по поводу успехов земледелия, промышленности и торговли, развития наук и искусств. Все эти блага составляют усовершенствование мира, в котором мы живем. Они увеличивают счастье человека и облагораживают его природу. Каждая нация должна стремиться к этим усовершенствованиям не только ради собственной пользы, но и из любви к человечеству и скорее содействовать, чем противодействовать им у соседних наций».80
То есть Смит предлагал народам «перековать мечи на орала»81 и «обсуждать свои действительные интересы без меркантилистической зависти или национальной вражды».82 Хватит, мол, перетягивать денежки на себя – войны бесчеловечны и разорительны,83 а потому давайте совместными усилиями обеспечивать более полное удовлетворение естественных потребностей каждого индивида и ориентироваться не на сугубо национальный баланс ввоза-вывоза, а на всеобщий баланс производства и потребления.84 И тогда отвратительная склока сменится нежной дружбой, повсеместная нищета – всеобщим благоденствием, «и многочисленные государства уподобятся различным провинциям одного большого государства».85
Впрочем, шотландец готов принять и сложившуюся систему национальной раздробленности, когда «в торговых сношениях с другими народами нация, подобно купцу в его сношениях с различными лицами, заинтересована покупать возможно дешевле и продавать возможно дороже». Лишь бы при этом уразумели, что «наибольшие шансы покупать дешево и продавать дорого» имеются при «наиболее полной свободе торговли», привлекающей «наибольшее число продавцов и покупателей».86
Для пущей убедительности столь возвышенных предложений Смиту пришлось умалять значение «всеобщего эквивалента», дабы воюющим сторонам стало предельно ясно: деньги того не стоят. А наиболее агрессивным — собственным соотечественникам — вообще попытался внушить, будто бы «Великобритания является единственным государством с самого возникновения мира, которое, превратившись в империю, только увеличило свои расходы, отнюдь не увеличив свои ресурсы».87
При других обстоятельствах Адаму б ответили просто: «Помолчи-ка, чудак, – мешаешь! Будет нужен «простой продукт» – купим, хватило б денег!»88 Но тут глубоко задумались…
§ 24. Эффект обезденеживания
Предоставленная самой себе торговля имеет тенденцию превращать «всеобщий эквивалент» в собственность коммерсантов. Ведь каждая успешная скупка-перепродажа (в том числе опосредованная производством – переработкой купленного в продаваемое) завершается присвоением части «денежной массы» торговцем. И в дальнейшем ему достаточно не тратить всего присвоенного на личное потребление, чтоб капитал прирастал.
Конечно, плохой купец может разориться сам или, что более вероятно, пасть в конкурентной борьбе с более ушлым собратом. Да только купечество в целом достаточно опытно и талантливо, чтобы поддерживать положительный баланс в сделках с непрофессиональной клиентурой. И пресловутое надувательство, хоть и общераспространенно, совершенно не обязательно – достаточно пользоваться разницей в силах потребностей. Умелый посредник приносит бесспорную выгоду и первоначальному продавцу, и конечному покупателю, и экономике в целом, поскольку перемещает товары туда, где в них больше нуждаются (подтверждая нуждаемость «тратами»).
Однако и без малейшего жульничества деньги сделка за сделкой выпадают из оборота в виде барыша, оседая в купеческих загашниках. И если бы этот процесс продолжился до логического конца – эксклюзивными собственниками всей валюты сделались бы коммерсанты (разумеется, самые успешные). А остальные люди, лишенные средств обмена, были бы вынуждены возвращаться к бартеру и (или) вводить какую-то новую валюту.
Впрочем, подобный крах купцы научились откладывать, обеспечивая клиентов дефицитными деньгами под ростовщические проценты. Да только самовозрастающая задолженность кредиторам неуклонно стремится превысить суммарную стоимость имущества должников, делая займы разорительными для ростовщика и бесчестными для заемщика (ему же заведомо нечем расплачиваться по долгам). И тогда уж совершенно неотвратим полный ступор истощившей себя денежной системы. Причем, как заметил Смит, чем выше общепринятая норма прибыли – тем быстрее страна катится «к разорению и гибели».89
Случаи полного обезденеживания экономики истории неизвестны – люди не так беспечны. Зато с менее катастрофическими ситуациями данного типа человечество сталкивается регулярно (в том числе в виде «циклических кризисов перепроизводства»). Смит наблюдал тот же эффект во всемирных масштабах, когда самыми видными должниками сделались государства.
И в «Богатстве народов» читаем: «Почти везде происходит однообразно рост громадных долгов, которые в настоящее время гнетут и, в конечном счете, вероятно, разорят все великие нации Европы».90 «Совершенно неосновательно ожидать, что государственный долг может быть когда-либо полностью погашен посредством возможных сбережений из обыкновенных доходов при их нынешнем состоянии».91 «Практика бессрочных фундированных займов приводила к постепенному ослаблению всех государств, которые усваивали ее».92 А то, что Великобритания — самая большая должница тех времен — не успела еще сломаться под тяжестью госдолгов, Адама не убеждало в ее способности «выдержать любое бремя, не переживая больших бедствий».93
§ 25. Снижение нормы прибыли
Политики и ученые, уповавшие на то, что денежный дефицит сам собой рассосется, – умудрялись дождаться худшего, порою вообще кошмарного.
Их обманчивые надежды на автоматическое прекращение обезденеживания сильнее всего внушало стихийное понижение прибыльности коммерции по мере обогащения коммерсантов. И таким оптимистам, как Смит, очень хотелось верить, что растущее предложение капиталов, как и любых товаров, естественным образом снизит их доходность до такого уровня, «что только самые богатые люди смогут жить на проценты со своих денег».94 К тому ж находить выгодное применение новым капиталовложениям станет так трудно, что их предпочтут растрачивать. И уж тогда все текущие барыши будут расходоваться целиком, а не складываться в копилки.
В подтвержденье такой тенденции автор «Богатства народов» подробно осветил, как «легальный процент» в Англии падал от 10% в конце XVI в. до 3−4,5% в конце XVIII в. при одновременном росте национальных богатств и уровня потребления населения. Сравнение Британии с другими странами (кроме североамериканских колоний) демонстрировало то же соотношение: чем ниже рентабельность капиталов – тем выше уровень благосостояния. И, наоборот, в вымирающей от голода Ост-Индии рентабельность коммерции достигала 60%.
Правда, при этом Смит отказывался поверить, что скатившаяся до двухпроцентной нормы прибыли Голландия сдувается на глазах, интенсивно сворачивая внутреннее производство и экспортируя капитал. А что до крушения лидеров международной коммерции в прошлом: от полисов Крита и Финикии до итальянских и ганзейских городов – то автор «Богатства народов» походя объяснял это тем, что во «всех значительных республиках, которые в таком множестве возникали и исчезали»,95 «гений, породивший их, по-видимому, умер, может быть, потому, что не находил прежнего занятия».96
Меж тем, следовало признать, что никогда в истории людям не удалось дождаться «светлого дня» стабилизации коммерческих прибылей на социально приемлемом уровне.
Ожидая такого чуда, легче всего вообразить, будто «денежные мешки» действительно согласятся на неощутимо-низкий процент с оборота, достаточный для «умеренного достатка» лишь самым богатым предпринимателям. При этом они, конечно же, превратятся в некачественных коммерсантов: со сниженной до минимума личной заинтересованностью и повысившимися до максимума тяготами крупномасштабной высококонкурентной коммерции. И едва ли кого-то из них вдохновит аксиома Адама Смита: «Уменьшение прибыли является естественным результатом процветания торговли».97
Впрочем, отнюдь не это — аскетически-самоотверженное выживание толстосумов — выглядит самым сказочным происшествием на пути к обществу с минимальною нормой прибыли. Ведь согласно народной мудрости «пока толстый ссохнет – тощий сдохнет».
§ 26. Принужденье как метод финансовой стабилизации
Процент – понятие относительное. И, как бы ни путал Смит валовые и долевые показатели, снижение прибыльности вызывается не абсолютным увеличением капиталов, а ростом доли капиталистов во всей денежной массе. Рентабельность капиталовложений понижается именно потому, что на каждый фунт коммерческих активов становится все меньше пенсов в карманах потребителей.
А подобные дисбалансы, если их не исправить искусственно, устраняет стихийный взрыв, особо опасный в обществе, где обезденеживание чревато массовым вымиранием. Да и в зажиточных странах совершенно абсурдно надеяться, что коммерсантам позволят свободно распоряжаться накопленными деньгами, когда острую нехватку платежных средств ощущают не только угнетенные, но и господствующие сословия (правители, воины, священники
В примитивных сообществах купцов «при всяком удобном случае грабили беспощадно и без угрызения совести»98, уничтожая сопротивляющихся. Что являлось одним из факторов, подрывавшим не только социально-экономический, но и научно-технический прогресс. Поскольку с разгромом коммерции самые сложные и эффективные производства исчезали во тьме веков.
В странах, более цивилизованных и потому динамичных, открытый грабеж заменялся регулярными поборами (налогами, безвозвратными займами, «добровольно-принудительными» пожертвованиями, «списаниями» долгов
Сверх того, опустевшую казну и собственные кошельки, как могли, пополняли дополнительными деньгами, хоть избыточная эмиссия даже в слабых дозах вызывала экономическую лихорадку и пристрастие к дармовщине. Историческую тенденцию легко обнаружил Смит: «Посредством таких мероприятий монета всех наций постепенно все более и более понижалась сравнительно со своей первоначальной стоимостью».100
Да и сама коммерция жила, точно птица Феникс: в одном месте чахла от истощения, в другом – оживала, поглощая останки предшественницы. Как рассказал нам Смит, коммерческие семейства в отличие от земледельческих и скотоводческих кланов разоряются очень быстро. Да и торговые государства очень недолго держатся на гребне могущества. Причем и отдельные семьи, и целые страны опускаются сами собой средь мира и благоденствия, оставляя погромщикам и захватчикам лишь финальную вакханалию. Ведь с минимизацией прибылей стимул к коммерческой активности пропадает, и деградация становится неизбежной.
Доныне еще не налажена всеобъемлющая система финансового регулирования, которая б с приемлемой эффективностью заинтересовывала коммерсантов и при этом не позволяла им вычерпывать деньги из обращения. Отсюда и колебания то в одну, то в другую сторону: то вольница – то тирания. Тем не менее, глобальное человечество ХХI в. справляется с поддержанием денежного баланса намного лучше всех своих предшественников. И вовсе не потому, что в соответствии с «laissez-faire» (дайте действовать), провозглашенным Гурнэ,101 пускает финансовую систему на самотек, а потому, что усердно борется со всеми ее диспропорциями.
Среди множества мер балансирования денежного обращения дурной, но заманчивой славой пользуется роскошный образ жизни, благодаря которому не только множатся шедевры культуры, но и опустошаются распухшие кошельки. С другой стороны, приветствуется и целенаправленно поддерживается щедрая благотворительность. Впрочем, транжирство и филантропия — очень пагубные способы предотвращения обезденеживания экономики: сибаритство развращает богатеев, подачки – бедняков. Куда эффективнее и благотворней то, что сейчас называется «экономическим ростом» («ростом ВВП-НВП»).
§ 27. Благотворность «расширенного воспроизводства»102
Разумеется, изначально купцы расширяли торговлю не потому, что боролись с обезденеживанием экономики. Просто искали дополнительные доходы за счет валового прироста товарооборота и освоения удаленных рынков с резкими перепадами цен. Однако со временем обнаружилось, что «растущий рынок» реже сталкивается с погромами и упадками, поскольку гораздо медленней обезденеживает клиентов. А абсолютный размер коммерческих состояний при этом гораздо выше.
Объясняется это тем, что вовлечение в торговый оборот дополнительных вещей и услуг неизбежно сопровождается вливанием денег в экономику. Купцы, исстрачивая накопленное для приобретения чего-то ещё, а, тем более, на производство чего-то нового, снабжают первоначальных продавцов и производителей средствами для приобретения залежавшихся товаров. Растущий объем торговли способствует расширению круга торговцев, и конкуренция обостряется. Рынок в целом активизируется.
Лучше того – новинка, как правило, вызывает всплеск потребительского интереса. Ради удовлетворения ажиотажного спроса люди готовы пожертвовать большим, чем прежде. То есть активней сбывают собственные вещи и услуги: как традиционно продававшиеся — так и ранее не вовлеченные в оборот, как имевшиеся в наличии — так и произведенные и даже изобретенные по собственному почину. Дополнительная эмиссия, порождавшая инфляцию при застое, становится благоприятной в меру удовлетворения растущего спроса на деньги и даже способна подхлестывать экономическую активность.
Самый простой способ наращивания товарообмена – экстенсивный, то есть вовлечение ранее незадействованных людей, территорий, работ, предметов… Смит в качестве яркого примера такого расширения рынка рассматривал освоение североамериканских колоний.
Однако подобный процесс не может поглотить больше имевшегося в наличии и со временем упирается в географические, политические и иные существующие пределы. И тогда у купцов остается единственный выход – интенсификация производства и внедрение новых товаров.
Исторический прогресс налицо: по мере накопления опыта коммерсанты все сознательней и масштабней развивали традиционные производства и организовывали новые (ранее неизвестные). К сожалению, обезденеживание по-прежнему опережало увеличение товарной массы. И средствами восстановления финансовой системы становились разнообразные формы экспроприации прибылей. И чем бедственнее был экономический кризис – тем насильственней он разрешался.
Аналогичные проблемы британской коммерции на исходе XVIII в. были традиционными по сути. Однако впервые в истории они достигли такого масштабного — глобального напряжения. Ко времени написания «Богатства народов» европейские коммерсанты охватили всю Землю, полностью исчерпав географический потенциал. Да и существующий ассортимент потребляемых благ был посильно захвачен рынком. Поэтому для спасения от обезденеживания мировой экономики требовались воистину гигантские темпы развития производства – невиданная досель индустриальная революция. И тут приверженность Адама Адамовича «простому продукту» оказалось весьма актуальной.
§ 28. Историческая заслуга Смита
До появления Смитова «Пятикнижия» людей, призывавших обратиться от торговых войн к мирному наращиванию объемов и качества потребляемых благ, в лучшем случае презирали. Пока англичане теснили иноземное купечество меркантилистскими методами, и «в разгар самых разрушительных внешних войн мануфактуры большей частью сильно процветали»,103 – миротворцы, как правило, попадали под очень горячую руку.
Старательный Шумпетер, выявив множество разнообразных предтеч фритредерства,104 не сдерживал резких слов: «В «Богатстве народов» Смита, очевидно, не было почти ничего нового; ни одной аналитической идеи, принципа или метода, которые были бы совершенно новы в 1776 г. Вся экономическая литература XVII и XVIII вв. по части практической применимости едва ли уступает произведениям А. Смита. Кодифицируя материал, он опустил или выхолостил многие из наиболее многообещающих гипотез, содержащихся в трудах его непосредственных предшественников».105
Благожелательный ко всем Аникин констатировал как общеизвестный факт: «Смиту предшествовали целые поколения экономистов, основательно подготовивших для него научную почву».106
Менее эрудированные историки-экономисты с меньшею беспощадностью (но и конкретностью тоже) отмечали «неоригинальность учения Смита».107 К примеру,
Да только история социальна: в ней не имеет значения, кто первый воскликнул «Мир!», — важно, чей клич услышали и массово подхватили. Вот и Смит знаменит не тем, что явился первым или лучшим, а тем, что высказался ожидаемо, в нужном месте и в нужное время, когда прочие народы ополчались против британской алчности, объединяя силы в войне за независимость США и тем самым доказывая Британии, что она не способна воспрепятствовать насильственной денационализации международного рынка.
Как писал тот же Шумпетер: «Счастливая судьба Адама Смита состоит в том, что он находился в совершенном согласии с духом своего времени. Он защищал те идеи, которые уже назрели, и поставил свой анализ им на службу».110
Увы, «нам не дано предугадать, как слово наше отзовется!»111 Вот и Смитово миролюбие послужило совсем не так, как ему самому хотелось. Безусловно, Адам осудил бы новую волну британской экспансии, сокрушающую конкурентов не старорежимными льготами и запретами, а низкой ценой и высоким качеством индустриального ширпотреба. Смит, конечно же, промолчал бы, опасаясь спровоцировать «пролетарских диктаторов» на кровавые революции, призванные сменить капиталистическое сребролюбие потребительским изобилием.
Однако же допускал любое развитие событий, не планируя никакого!
Вы же только «вообразите себе политика, который восходит на трибуну, выдерживает долгую паузу и говорит: «А, делайте, что хотите!»»…112
| Назад | Дальше |